Мал золотник…; Туман спустился c гор

Амир-Ашраф, очень любивший своих детей, мечтавший подержать на руках внуков, не мог допустить даже мысли, чтобы сын Селима остался без отца и рос в детском доме. В искренности Марины он не сомневался. Он почувствовал в её словах крик материнской души, откровенность любящей женщины, которая безропотно готова была нести бремя одиночества, довольствуясь незавидным счастьем матери-одиночки. Его взволновало и то, что Марина, хлебнувшая столько горя, не претендует ни на что, даже на алименты. Нет, это не расчётливая особа, какие встречаются и в аулах. Гордая, с чувством собственного достоинства, не сожалея ни о чём, она беспокоится только о ребёнке и живёт только ради него.

Сердце Амира-Ашрафа разрывалось от жалости к неизвестной обездоленной женщине, которая когда-то ухаживала за его раненым сыном, полюбила его и готова была одна влачить нелёгкую жизнь, довольствуясь плодом своей любви.

– О, великий Аллах, всемогущий и милосердный, услышь мою молитву, отведи тень Азраила[1 - Азраил – ангел смерти.] от иноверной матери моего внука! Сохрани её и помилуй добродетельной Своей рукой, – зашептал Амир-Ашраф, упав на колени.

В эту ночь он снова не сомкнул глаз. Ему всё время мерещилось то бледное лицо умершей молодой русской женщины, то заплаканное лицо малыша, который тянул к ней руки и кричал: «Мама!.. Мама!.. Проснись!..» Он прислушивался к ночной тишине, и, когда на улице раздавались шаги запоздавших прохожих, сердце его учащённо билось – не почтальон ли это несёт телеграмму с прискорбным известием?..

Утром Амир-Ашраф вошёл в комнату младшего сына. Керим спокойно спал, положив под голову руки. Амир-Ашраф постоял немного, склонившись над сыном и любуясь его румяным, загорелым лицом, потом осторожно тронул Керима за плечо. Сын открыл глаза:

– Что, пора на работу? Неужели я проспал?

– Нет, сынок, ты не проспал. А бужу я тебя потому, что есть неотложное дело.

Керим встал, быстро оделся.

– Отправляйся, сынок, прямо сейчас в город к Селиму и скажи ему, чтобы он немедленно ехал домой.

– А как же работа?

– Я поговорю с председателем колхоза.

Керим, отличавшийся от Селима покорностью и послушанием, ни о чём не расспрашивая отца, сунул в карман кошелёк с деньгами и, кивнув на прощание, выбежал из дома.

Амир-Ашраф, поднявшись на веранду, смотрел вслед Кериму до тех пор, пока сын не скрылся за поворотом. Выйдя во двор, он столкнулся с женой. Она только что подоила корову и несла в дом ведро с парным молоком.

– Куда это ты послал сына? – спросила Зухра.

– В город, – сухо ответил Амир-Ашраф.

– Зачем же спозаранку?

– Значит, так нужно, – буркнул Амир-Ашраф, открывая калитку.

– Что за пожар случился? Пусть бы хоть позавтракал…

– Да, пожар, пожар! Душа моя загорелась! Ясно?! – раздражённо выкрикнул Амир-Ашраф.

Зухра, видя, что муж не в духе, решила оставить его в покое…

К вечеру оба сына приехали из города. Когда они вошли в дом, Амир-Ашраф сказал Кериму:

– Оставь нас одних.

Керим тут же вышел. Амир-Ашраф подошёл к двери, взял посох, стоявший в углу, повернулся к Селиму.

Селим никогда ещё не видел отца таким гневным. «Что случилось? – думал он. – На приветствие моё не ответил. Посох зачем-то взял. И брат по дороге ничего толком не смог объяснить…»

– Ну-ка, подойди ко мне и повернись! – сердито приказал сыну Амир-Ашраф.

Селим пожал плечами, улыбнулся, вспомнив, как наказывал его отец за проказы в детстве, послушно подошёл к нему, повернулся. Амир-Ашраф ударил его ниже спины посохом. Размахнулся для нового удара. Но Селим перехватил его руку:

– Что случилось? С чего это ты вдруг бьёшь меня?

Амир-Ашраф сплюнул под ноги и молча отошёл к окну. Селим понял, что стряслось что-то серьёзное.

– Отец, – заговорил он уже мягко. – За что ты так рассердился на меня? Ведь я не сделал никому ничего плохого…

– Не сделал?! – Амир-Ашраф повернул к сыну побагровевшее от гнева лицо. Затем дрожащей рукой вытащил из кармана письмо и швырнул его Селиму. – Прочти. Потом поговорим.

Селим стал читать письмо. Амир-Ашраф следил за выражением его лица. Оно было сначала удивлённым, но вот брови сдвинулись, лицо стало хмурым, потом посуровело… Закончив читать, Селим посмотрел на отца как-то жалко, растерянно.

– Ну, что теперь скажешь? – спросил его всё так же сурово Амир-Ашраф.

– А что мне говорить? Я уже взрослый мужчина. По молодости всякое бывает…

– Так ты считаешь, что ничего страшного не случилось?!

– Ну, как тебе сказать. Я же не обидел её, не обманул. Всё произошло с её согласия. Она сама пишет об этом и никаких претензий ко мне не имеет…

– По-твоему выходит, что можно бросать своих детей на произвол судьбы? И тебе не стыдно говорить такое мне, отцу? Разве я учил тебя этому? Или, может, в школе учили, в институте?

– Какое это имеет отношение к моей учёбе, – отмахнулся Селим. – Большого ума и знаний для этого не требуется.

– Да, в этом ты прав. Для того чтобы производить себе подобных, действительно не нужно ни ума, ни знаний. Это делают и животные. Но ведь ты поступаешь хуже животного. Звери и те оберегают и растят своих детёнышей. А ты?..

Селим молчал.

– Что же ты молчишь?

– А может, ребёнок не от меня? – косо глянув на отца, процедил сквозь зубы Селим.

– О нет! В письме – исповедь отчаявшейся женщины. В такие минуты люди не лгут. Она не просит ни о чём, кроме приюта для ребёнка. Если бы ты не был отцом, чего ради ей – русской – называть моим именем мальчика? Да и вообще чего ради стала бы она разыскивать нас в чужой стороне, когда, будь она подлой, расчётливой, могла бы найти какого-нибудь начальника из своего рода и племени. Скажи мне, только честно: она и в самом деле не имела до тебя мужчин?

– Какое это имеет значение? И почему ты учиняешь мне допрос? – возмутился Селим.

– Для меня, сынок, – уже более спокойно заговорил Амир-Ашраф, – как и для всякого отца, у которого есть дочь, это имеет большое значение. Это должно иметь значение также и для всякого уважающего себя молодого человека. В наше время тому, кто надругался над честью девушки, снимали голову вместе с папахой.

– Плохо поступали в ваше время. Женщину считали безвольным, безропотным существом, неспособным постоять за себя. А в наше время – равноправие. Теперь, после войны, на которой полегло столько мужчин, мы, уцелевшие, нарасхват. Женщины сами падают к нам в объятия…

– Не смей так говорить! Не забывай, что перед тобой отец!

– А я говорю правду. Почему во всех грехах нужно обвинять только одних мужчин? Разве не случается такое, когда соблазняет парня сама девушка, а потом притворяется жертвой насилия?

– Ты не уводи разговор в сторону. Ответь сначала на мой вопрос.

– Ну, допустим, что до меня она не имела мужчин. Что дальше? – Селим вызывающе посмотрел на отца.

– А дальше будет то, что ты запишешь в свой паспорт сына. Если не сделаешь этого по-доброму, я вынужден буду обратиться к местным властям. Поеду к тебе на работу. Расскажу обо всём в партийной, профсоюзной организациях.