Холодное пламя

Как универсально звучит эта фраза.

Всю жизнь я хотела на кого-то опереться. Знать, что меня поймают. Может именно поэтому я всегда танцевала в паре?

Я вздыхаю, ковыряя каблуком пол.

– Не порть мой паркет, – ворчит Ричард.

Он хватает меня за руку, дергает и задает направление для моего вращения.

– Ча-ча-ча на три.

– Но это же сальса.

– Я сказал, ча-ча-ча на три.

– Ладно, – фыркаю я, и следую за ним. По привычке мои ноги все равно придерживаются четвертого счета.

Ричард кричит:

– Ча-ча – два – три.  Просто подстрой дыхание и попробуй замедлиться.

Я делаю как он говорит, и постепенно у нас получается, что-то между классическим ча-ча-ча и сальсой. Безусловно, это больше импровизация, но она позволяет мне слегка разгрузить поясницу и не чувствовать себя такой незащищенной. Это подтверждается, когда Ричард отпускает меня, позволяя продолжить в одиночку.

– Нужно будет заменить наконечники на каблуках. На днях я буду делать заказ для подростковой группы и куплю тебе более широкие. Это повысит устойчивость.

Я киваю, делая шоссе[3 - Движение во время которого одна нога догоняет другую.] в сторону и завершая танец вращением.

– Понятия не имею как мне это сделать. Я чувствую себя слишком незащищенной, когда танцую одна. Они посмотрят на меня и подумают, что я…

– Сейчас ты хорошо справлялась, – замечает Ричард. – Не думай, что тебе нужно кому-то доказать, что ты можешь это сделать. Просто танцуй даже если это третий счет, а не четвертый.

– Тебе прекрасно известно, что судьи не оценят мою импровизацию. Там это так не работает. Множество других танцоров всегда лучше и талантливее тебя. Они лучше считают. Ярче улыбаются и не поют песни, во время танца. Я постоянно не могу удержаться от того, чтобы не напевать себе под нос.

– Я тоже всегда подпеваю. Меня часто за это ругали. – Ричард улыбается, его ямочка на щеке посылает волну тепла в мою грудь.

– У тебя ямочка только на одной щеке… Это забавно, – непринужденно пожимаю плечами.

Мы направляемся к выходу из зала, выключая свет и колонки по пути.

– Да, в моей семье это отличительная черта. Передается от мужчин к… мужчинам. – Он хрипло посмеивается. – Может, конечно и женщинам, но в последние несколько десятилетий в роде Мерсер рождались только мужчины.

Не только.

Я киваю, обхватывая себя руками, потому что россыпь мурашек покрывает кожу.

Лола уже буквально спит на стойке ресепшена, но до последнего пытается что-то прочитать на страницах книги с изображением полуголого хоккеиста на обложке.

У меня есть такая же.

Его зовут Джексон. И он в моем гареме книжных мужчин.

Я ухожу в раздевалку, принимаю душ и переодеваюсь, с трудом натягивая шорты из-за боли в пояснице. Посмотрев на себя в зеркало, собираю мокрые волосы в пучок и решаю высушить их дома. Мне срочно нужно лечь, иначе скоро боль станет просто невыносимой. Возможно, я немного соврала Ричарду, когда сказала, что полностью вылечилась.

Лечение и правда окончено. Но вот эффекта от него не было. А может быть я просто уже слишком старая для этого спорта, и мой прошлый тренер была права.

«Никто не даст выиграть двадцатипятилетней старушке, когда рядом с тобой будет зажигать восемнадцатилетняя девчонка, которая светится», – сказала она, когда мы очередной раз вкалывали мне обезболивающее.

В тот момент я закатила глаза и подумала, что мое лицо не светилось и в восемнадцать лет. Вероятно оно никогда не светилось. Мой свет погас в Лондонской канализации, когда мне было несколько дней от рождения.

Когда я выхожу в вестибюль, Лола роется в маленьком холодильнике под стойкой ресепшена. И тут мой взгляд цепляет за это…

– Миндальное молоко? Где ты его взяла?

Лола подпрыгивает, прижимая руку к груди и смотря на меня испуганными глазами. Наверное, я слишком дико и резко задала эти вопросы.

– Это не мое, – осторожно отвечает Лола, словно остерегается того, что я брошусь на нее и потребую отдать мне это чертово молоко. – У Ричарда аллергия на обычное. Он где-то покупает только миндальное для кофемашины.

Я киваю, прикусывая губу, чтобы не сказать ничего из того, что вертится у меня на языке.

– Его можно купить в соседнем городе. – Ричард выходит из своего кабинета, возле стойки ресепшена. – Там есть почти все, чего нет во Флэйминге. Ну или же туда можно заказать то, что в наш город не доставят никогда, – усмехается он.

– У тебя всегда была аллергия на молоко?

– Сколько себя помню.

– У меня тоже, – еле слышно добавляю я, почесывая висок, где слишком сильно натянуты волосы, собранные в пучок.

– Нашлись два одиночества.

Ты даже не представляешь.

Лола выключает свет, после чего мы выходим из студии. Лучи, заходящего за горами солнца, касаются моей все еще разгоряченной кожи. Я делаю шаг, чтобы спуститься со ступеньки, когда прострел в пояснице заставляет меня задохнуться от боли. Стиснув зубы, стараюсь дышать через нос и продолжать улыбаться.

Черт, Лили, ты всего лишь танцевала весь день. Это не такая уж и большая нагрузка.

Ну да, не считая группы малышей, которым я объясняла и показывала все по сто раз и вышла после их тренировки почти мертвая. А потом у меня была группа взрослых, у которых по какой-то невиданной причине запас энергии был больше, чем у скаковых лошадей. Клянусь, я никогда в жизни не видела, чтобы люди так высоко делали подскоки в ча-ча-ча.

– По пятницам в нашем местном баре проходит вечер латины. И не только. Танцуют и кантри, и твист, и чтобы то ни было. Местные жители любят танец, поэтому, думаю, тебе будет чему у них научиться. – Ричард закрывает дверь и дергает ее несколько раз, чтобы проверить.

Все еще глубоко дыша и пытаясь не обращать внимание на боль, интересуюсь:

– Например?

– Ни у каждого есть пара. Люди просто танцуют, потому что хотят.

– Я подумаю, – вздохнув, делаю шаг. Боль стихает, а это значит, что нужно поспешить домой, пока у меня опять что-нибудь не прострелило. Или не отвалилась рука или нога от старости лет.

Боже, кто знал, что после двадцати пяти, у тебя начинают болеть даже ногти. Мне срочно нужна какая-то омолаживающая сыворотка, иначе мне не удастся дожить даже до пятидесяти, не говоря уже о большем.