Проклятие Вороньей пустоши

– Боже! Это муж, да? – ужаснулась Лиза.

Женщина горестно кивнула в ответ.

– За что он так?

«За квартиру. Кириллову квартиру. Мне она досталась по разводу… а я… вышла замуж не за того человека»

– И стоила она того, та квартира?

«Огромная. Расселённая коммуналка. Четыре комнаты, гостиная… плюс еще часть чердака выкупленная, переделанная под мансарду. Это, так сказать, родовое гнездо. Квартира ещё до войны предкам Кирилла принадлежала, потом поделили, тогда всё, что больше двух комнат, в коммуналки превращали, а потом… дед Кирилла очень непростым человеком был. То ли генерал, то ли ещё кто, я не вдавалась, да и Кир не любил говорить о нём, так дед добился того, чтобы квартиру их семье вернули, часть чердака застолбил, такие хоромы царские отгрохал, мне, порой даже страшно становилось одной там находиться. Отец Кира, когда заграницу умотал, все это богатство сыну оставил. А тому и не надо особо. Мы жили с ним там конечно, семья вроде, но и у матери его тоже квартира огромная. Правду говорят, рыбак рыбака… Оба из благородных и хорошо обеспеченных семей. Кирилл… балбес. Самый настоящий! Такие возможностиперед ним открывались, такие связи имелись! А он… Ну да ладно, чего уж теперь…

Знаешь, Лиз, а квартира та бешеных денег стоит. Тогда… Муж мне голову заморочил, наговорил, что Кир может опротестовать впоследствии мои права на квартиру в пользу дочери, я поверила. Знала, что Кирилл никогда так не поступит, но поверила. Дура… А муж… Уговорил меня дарственную на него написать… Вот и подписала. Смертный приговор себе…».

7

Мальчик торопливо хлебал похлёбку, демонстрируя хозяйке звериный аппетит, но думал больше не о еде, даже вкуса не ощущал, сотни вопросов готовы были сорваться с языка, но сдерживал своё нетерпение, боясь оскорбить хозяйку неуважением. Он лишь поглядывал исподлобья то на женщину, растиравшую в ступке какую-то душистую травку, то на волка, в нетерпении перебирающего лапами возле двери. Выйти хочет, призывно смотрит на хозяйку, а она и не видит будто, знай себе, орудует толкушкой, улыбаясь чему-то светло и радостно…

Вот поднялась, сняла с верёвки, натянутой возле печки пучок сухой травы, отделила стебелёк, бросила в ступку и лишь тогда обернулась к мальчику:

– Давай уж, пострел, спрашивай, ишь изъерзался, любопытный.

– Да я… – Тихон замялся. Нелегко ему вот так, запросто, задавать вопросы едва знакомому взрослому человеку, природная робость мешает. – Я спросить хотел… А вы всегда здесь живёте? То есть не в деревне, в лесу…

– Сейчас – да, – утвердительно кивнула женщина. – Мне двенадцать было, когда мы с бабушкой поселились здесь, до этого в твоей деревне жили.

– Да?! – Тихон не мог скрыть изумления. – А почему в лес ушли? – брякнул он и сжался, сообразив, что вопрос прозвучал слишком резко, даже нагло, ведь если подумать, вряд ли они переселились в глушь по доброй воле.

– Тайны нет, – заверила его знахарка. – То тебе каждый расскажет. Да хоть отец твой. Ты слыхал, наверное, как относятся в деревнях к таким как я?

– Да, – несмело кивнул мальчик, – только никогда понять не мог, почему так… Вы же зла не творите, помогаете только.

– От незнания. Людям свойственно бояться того, чего они объяснить не могут. Этот страх идёт со времён сотворения мира, он будет всегда. Такова, Тихон, человеческая природа. Вот почему в средние века ведьм сжигали на кострах, вот почему люди сторонятся тех, кто ведает, стараются лишний раз на глаза не показываться. С бедой, впрочем, не стыдобятся обращаться.

Наш с бабушкой дом до сих пор деревенские стороной обходят, хотя остались от него угольки да печь прокопчённая… А тогда… Мне двенадцать было, да я и не знала ещё толком ничего, так… травки бабушке собирать помогала. Бегала в лес за травками, огородничала, вот только подружек у меня не было, не хотели девочки знаться со мной. – Она задумалась надолго, не припоминая, нет, тот день она помнила до мельчайших подробностей, одному объяснения подобрать не могла – жестокости человеческой. Оказалось, что о ней рассказывать всего тяжелее. – Вот по дороге из леса и наткнулась я на шайку парней постарше. И девчонка с ними была, с нашего же села, она и натравила. Они гнали меня, закидывая камнями прямо к реке, смеялись… И забили бы насмерть, не пожалели бы, да вмешался сын кузнеца, отбил меня, на руках до дома донёс, и сам упал на пороге… ему тоже досталось.

– Сын кузнеца? – сопоставлял что-то мальчик.

– Да, отец твой. Если бы не он… А в ночь он же помог бабушке уложить меня на тележку, сам до леса довёз, дальше бабушка. Седьмицу она меня у богов отмаливала. Не у тех богов, кому в церкви молятся – настоящих. Древних богов, тех, от кого отвернулся народ, приняв чужую веру. Так и живу здесь с тех пор. Выхожу в деревню изредка, за продуктами и помощь людям оказать.

– Помощь?! Они же с вами так… поступили!

– Обижаться на них ровно что на глупых кутят, которые, заигравшись, укусить могут. Да если б я не помогала… Вот ты, Тихон. Тебе мама не говорила, как ты появился на свет?

– Нет.– Он неуверенно пожал плечами. Эка невидаль! Как все появляются, так и он появился, как ещё… не в капусте же его нашли!

– С моей помощью. Братишек твоих, даром что двойняшки, Маруся легко родила, с тобой иначе вышло. Не должен был ты появиться на свет, не было у тебя судьбы. Никакой. Я видела, знаю, о чём говорю. Это схватка была. Моя со смертью. Ту битву я с божьей помощью выиграла, ты всё-таки родился. А те, кто камнями меня закидывал безжалостно, тоже за помощью обращались, когда жизнь до края довела. Так вот скажи, Тихон, что важнее обида или жизнь человеческая? Я тебя на три года у богов отмолила, ровно столько ты должен был прожить, но нет. Тебе уже одиннадцать. А ведь я не ошибаюсь. Верно, появились у богов на тебя планы…

– Какие?

– То мне не ведомо… Одно скажу, мне снова пришлось бороться за твою жизнь. Два дня ты без памяти был.

– Да ну?! – Тихон неуклюже сполз с лавки. – Так мне пора… Меня ищут поди! Мамка с батей, братья… Ой! Ну и влетит же мне!

– Сядь! – голос был ни дать, ни взять металл зашипел при обжиге. Мальчишка не посмел ослушаться, опустился на скамью, замер, представляя, что творится сейчас в деревне. – Ты не для того дошёл сюда, чтобы сбежать, не дослушав, у нас много дел впереди.

– Да что же вы всё загадками? – в отчаянии воскликнул мальчик. – Я запутался!

– Ничего. Разберёшься со временем. Просто слушай меня, большего пока не потребуется. Я подняла тебя на ноги, но это ненадолго. У тебя два пути. Следуя первому, ты сейчас уйдёшь и никогда сюда не вернёшься, потому как судьбы у тебя как не было, так и нет. Ты просто умрёшь, никого, не удивив своим уходом. Ну а второй путь – это исполнить то, для чего, видно, тебя и привели сюда древние боги. Стало быть, для того и сохраняли они твою жизнь.

– Что я должен сделать?

– Стать хранителем веры. Скоро закат, ты должен принять решение сейчас.

– Что я буду делать, если стану хранителем?

– То же, что и я – помогать людям, нести в себе древние знания.

– Стать… ведьмой? – охнул мальчик.

– Ну тогда уж ведьмаком, если пользоваться вашими словами, – засмеялась женщина. – Не хочешь?

– А я должен буду остаться здесь? С тобой?

– Нет. Это вовсе не обязательно. Будешь приходить в гости.

– И что же, тогда я не умру? – запнувшись, спросил Тихон.

– Нет. Думаю, нет. Лет до ста проживёшь.

– Тогда я согласен. Что надо делать?

Они вышли из дома. Мальчик охнул и присвистнул, не умея скрыть восхищения. Они находились на площадке шагов в сорок на тридцать пять, избушка знахарки примостилась на самом краю, а напротив, с другого края – величавый и могучий, древний как само мироздание стоял неохватный дуб. Над краем площадки полыхал закат. Казалось, солнце касается края холма, чуть – и растечётся по нему жидким золотом, затопив всю площадку целиком, и будет над золотым озерцом возвышаться могучий дуб. Зрелище, наполненное нереальной, запредельной торжественностью до краёв заполнило душу мальчика ликованием и восторгом, хотелось бежать, раскинув руки, навстречу солнцу и кричать, кричать во всю силу лёгких, отдавая свою судьбу во власть древних богов. Будто два мира – нынешний, так хорошо знакомый Тихону, и чужой, из самой глубины веков, соприкоснулись, зашептались о вечном, и частичкой их разговора, невольным слушателем и созерцателем является маленький мальчик, одиннадцати лет отроду.

– Видишь? – шепнула Настасья, обнимая мальчугана за плечи, – Боги принимают тебя, они желают говорить с тобой.

Тихон лишь кивнул. По щекам текли слёзы, он не чувствовал их.

Знахарка взяла его за руку, подвела к дубу, туда, где среди корней, торчащих из земли, лежал валун, такой же древний, как и дуб.

– Преклони колени, Тихон.

Мальчик повиновался.

– Выпей!

Он послушно протянул руку за глиняной флягой, глотнул тягучую, будто расплавленная смола, вяжущую жидкость, закашлялся, зажмурившись, глотнул ещё раз.

– Молодец. Ты не сомневайся, Тиша, всё правильно ты делаешь, ибо нет у тебя иного пути. – Женщина ласково погладила мальчика по голове, забрала флягу, чиркнула по доверчиво раскрытой ладошке острым ножом. Мальчик не почувствовал боли, протянул жрице вторую ладонь и заворожено наблюдал, как срываются алым бисером с ладони тяжёлые капли, как шлёпаются они на камень, как шипит древний валун, будто урчит довольным котом, принимая жертву. – Теперь клади ладони на камень и не отрывай, что бы ни происходило вокруг тебя.