Богинка

И только Млада в стороне стояла, не подходила близко к гуляниям. Молчаливо наблюдала, как пышно сельчане вересень[8 - Сентябрь.] провожают, и робко улыбалась уголками бледно-розовых губ. В глазах ее языки пламени сверкали, отчего бирюзовый цвет очей ее украшали блики зеленоватые. Подрагивали ресницы длинные; веснушки, словно капли огненные, украшали носик вздернутый да румяные ямочки на щеках девичьих.

Одной рукой бледной крепко сжимала Млада кружку деревянную с настоем травянистым, другой – платье на плече поправляла, едва заметно морщась.

Почти уж двадцать раз отмечали в деревне праздник Кологода[9 - Колесо Года.] с тех пор, как нечисть на душу ее девичью позарилась. Вот только никак раны, оставленные когтями треклятыми, не заживали. И какие бы мази ни мазала, какие бы травы ни прикладывала Млада – ничего исцелить порезы рваные не помогало.

– Много ли коби[10 - Радости.] для народа несмышленого, – проворчала рядом старуха Живана, и Млада в удивлении глаза округлила, – то-то же не ведонт, что зима нас всех ждет лютая.

– Зачем же ты, милая, беду кличешь, коль не звали ее? – отозвалась Млада.

– Да что ж я кликать ее буду, коли она сама зверьем крадется? Али не видиши ты рябину нынче? Вся в грознах алых – к холодам; так и моя бабка говорила, и ее бабка сказывала.

Встрепенулась Млада, отгоняя наваждение, и отвечать не стала. Знала она, что старуха Живана всегда права в своих прорицаниях. Кто-то из народа ведуньей звал ее и стороной обходил дом на окраине леса; другие же почитали Живану и даже обращались к ней за советами.

Млада же видела в Живане друга, ближе которого у нее никогда не было. С тех пор самых, как мать ее любимую Симаргл[11 - Славянский бог смерти.] забрал в чертоги свои; а отец ее покинул деревню зимой лютой и не вернулся к родному очагу.

Живана же девочку конопатую под свое крыло взяла да учила ее всякому разному: и к травничеству любовь привила, и с каменьями подружила; да втайне от селян остальных с языками ее невиданными и неслыханными познакомила.

Так и жила Млада – самой смертью отмеченная – подле Живаны: ни семьи своей, ни товарищей. И если старуху в деревне почитали почти как жреца за дар ее волхвования, то Младу юную, не стыдясь, избегали да за спиной ее испуганно перешептывались.

Ветер косу русую Младину растрепал, спутал длинные ленты, что волосы подвязывали. Она неуютно поежилась, повела плечом раненым да пролепетала:

– Пойду я, милая Живана, домоючи, подустала я.

– Ступай, ступай, Младушка. Да только помни: днесь за пряжу не берись, Василья нынче молодык[12 - Растущий месяц.] – бебрянъ[13 - Ткань из шелка особой выделки.] твоя истончится да износится.

– Ладно уж, милая, не стану, – улыбнулась Млада и уйти поспешила.

– А и варган в полесье обходиши, ели заблудиться не хотиши[14 - Поляну лесную обходи, если заблудиться не хочешь.], бо стези после полуночи в узлы завиваются! – с тревогой вслед Живана прокричала.

Ночь вдали от гуляний негой полнилась, и Млада сама себе улыбалась. На небе сквозь сизые тучи звезды в немом говоре перекликались, мерцанием рассыпаясь. Стрибог играл шепотом листвы уже опавшей, и кой-где протяжно ляги квакали.

Так сильно любила гулять вечерами Млада, как никто другой. Слушала, как полюбовно ветра ковыль укачивали, да смотрела, как вспаханное поле засыпает под ласковую колыбель Ночи.

Не боялась Млада ни теней, ни чудищ полуночных; с детства самой храброй была даже среди мальчишек деревенских.

А потому домой не торопилась и неспешно брела по окраине леса дремучего.

Мерцание отдаленное заприметила Млада не сразу. Ано там – показалось ей – в глубине лесной из-за дерев могучих словно облачко светилось. Как вкопанная встала Млада, глаз не оторвать. А облачко это то вверх воспарит, то вовсе исчезнет и появится, обаче[15 - Но.] уже поодаль; так и манит за собою.

Переступила Млада с ноги на ногу, поразмышляла, да трусить не стала. Приподняла подол платья своего расшитого и пошла следом за мерцанием. А облачко словно песню пело: тихим шепотом отзывалось на каждый шаг девичий; то умолкало, то начинало мурлыкать – будто мышь-мать под половицами мышатам сказки сказывала.

Долго ли она шла, завороженная светом искрящимся, коротко ли – не могла вспомянуть. Да вот только ногой в топь угодила и сию секунду очнулась ото сна дивного.

Оглянулась: никого вокруг, на версту окрест тишина глухая стоит, лишь выпь болотная кричит приглушенно. Страх Младу стал окутывать щупальцами липкими, жижа холодная под ногами чавкала отвратительно.

Вспомнила Млада слова Живаны старой, да поздно уж было: спутали ее тропы лесные да завели в глушь невиданную. А облачка пронырливого и след простыл – оно как под землю провалилось.

Неторопливо ступала Млада по кочкам болотным, лишний шаг сделать боялась. Хотелось ей домой поскорее возвратиться, но знала она, что пока Купало[16 - Летнее Солнце.] краснощекое небеса своим светом не окропит – не найти ей пути верного. Потому искать выход не спешила: только бы на месте не стоять да Лешему на глаза не попасться.

Много ли, мало ли шла она тропами незнаемыми, когда первые лучи солнечные окрасили облака кудрявые в краски алые. Нежданно-негаданно плеск воды речной послышался, и Млада от везения такого аж в ладоши прихлопнула. Поторопилась к водице, не ведая, что самое жуткое не в болотах ночных поджидать могло.

Река пела все громче, скрываясь за зарослями камышовыми; утро наполнялось туманом сизым. Прохлада в воздухе звенела, но Млада не обращала внимания на пальцы замерзшие. Она к воде спешила в надежде припасть губами к свежести целительной.

Но вдруг остановилась и ничком упала в траву высокую, скрываясь от видения своего: на берегу реки – не почудилось – в одиночестве женщина сидела, не то старая, не то молодая. Кожа на руках ее тонких серыми пятнами покрылась, а волосы седые редкими прядями на голове улеживались. Пальцами скрюченными сжимала она простынь белую, полоскала ткань в воде проточной да что-то приговаривала без умолку. Кряхтела и корчилась, и снова полоскала; груди ее отвисшие болтались, словно не принадлежали ее телу дряхлому; а в надутом животе словно дитя ютилось, вот-вот готовое миру показаться.

Сглотнула Млада судорожно, руки ее нежные задрожали, сердечко заячье задрожало в груди. И ее смелости тут было мало – жуткий страх незнакомка у реки внушала.

Что-то за спиной девичьей хрустнуло, и обернулась Млада, едва вскрик сдерживая. Да только тщетно – женщина таинственная, верно, тоже услыхала да в то же мгновение из виду пропала.

Послышалось только Младе карканье воронье, да перья черные мягко на воду упали, скрылись в хрустальном течении.

Тяжело вздохнула Млада, успокоила дыхание рваное.

«Быть может, – думалось ей, – и вовсе не было женщины никакой? Авось показалось мне после ночи бессонной, словно кто-то мог в час предрассветный белье на реке полоскать?»

Подумала, а сама к воде подбежала да на колени упала – очень уж пить хотелось.

– Здравствуй, Младушка, – ласково за спиной послышалось женским голосом, и Млада чуть было не упала прямо в реку от явления неожиданного. – Что забыла ты здесь, у болони[17 - Низменное поречье, пространство между двумя валами.]? Али не боишься ты тварей болотных повстречать?

– Далеко отсюда до болот, – отвечала Млада, утирая рукавом губы влажные. – Да и я в былички[18 - Рассказ о нечистой силе, в достоверности которого не сомневаются.] не верую, голубушка, – пролепетала она, а сама глаз с незнакомки не сводила.

Женщина перед ней стояла, но не та, что у воды белье полоскала, другая. Тело ее складное как тростиночка и кожа гладкая, без изъяна; лишь только кисть руки левой была словно обожженная, со шрамом давно зарубцевавшимся. Волосы ее – черные как смоль – по плечам аж до пят струились, а глаза будто изнутри горели любопытством подлинным. Губы тонкие да скулы острые придавали ей вид опасный. Лицо, бледное как мука толченая, манило своей бесцветностью.

Подумала Млада, что саму Вилу повстречала – жительницу лесов; да только ног ее, чтобы копыта увидеть козлиные, рассмотреть не смогла. Скрывала их длинная юбка черная из дорогой ткани переливчатой.

– То-то же верно, далеко до топей, – отвечала женщина голосом прелестнейшим, как будто песню пела, – да только вот каких уж чудищ в краях наших не развелось. Кому болота подавай, а кто и без них среди народа уживается.

– Все может быть, голубушка, – согласилась Млада, – но вот уж рассвет близится. Скоро Купало на небесах покажется и Лихо все в прах обратится.

– Пускай уж так, – то ли усмехнулась, то ли признала незнакомка, – да только вот ты ступай уже к дому своему, пока не хватились тебя деревенские. Ведь искать пойдут и до этих мест добрести могут.

Усмехнулась Млада невесело:

– Кто ж искать меня будет, коли некому скучать по мне?

– И все же, –словно огонек яростный вспыхнул в глазах женщины, – ступай. Тебя я выведу до тропки тебе ведомой, а там – туманы не спадут, как ты у дома окажешься родимого.

– Благодарю тебя, голубушка! – воскликнула Млада, а сама искоса поглядывала на спину женщины удивительной.

Но вопросов Млада задавать не стала: некрасиво это было бы да неблагодарно, коли помощь приняла. А незнакомка не обманула: не успело солнце подняться, как окраина деревни показалась за стволами вековыми.

Хотела было Млада еще раз поблагодарить спасительницу свою, да той словно след простыл, стоило Младе лишь взгляд отвести.

Вздохнула девушка златовласая да устало домой побрела.

Охотник

Дикой пшеницы колосья ветром трепетало, стебли к земле гнулись; редкие лучи Световитовы[19 - Осеннее Солнце.] семена золотили дикие. Небо тучами заволакивало, воздух запахом дождя полнился – права была Живана старая: плохая погода осенняя предвещала зиму лютую да затяжную.