Хроники Птицелова

Расческа оказалась пластмассовой, с длинной ручкой, украшенной мелкими стразами. Я покрутила ее в пальцах. Было совершенно очевидно – женская, и слой пыли на ней соответствовал виду твоих зарубцевавшихся шрамов. Я решила, что нужно положить ее обратно. Ты наверняка не знал об этой забытой вещице, и ни к чему было ей показываться тебе на глаза, какой-нибудь шрам мог снова закровоточить…

Я собиралась снова закинуть ее за башни, но тут послышались приближающиеся шаги. Времени не оставалось, и я торопливо сунула расческу себе под одежду – как раз вовремя, чтобы ты ничего не заметил.

– Пришел Ангел, – сообщил ты.

– А у меня нет расчески, – вздохнула я.

Ты отвел меня в ванную и щедро разрешил пользоваться всем, что попадется на глаза. Позволение с подвохом, потому как мне не могло вот так сразу попасться на глаза то, что хранилось в двух шкафчиках, стоящих у стены. В них было множество дверок и ящичков, так что они напоминали один большой ванный секретер. Меня снедало любопытство, но я все-таки сдержалась и воспользовалась твоим заветом, то есть тем, что стояло на полках под зеркалом. Заставлять ждать Ангела было нехорошо, поэтому я только умылась и причесалась, что заняло всего пятнадцать минут. После этого я вышла на миниатюрную кухню, в которой едва умещались стол, холодильник, раковина и одна-единственная антресоль. Стульев было два, и на одном из них расположился Ангел. Он был точь-в-точь таким же, как в нашу прошлую встречу, только одет совсем по-другому…

Так я подумала, но в следующий момент спохватилась: нет, Ангел одет так же – ведь он, как и тогда, был в сутане. Просто вместо живого человека мне вспомнилась статуя на кладбище. До чего же эти лица были похожи!

– Здравствуй, Птицелов, – сказал Ангел почему-то с иронией, которую я не поняла. Что смешного в том, чтобы быть Птицеловом? На себя бы посмотрел.

– Здравствуй, Ангел, – ответила я в тон ему.

– Присаживайся, – ты указал на свободный стул.

Я села, ты поставил передо мной кружку с кофе – такая же стояла перед Ангелом, – а сам присел на край стола.

Первым делом я обратилась к тебе:

– Ты, похоже, знаешь все языки на свете!

– Да.

Так ты ответил. Коротко и скромно, словно ничего необычного в этом нет. Просто «да» – и все. Но этого явно было недостаточно, потому что Ангел, будто имел к твоим успехам самое непосредственное отношение, счел нужным строго подтвердить:

– Да. – Но, заметив мое замешательство, мягко перевел тему: – О чем ты хотела поговорить со мной?

– О твоем начальнике, – сказала я. – Я говорила со своим новым отцом и пыталась убедить его, что…

Три точки зрения

Птицелов. Все меняется. В мире нет ни одной постоянной величины. Даже Бог не является постоянной величиной. Неизменность – это всего лишь недостижимый идеал, придуманный людьми. Это так?

Ангел. Все так, как со всеми другими вопросами: на любой можно посмотреть с разных сторон. Твой ответ однозначный. Его не существует и не может существовать.

Птицелов. Тогда ответь мне с нескольких сторон, несколькими многозначными ответами.

Ангел. Учитывая специфику темы, я понимаю так, что тебя интересуют человеческая точка зрения и божественная. С человеческой точки зрения может быть сколько угодно вариантов. Что касается божественной, даже ангел не может отвечать за Бога. А если бы Он и захотел говорить через меня, человеческому разуму не понять божественных тайн.

Птицелов. Вот тебе моя человеческая точка зрения: все в мире меняется, и даже Бог. Я говорю о Боге, так как всякому очевидно: любой предмет изменчив, и только с верующими можно поспорить о том, изменчив ли Бог, потому что мне приходилось слышать, что неизменчив и вечен, что по сути одно и то же. Но до того времени, как мир стал захватывать монотеизм, у всех народов было множество разных богов, и этот факт делает из Бога сосредоточение точек зрения всех людей. Раньше они были разрознены, но теперь относительно едины, потому что Яхве, Троица и Аллах – это, по сути, одно и то же. Потом они снова разобьются на множество мыслей, какими были прежде. Поэтому нельзя сказать, что Бог – величина постоянная.

Ангел. Нельзя, если смотреть на Бога по-человечески, как на предмет научного исследования. Наука оперирует фактами, но в духовном видении с фактами плохо. Бог не сливался в единое из множества других богов, он выступал их создателем или же просто наблюдал за тем, как люди возвышают порождения собственной мысли до уровня богов. Сам Он оставался неизменным.

Птицелов. Значит, я права. Бог – это недостижимый идеал.

Ангел. Конечно. Ведь ты не Бог, поэтому для тебя неизменность – недостижимый идеал, а недостижимый идеал – Бог. Как и для любого другого человека. Именно поэтому священнослужители постоянно повторяют, что Бог непознаваем. И это так.

Птицелов. Теперь отвечай мне с ангельской точки зрения, раз не можешь с божественной.

Ангел. С точки зрения ангелов, Бог всемогущ, и, значит, Он мог бы измениться, если бы захотел. Вместе с тем у Него нет ни одной причины испытывать подобное желание, ведь Он совершенен. Поэтому остается говорить о том, что Бог таков, каков Он есть. Оставим за скобками вопрос, что вообще понимать под изменчивостью. Характер? Ход мысли? То, что здесь, на земле, назвали бы телом? Все эти человеческие атрибуты неприменимы к Богу, так что и я могу ответить тебе то же, что говорят люди: Бог непознаваем для человека. Но Он всемогущ, и это можно сказать наверняка.

Птицелов. Это не ответ. Ты говоришь, что Бог всемогущ, а там – кто его знает.

Ангел. Но Его и правда никто не может знать полностью, как ты не можешь полностью знать другого человека. Ведь ты не можешь сказать, всегда ли Чтец был таким, каков он сейчас.

Чтец. Я согласен с Птицеловом, люди уж точно меняются всегда – это касается и тела, и мыслей, и вообще всего. Год или даже день назад я не мог быть таким же, какой я сейчас.

Ангел. Да, но Птицелов не может быть уверена в том, что ты не был таким же. Ведь тогда она тебя не знала и исходит только из собственного убеждения о том, что все люди меняются. А этого мало.

Птицелов. Ты прав. То есть ангельская точка зрения – Бог всемогущ, но при этом непознаваем, никакие человеческие атрибуты к Нему неприменимы, поэтому о его изменчивости говорить бессмысленно.

Ангел. Примерно так, хотя мне и не нравится это твое «ангельское» мнение. Спрашивать ангельскую точку зрения – все равно что спрашивать птичью.

Птицелов. (прислушивается). Могу спросить и про птичью.

Чтец. (открывает окно, врывается птичий щебет). Действительно, птицы раскричались.

Птицелов. (Протискивается к окну, высовывается наружу; спустя несколько секунд на ее протянутую руку садится крохотный воробей. Птицелов говорит с ним с минуту, потом воробей улетает. Птицелов возвращается на место, Чтец закрывает окно.) Среди птиц самое распространенное мнение, что все в мире находится в непрерывной изменчивости. Бог может быть постоянной величиной в этом потоке, а может и не быть. Все зависит от отношения к Нему того существа, которое пытается найти ответ на этот вопрос.

Чтец. Согласен.

Ангел. (Подумав.) Согласен.

Домой я возвращалась совершенно упоенная. Ты и Ангел предлагали отвезти меня, но я решила добраться сама – хотелось побыть одной и насквозь пропитаться воспоминаниями о путешествии на третье небо. С тобой у меня, конечно, получилось бы еще лучше, но при Ангеле было неловко. Как он хмурил светлые брови, какие нотки звенели в его голосе, стоило тебе бросить на меня взгляд или мне на тебя. Не думаю, что ему это было неприятно, но он напрягался, может, волновался, не сделаем ли мы что-нибудь неправильно, не получим ли новые шрамы… За тебя он, конечно, переживал больше, ведь ты был не просто его другом, а подопечным, служителем, исполнителем высшей воли, назначенным прекрасным и пугающим Асфоделем. Но об этом я узнала позже, а пока мне просто было неловко наслаждаться при Ангеле воспоминаниями о твоих объятиях…

Я шла по улице, на губах моих застыла улыбка, и люди улыбались в ответ, и сияли радушием прежде мрачные дома, и многим живее стали заснеженные палисадники. Время от времени солнце весело поливало сырой асфальт золотистыми лучами, но даже когда оно скрывалось за грязно-белыми пуховыми облаками, пасмурный пейзаж казался приветливым. Удивительно, как человеческие чувства могут разукрасить или обесцветить окружающий мир. Когда мои шрамы непрерывно кровоточили, все вокруг представлялось дикой, отталкивающей планетой, страной десятого мира, полусгнившей и готовой вот-вот развалиться на куски, а теперь, когда кровь не текла, раны зарубцевались и даже немного поблекли, те же самые места засияли всеми цветами октавного спектра.

Раздался крик, но я в своем счастье предпочла не обратить на него внимания. Прямо передо мной рухнул кусок льда – с крыши дома, вдоль которого я шла, сбивали наледь. Несколько прохожих остановились, кто-то вскрикнул, кто-то разразился ругательной отповедью, не знаю, в чей адрес: я не слушала, просто весело перепрыгнула через кусок замерзшей воды, едва не оборвавший мою жизнь. Вдохновленная этим маленьким успехом, я устремила взор на большую лужу, раскинувшуюся впереди маленьким озерцом, в котором доживали последние часы осколки глыбы. Вызов был принят; я ускорила шаг, перешла почти на бег, оттолкнулась у самой кромки лужи и прыгнула.

Во время этого краткого полета произошло нечто странное. Мои уши словно налились водой, как тогда, когда Ангел развозил нас на твоей машине; сквозь эту толщу послышались несколько коротких пронзительных выкриков, один за другим; мои глаза опустились и уловили в мутной снежной воде отражение чего-то большого, цветастого, на изображение этого существа не хватило бы даже октавного спектра… Или мне показалось?

Я приземлилась на другом «берегу» искусственного озерца, повернула голову и едва успела подставить руку. На нее опустилась дивной красоты птица, видеть такую в реальности мне еще не приходилось. У нее было темно-коричневое бархатное тело, голова, разделенная плавной линией на желтые и зеленые цвета, крепкий синевато-серебряный клюв, а из-под темных сложенных крыльев опускались длинные-предлинные желто-белые перья! И птица эта была не только самой прекрасной из виденных мной, но и самой большой. Я не без труда удерживала ее на руке, и это было тем сложнее, что от восторга у меня перехватило дыхание. И откуда здесь могла взяться такая красота? Подобные птицы не могут жить и не живут в нашей стране, да и в соседних странах тоже, их обиталище – далекие острова с девственными лесами и теплыми ливнями.

– Кто ты? – спросила я. Было неловко обращаться к столь чудесному созданию, но, раз уж оно само прилетело ко мне, не так уж и невежливо первой начать разговор.

– Люди назвали нас Paradisaea apoda[4 - Видовое название apoda происходит от греч. ????? (или ?-???? – безногий).], – последовал ответ.

Когда птица говорит, она редко вещает о себе конкретно, в основном – о всем своем роде. И это вовсе не потому, что у каждой отдельной птицы нет своего характера и личной жизни. Просто они, в отличие от людей, чувствуют свою общность и не мыслят без нее жизни. Даже одиночные дятлы скрипят «мы», а не «я».

– Дурацкое название, – посочувствовала я. – Это так глупо – ведь у вас есть ноги.

– Да, – ответила птица. – Но люди считали, что мы прилетели из Рая и поэтому нам не нужны ноги.

– Ужасно глупо, – не могла не поворчать я. – Если птица прилетела из Рая на землю, почему бы ей где-нибудь не приземлиться? То, что у тебя есть ноги, совсем не означает, что ты прилетел не из Рая.

– Можешь называть меня Ару, – сказала птица.