Звуки родного двора

Машина въехала в родной дворик. Марья Изотовна сидела на своем законном месте – лавочке у песочницы – ругалась со Шмелевым. Она не простила ему попугая.

– Бог не наградил тебя внешностью, при раздаче ума тоже не расщедрился, – кричала Марья Изотовна в сторону Виктора… В ней ворчала старость…

Погремушкин выезжал из гаража на своей задрипанной машине, в которой ничего нового, кроме руля, не было. Ленька, как обезьяна, повис на жерделевом дереве в ожидании Никитки. А в самом музыкальном окне дома радиолу сменил аккордеон.

– Где ж ты моя ненаглядная, где? – спрашивал аккордеон.

– В Вологде, Вологде, Вологде где!.. – разносилась мелодия.

Токмазов стоял на балконе в красивом махровом халате и, как всегда, улыбался глазами. В отличие от плачущего аккордеона и играющего на нем народного певца, он знал, что его любимые рядом. Токмазов осознавал бесконечность Вселенной, и маленькую песчинку в ней – родной дворик со своими мечтаниями, печалями, звуками… Звуки были разные. Они не походили друг на друга. Одни вызывали радость, другие – раздражение, иногда гнев. Шум колес машин, бороздивших дворик по двадцать раз на день, заглушал ворчанье Марьи Изотовны и крики спорящих мужиков, но был бессилен перед жемчужным смехом Никитки, Леньки, других детей. Звуки бесконечного хлопанья дверьми жильцами дома растворялись в пении птиц и шуршании раннего листопада. Жужжанье пчел над переспевшей жерделей, порханье бабочек над утонченным запахом фиалок на клумбе под балконом, гул стрекоз, шмелей вокруг виноградной лозы со спелыми ягодами перекликались с морским бризом, создавая удивительные, ни на что не похожие звуки, наполнявшие двор жизнью и особым смыслом. Окно одного из жильцов дома на первом этаже соединялось с двором музыкальной дорожкой, по которой рассыпались любимые песни уходящего в вечность времени.

– А у нас во дворе есть девчонка одна… – доносилась из окна песня.

Дворик светился… Жизнь кипела… Страдание переходило в бесконечную любовь, жалобы и серость будней перерастали в вечную музыку.

Токмазовы предстали перед главой семейства уставшими, но довольными и счастливыми. Неля уехала домой, ссылаясь на головную боль.

– Чему радуетесь, Сергей Григорьевич? – обратилась Жанна с нежностью к супругу при виде его светящихся глаз.

– Меня переводят.

– Куда? – удивилась Жанна.

– Далеко!

– Куда далеко?

– На север, – уже серьезно ответил Токмазов.

– И что же ты там собираешься делать? – слегка раздраженно спросила Жанна.

– То же, что и здесь. Строить! – уверенным голосом заявил Токмазов.

– А как же мы? – уже испуганно спросила Жанна.

– Поедите со мной.

– Все? – переспросила Жанна.

– Думаю, что мама останется.

Баба Варя возилась на кухне. Она чувствовала, что разговор между детьми принимает окраску таинственности. Вмешиваться не хотелось, но пришлось.

– И куда это ты собрался? – неожиданно спросила баба Варя сына.

– Туда, куда посылает партия, – с иронией в голосе ответил Токмазов.

По твердому короткому ответу она поняла, что спорить с сыном бесполезно, как когда-то бесполезно было спорить с его отцом.

Предложение Токмазову поступило от партии, которая разваливалась день за днем. Партия, членом которой он хотел быть, о которой мечтал в далекие комсомольские годы, вспомнила о нем. Токмазову не суждено было стать коммунистом и в зрелые годы. Его мечта так и не осуществилась по причинам, которые были известны только самой партии, но которые, к сожалению, так и остались тайной для Сергея Токмазова. Он хорошо запомнил февраль 1985 г., когда ему на заседании бюро горкома партии сказали просто и понятно: «Не достоин!» Причину не объяснили. И вот теперь, когда от партии уже не веяло «светлым будущим», ему не только предложили в нее вступить, но и уговаривали, обещая при этом золотые горы. От первого предложения Токмазов отрекся, объясняя тем, что поздновато спохватились. А что касается золотых гор, то почему бы нет.

Но больше всех сокрушался Никитка. Еще вчера Ленька заявил, что несмотря на то, что ему исполнится семь лет только в октябре, он зачислен в первый класс и в ту же школу, куда пойдет Никитка. Открывалась прекрасная перспектива – вместе ходить в школу, вместе сидеть за одной партой. А сегодня все рушилось… Никитка не то чтобы учиться в другой школе будет, а вообще скоро уедет в чужой, холодный город, куда-то очень далеко от бабы Вари, Леньки и даже ворчливой Марьи Изотовны.

В квартире Токмазовых наступила тишина. Обычно она больше двух минут не удерживалась. На этот раз тишина пришла надолго. Целую неделю изо дня в день Жанна приходила домой с работы и тихо закрывалась у себя в комнате. Баба Варя отключила телефон, не желая отвечать на звонки. Токмазов тихо выходил на балкон и так же тихо, без сопровождающего кашля, курил. Никитку не было слышно ни во дворе, ни в комнате. Наступившая тишина пугала. Из кризиса вывела Нелли. В очередной раз приехав в гости к Токмазовым, она заявила:

– Какие вы счастливые! Уезжаете на встречу перспективе… Хорошей зарплате, переменам.

После этих слов атмосфера в квартире Токмазовых стала теплее, их души оттаяли. Однажды вечером, перед очередным чаепитием, Сергей Григорьевич Токмазов стоял посреди кухни и о чем-то думал.

– Сережа! Что-то случилось? – спросила его баба Варя. – На тебе лица нет.

– Я тоже самое подумал о тебе, – ответил Сережа матери. – Ты, наверное, плохо себя чувствуешь.

– Я чувствую себя так, как ты выглядишь, – с иронией в голосе ответила баба Варя. Собственно говоря, все себя чувствовали так, как и смотрелись, – удрученно. Нарушать размеренную жизнь в тихом провинциальном городе на берегу моря и уехать на север никому из Токмазовых не хотелось. Сергей Григорьевич вышел из возраста романтиков, но он прекрасно понимал, что в родном городе карьеры ему не сделать. Решение было принято. Вещи собраны. Билеты куплены.

В один из воскресных дней к дому, где жили Токмазовы, подъехала «Волга». Она должна была доставить пассажиров на железнодорожный вокзал, где их ждал поезд, следовавший в Тюмень. Провожать вышел весь двор. Ленька в память о дружбе принес Никитке красивую коробочку, в которой хранилась собранная им коллекция оберток от жвачек. Нелли помогала выносить вещи, а подоспевшая Даша Караулова укладывала их в машину. Среди провожающих выделялся Шмелев с попугаем на плече. Птица чувствовала ностальгическую атмосферу расставания и вела себя прилично, никого не оскорбляла, Марью Изотовну не замечала. Но в самый последний момент села Никитке на плечо, легонько клюнула за ухо и произнесла заготовленную на прощанье фразу:

– Ни-кит-ка хо-ро-ший, Ни-кит-ка хо-ро-ший.

Объяснившись несколько раз в любви, сняв напряжение у провожавших и уезжавших, птица вернулась на плечо хозяина. Жанна и Сергей Григорьевич степенно распрощались с соседями. Баба Варя, расцеловав детей, присела на лавочку к Марье Изотовне. И вдруг по звуковой дорожке из окна потекла песня: «Мы все бежим за чудесами, но нет чудесней ничего, чем та земля под небесами, где крыша дома твоего, где крыша дома твоего…».

Первый раз за все время репертуар музыкальной дорожки заставил усомниться окружающих в правильности принятого решения. Действительно, стоит ли вообще уезжать из-под крыши родного дома, неизвестно куда, за чудесами?

– Это ж надо так напортачить перед самым отъездом, – стал сокрушаться Шмелев в сторону окна, откуда лилась песня.

– Он ду-рак, он ду-рак, – согласился со своим хозяином попугай.

Баба Варя прослезилась.

– Все будет хорошо, – убедительно, с металлом в голосе произнес Токмазов.

Он был убежден, что самое счастливое время для его семьи еще не наступило, что оно где-то там, впереди… Машина тронулась с места. В заднее стекло смотрел Никитка. Его взгляд был направлен куда-то вверх, туда, на макушку жерделевого дерева, где они с Ленькой по-детски были счастливы.

Даша и баба Варя присели к Марье Изотовне на лавочку, тупо уставившись в песочницу. В руках бабы Вари остался свитер Никитки, в который он ни под каким предлогом не захотел облачаться. От свитера исходил запах внука. В первые минуты после отъезда детей бабе Варе казалось, что этот запах заполонил весь дворик, он был всюду: в сбитом асфальте тротуара, в песочнице, в беспомощно обвисших ветках жердели… Он даже перебивал запах фиалок на клумбе. Звуковая дорожка молчала, еле-еле дышащий ветерок гонял по ней звуки лопнувшей струны. Набирающая силу осень зазывала во дворик сентябрьское уныние… И покатились годы, как разноцветные шарики: зима-лето, весна-осень. Время бежало, не оглядываясь назад, не задерживаясь ни на миг. Препятствий для него не существовало. Оно уносило в прошлое то, чем жили в эту минуту обитатели двора, а взамен приносило из бесконечности будущего новые заботы.

Первый звонок в квартире бабы Вари раздался через неделю. Звонок был необычным: звонким, нетерпеливым – междугородним. Сердце у бабы Вари оборвалось. И лишь услышав фразу: «Мамочка, у нас все прекрасно», – она постепенно стала ощущать его биение. Из разговора баба Варя поняла, что ее детей поселили в хороший, теплый, со всеми удобствами финский домик. Сергей Григорьевич получил должность, о которой можно только мечтать. Жанна пока не работает. Никитку вчера в первый раз в его жизни отвели в школу. Класс маленький, всего 15 человек. Времени у учителя хватает на каждого ученика. Школа специализированная, с английским уклоном. Впервые за все это время баба Варя спала спокойно…

Ее разбудил давно молчавший дверной звонок. В дверях стояла Даша. Исхудавшая от мелких укусов повседневности, она с грустью в голосе заявила, что уходит от мужа, правда, не знала куда, видимо, пришла за советом. Выпив чашечку кофе, приготовленную волшебными руками бабы Вари, Даша поведала хозяйке о своих неожиданных семейных приключениях:

– Демьян-то мой, так и не дождавшись Жоры-соседа, привел в дом неизвестных мужиков. Те обещали за короткий срок облицевать подвал плиткой. На первый взгляд они мне приглянулись. Все трое на вид приличные люди. На работу приходили исправно. Вот только я никак в голову не могла взять, как это у них так получается, что от всех трех пахнет «Шипром»! Надо же, думаю, какие аккуратные! Следят за собой, не босяки какие-то с улицы… В подвал-то не захожу, вроде как Демьян с ними. И что же вы думаете? Вчера спустилась и ахнула… Вся плитка, дорогая, чешская, купленная на деньги, которые отрывала от детей, разбита вдребезги, а в подвале гора флаконов из-под «Шипра». Они, оказывается, этот одеколон не на себя расходовали, а вовнутрь потребляли. Я жуткий скандал подняла. Уж не помню, что кричала и как кричала. Один из них спрятался в огороде, другой сел в свой старенький «Запорожец» и укатил со скоростью света, а третий… Господи… жизнь, считай, прожила, а такого сроду не видела, бежал за «Запорожцем» с той же скоростью. Кинулась искать Демьяна, а он последние деньги из дому унес и до сих пор не объявился. Вот такие дела… – закончила свою исповедь Даша.

Баба Варя, уставшая от разлуки и растревоженная болью Даши, печально смотрела в полураскрытое окно. Картина перед ее взором под натиском осени желтела, старела с каждым днем, как и лицо Даши от обид за порушенную жизнь, от помоев несправедливости.

А где-то там, высоко-высоко, голубели пространства Вселенной, где-то жила бледнеющая с каждым днем радуга надежд. Ей бы, Дашке, туда, где дышали негой облака. Ей бы вдохнуть глоток свежего воздуха и попросить у царства небесного чуточку праздника – радости, именуемой бабьим счастьем.

– Знаешь что, дорогая?! Сейчас же вернешься домой, заберешь детей и – ко мне. Будешь жить столько, сколько надо… И мне веселей, а то ведь тоска-то одной, замурованной в стены, – неожиданно заявила баба Варя.

– Да ну, что вы. Это невозможно. Детям-то в школу.