Распутник и чопорная красавица

Куинн обрадовался. Сейчас она получит!

– Гортензия.

Эзме откинулась на подушки и прищурилась:

– Ее в самом деле так зовут или вы меня дразните?

– В самом деле, – улыбнулся Маклохлан. – Правда, по-моему, нам лучше избегать называть друг друга по имени, даже наедине. В этом случае, даже если наш маскарад раскроется раньше времени, никто не обвинит нас в том, что мы пользовались чужими именами… Я могу звать вас своим цветочком… – он задумался, словно прикидывал, подходит ли Эзме такое ласкательное обращение, – или пышечкой! – Да, он назвал ее так на прошлое Рождество, чтобы подразнить, но сейчас, когда он понял, как она очаровательна, прежнее насмешливое прозвище в его устах прозвучало нежно. Куинн тут же одернул себя. Неужели Эзме Маккалан кажется ему очаровательной?!

Судя по ее взгляду, она охотно убила бы его на месте.

– Только попробуйте! Тогда я буду звать вас своим дорогим утеночком!

Очень желая вернуть былую невозмутимость, Куинн не только принял вызов, но и увеличил ставку:

– А я вас – своей милой обузой!

– А я вас – ненаглядным тюремщиком!

Он нахмурился и выпрямился:

– А я вас – оковой!

Эзме подалась вперед, как будто близость к нему подхлестывала ее изобретательность:

– А я вас – жерновом!

Он велел себе забыть о том, как она красива, не думать о ее алых губках и о том, как прекрасно было бы, если бы она смотрела на него снизу вверх, охваченная страстью, а не досадой. Или о том, как его тело предательски реагирует на ее возбуждение, ее внешность и ее близость.

– А я вас – своим милым наказанием!

– А я вас – чумой!

– Тогда вы – моя ненаглядная…

– Я уже называла вас ненаглядным! – возразила Эзме. Глаза ее горели радостью. Куинн решил, что есть только один способ вырвать у нее победу – способ такой соблазнительный, что противиться ему поистине невозможно.

Не снимая перчаток, он обхватил ее лицо руками и поцеловал прямо в губы.

Никогда в жизни Куинн Маклохлан не испытывал такого немедленного, такого мощного желания, как в тот миг, когда их губы соприкоснулись. Его обдало жаром. Он даже не представлял, какими мягкими и желанными окажутся губы Эзме Маккалан! Он только сейчас понял, как давно мечтает поцеловать ее. Ему захотелось стать единственным мужчиной, который будет ее целовать… Правда открылась ему внезапно в наемной карете, которая несла их на север, в Шотландию.

Глава 3

Эзме еще никогда в жизни не была так ошарашена. Куинн Маклохлан целует ее, и она вовсе не испытывает отвращения… Более того, его поцелуй пьянит, как будто она одним глотком осушила стакан виски! Ее еще никто не целовал так. Ни один мужчина не хотел – или не смел – приблизиться к ней. И вот ее целует Маклохлан – повеса, который, наверное, в свое время перецеловал тысячу женщин, не испытывая никаких истинных чувств, по крайней мере, не больше нежности, чем к лошади или собаке!

От стыда и отвращения к собственной слабости Эзме отпрянула и немедленно высказала ему все, что думает о его наглости.

– Как вы могли? – воскликнула она, забиваясь в самый дальний угол кареты. – Вы… вы… трус! Больше никогда, никогда не смейте этого делать! Если сделаете, я сразу же напишу брату, и вы больше не будете на него работать!

Маклохлан как будто совсем не огорчился; скрестив руки на груди, он смерил ее взглядом, в котором сквозило легкое удивление:

– По-моему, простой поцелуй – не повод для таких крайностей!

Эзме удивило то, что он совершенно не раскаивается. Правда, вскоре она решила, что получила лишнее доказательство его низости.

– Я не хотела этого поцелуя, не напрашивалась на него, и он мне совершенно не понравился. Кроме того, вы выказали грубое неуважение ко мне и оскорбили мое достоинство!

Маклохлан ухмыльнулся:

– Боже правый, сколько упреков! Почему бы для ровного счета не обвинить меня заодно и в государственной измене?

– Вам бы понравилось, если бы я неожиданно набросилась на вас с кулаками?

– А вы попробуйте – и мы посмотрим!

В душе у Эзме все смешалось. Помимо отвращения и презрения она испытывала и соблазн, за что жестоко порицала себя.

– А может, вы боитесь за свое целомудрие? – продолжал Маклохлан. – Если да, позвольте вас заверить: вы – последняя женщина в Англии, которую я бы захотел соблазнить.

– Как будто у вас есть хоть какая-то надежда соблазнить меня!

– Осторожнее, мисс Маккалан! – ответил он с ухмылкой, за которую ей захотелось дать ему пощечину. – Я люблю дерзких!

– Противный, тщеславный урод! При одной мысли о вашем прикосновении у меня мурашки бегут по коже! Вы невыносимы! Сейчас прикажу кучеру развернуться и ехать назад.

Язвительное выражение исчезло с лица Маклохлана.

– Вы забыли, что Джейми рассчитывает на нас? Вот как вы платите ему за все, что он для вас сделал? Я не знаю и одного человека на тысячу, который позволил бы сестре занять такое место в своей жизни, не говоря уже о делах!

Он прав, но ведь и она тоже права!

– Тогда требую, чтобы в будущем вы относились ко мне с уважением, а не как к уличной девке!

– Признаю, что поступил неправильно, потому что начал действовать без предупреждения. Однако с проститутками я дела не имею, – ответил Маклохлан без намека на раскаяние или извинение. – Кстати, раз уж нам предстоит изображать Огастеса и его жену, нам придется время от времени целоваться. В нашей семье мужчины отличаются страстностью и тягой к публичному выражению чувств. Каменная холодность с моей стороны породит недоумение и кривотолки.

Как будто она настолько наивна! Он просто пытается найти предлог для того, чтобы давать выход своему вожделению…

– Я вам не верю!

– Зачем иначе мне вас целовать? – возразил он.

Эзме задумалась. Куинну Маклохлану больше всего на свете нравится дразнить ее и издеваться над нею. Вряд ли он поцеловал ее потому, что считает красивой. Должна быть другая причина, и она нашла ее.

– Чтобы заставить меня замолчать единственным способом, который вам доступен, – ведь я одержала над вами верх в споре!

Судя по выражению его лица, она угадала верно, но это… нет, нисколько не разочаровало ее.

– Что лишь доказывает мою правоту! – Губы Маклохлана расплылись в широкой улыбке. – Мой брат, мисс Маккалан, в сходной ситуации наверняка призывает жену к молчанию тем же способом, что и я.