Атмосфера

Ерохин ничего не ответил, но его рука потянулась к резиновой дубинке.

Ладно, простите еще раз – спохватился Мадьяров – совсем случайно вырвалось… Знаете, вы можете меня не слушать, можете мне не отвечать, можете даже треснуть меня по почкам вашим резиновым орудием труда. Но прошу вас, держите глаза открытыми и постарайтесь хоть что-нибудь выяснить относительно Крафта. Ваше начальство, насколько я понимаю, никаких телодвижений в его сторону делать не намерено. А вы, между прочим, можете отлично проявить себя в этой ситуации. Есть же у вас какое-никакое честолюбие? Так почему бы вам всем не показать, кто в вашей милицейской конторе лучше всех соображает? Неужели вам совсем не хочется спасти людей – ваших друзей-родственников-соседей и к тому же стать городским героем?

Ерофеев промолчал, но в его глазах промелькнул интерес.

Мадьяров, шедший впереди с заведенными назад руками видеть этого, конечно не мог, но, будто почувствовал и немного замедлил шаг, чтобы путь на допрос стала подлиней.

Если захотите помочь нам всем, я подскажу с чего можно начать. Опросите молочницу, она вхожа в дом Крафта. Возможно, ее показания вас заинтересуют. Если же нет, уговорите ее помочь – дайте задание повнимательней там оглядеться, пусть попробует отойти от порога и продвинуться вглубь холла, пусть поищет что-нибудь необычное, только пусть будет очень осторожна. И еще…

Ерофеев сдал задержанного Ефимову. Его смена закончилась. Но он еще немного постоял под дверью и послушал. Ерофеев хорошо знал Ефимова. И тот, судя по услышанного, действительно, как Мадьяров и утверждал, гнул единственную версию. То есть ставил на одного Мадьярова. А если учесть еще, что никто из участка не получал никаких заданий в отношении немца, то картина вырисовывалась четкая.

Конечно – думал Ерофеев – майор очень опытный человек, но разумно ли совсем отказываться от проработки немца? Да и другие подозреваемые, возможно по ходу накопаются.

Ерофеев подумал еще немного, потом глубокомысленно кивнул и оттолкнулся плечом от двери. По дороге поставил на посту в журнал закорюку и уверенным шагом вышел из одноэтажного здания центральной части Коптевской милиции.

* * *

Примерно в то же самое время Полина у себя дома успокаивала рыдающую подругу.

С этими самыми рыданиями, Неллька влетела в кухню к Полине, когда та засыпала крупно порезанную картошку в суп. В итоге половина картошки просыпалась с разделочной доски на плиту и на пол.

Нелля, что опять случилось?

Представляешь, от меня скрывали, никто мне не говорил, а мой дорогой супруг уже сутки сидит у Ефимова в КПЗ.

Твой супруг? – переспросила как всегда основательно соображающая Полина.

Ну, не муж, жених, ну не жених еще, да какая разница? Мадьярова посадили!

За что?

Откуда я знаю? Да какое это имеет значение? Сперва обвенчали бы, как положено, а потом бы уж и сажали, раз приспичело. Ефимов этот! Тьфу! Я вот сейчас отцу позвоню! Пусть гонит этого врага семьи и браков взашей!

Полина вытерла руки об инклюзивный передник и стараясь не наступать на разбросанную картошку, шагнула к подруге.

Она взяла ее руки в свои и ласково сказала – обожди. Если Мадьяров не твой жених, так почему ты так убиваешься? А если он твой жених, то так ли тебе необходим такой жених, который мало тебе совсем не знаком, так теперь еще и в тюрьме сидит?

В КПЗ.

Ну, в КПЗ. Нет, он может оказаться совсем неплохим парнем, но тебе не кажется, что это уже через чур? По-моему, брак, к которому ты так стремишься – это не веселая беготня, не игра, а, извини за занудство – очень серьезная вещь – ответственность, дети. А ты поставила себе какую-то забавную цель и все никак не останавливаешься. Пойми, сейчас это уже так не смешно, как было в начале.

Это ты ничего не понимаешь. Зэками вон многие женщины не брезгуют. Пишут им со свободы. Зэки это очень ценят. Выходят из тюрьмы и женятся на них. Точно! Как вовремя я об этом вспомнила. Пожалуй, подожду просить отца Ефимова увольнять. Пусть лучше записку моему любимому передаст. Как она… ммм… Малява. Точно! Ну, пока. И Неллька унеслась, не забыл пихнуть у порога недовольно звякнувшие часы

Полина всплеснула руками – ну что с ней поделаешь?

* * *

Сержант Ерофеев прошел почти через весь город на север, в его крайный район, заслуженно называемом Раздолье, где частные домики уже не толпились в городской тесноте, где на заливный лугах Шустринки уютно хрумкали травой коровы. Вот впереди и дальняя улочка, где в самом крайнем, стоящим на отшибе доме, жила цель его пешеходной прогулки – молочница.

Ерофеев пересек Пасечную, прошел Медовым переулком, оглядывая окрестности в поисках статной пожилой женщины. Но молочница, которую все звали тетей Нюшей, находилась сейчас именно в том месте, в котором как можно чаще стремятся находиться все хорошие молочницы – возле своей коровы. Ее доенная по часам Зорька – городская рекордсменка стояла в чистом коровнике, на только что поменянной подстилке и чувствовала себя, по всему видя, замечательно.

Теть Нюшь – нам бы поговорить.

А, милок, заходи, хочешь парного молочка?

Не, спасибо. Пойдем куда-нибудь присядем?

А чего ж с хорошим человеком не поболтать. Иди в залу. Я щас.

Следующие полтора часа Ерофеев слушал тетю Нюшу – женщину работящую и во всех отношениях достойную, только, к сожалению, ничего толком не сумевшую сообщить по поводу интересующего Ерофеева дела.

Немец, по словам опрашиваемой, был с ней всегда вежлив и всегда платил за молоко за день вперед, иногда она крупные деньги ему в городе разменивала. Он никогда не заставлял себя ждать. И всегда калитка в заборе к ее приходу была уже открыта. Немец же поджидал ее в холле дома со вчерашней литровой банкой в руках. И у них тут же на пороге происходил обмен банок пустую на полную. Правда использованную банку немец никогда не мыл. И тетя Нюша тратила дома лишнее время на отдирание с горлышки банки засохшего желтого жира.

У Зорьки моей молоко знаешь какое, хошь ложками ешь – не без гордости добавила хозяшка.

А так немец человек хороший, справный, п…п….пуктуальный. В общем, никаких с ним хлопот нету.

Тетя Нюш, значит Крафт открывает калитку на улицу не всегда при вас?

Не. Не всегда. Но в холле он меня всегда встречает. Ни разу ни минутки не ждала.

Тетя Нюша, а холл его вы хорошо рассмотрели?

Знаешь, сынок, немец, конечно мужчина обстоятельный, но только с таким особо не поговоришь. Поэтому баш на баш у нас скорый, деньги на бочку и я домой отправляюсь. Да и смотреть в холле этом особенно не на что. Все как было до него, так и осталось. Ну, в потолку он там что-то подправил. А так – все как есть прошлый век. Помнишь, небось?

Мда… Так вы, что же вообще никогда ни о чем не говорите?

Нет, ну, я то, конечно, говорю. У нас, сам знаешь, как-то не по обычаю человека молча обслуживать. Я ему иногда новости городские рассказываю, кое-чего про себя, а то живет человек совсем затворником, разве это хорошо? Но это все быстро, на ходу. Вижу, человек торопится, я и прощаюсь.

А куда же он торопится?

Этого не знаю, дела у него какие-то наверху.

Почему вы так думаете?

Да гудит у него там обычно что-то. А то, как будто пар или, может, туман под потолком висит, а то иногда и с потолка капает.

То есть опыты он какие-то проводит.

Да можно, наверно, и так сказать. Ну то уж – не мое дело.

Значит, вы немцем так довольны, что прямо пылинки с него сдуваете?

Почему пылинки, когда у него с Эдиком ссора случилась, я ему утром свое мнение выложила. Не боись, если чего надо сказать, у меня не заржавеет. А только лишне обижать приезжего человека – тоже нехорошо. У него и без того, куда глаза не кинь и стены и луга чужие. Попробуй-ка привыкни к неродному краю. То-то и оно.

Тетя Нюша, а если я вас попрошу повнимательнее холл осмотреть, ну может обойти его кругом, стены оглядеть, ощупать и мне рассказать.

Слушай, сынок, не по людски это как-то, тихушничать то. Не знаю…