Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов

Чингисхан

Чингисханом зовут ротвейлера. Но я привык называть его Чин-Чин. Во-первых, так короче, когда его подзываешь, чтобы накормить. Во-вторых, грозное "Чингисхан" как-то не вяжется с его нынешним обликом и судьбой. Я «познакомился» с ним пару лет назад, хотя и тогда, как мне кажется, на морде Чингисхана уже отражались последствия человеческого предательства и подлости, чего, понятно, этот пес не понимает или не принимает.

Мне не известны причины, которые подвигли хозяина ротвейлера удалить его из городской квартиры и поселить во дворе своего деревенского дома, который рядом с моим. Судя по тому, что вскоре пес был позабыт и позаброшен, влача полуголодное существование, Чингисхан стал лишним. Или – опасным.

Это было действительно грозное животное. Практически связка стальных мышц под бархатистой шкурой. Огромная голова со следами былых побоищ. И, конечно, челюсти, которые запросто перекусывали берцовую баранью кость.

Чин-Чин показывал агрессию во всей своей красе. Если вдруг раздавался его рык за забором, я уже знал, что он несется из глубины двора к сетчатым воротам и бросается на них грудью со всего размаха, сотрясая бетонные стойки и забор. Случайный прохожий старался подобру-поздорову быстрее миновать соседский дом. А дети и вовсе обходили Чингисхана за версту.

Как-то раз я взял вилы и, перемахнув соседский забор, пошел знакомиться с Чин-Чином. Пес был сильно удивлен, увидев меня в своих владениях. Ни рыка, ни лая, ни злобного оскала – только изучающий взгляд.

Выставив вилы перед собой и приговаривая: "Ну что, козёл, кто из нас тут более крут?", я медленно пошел на него. Чингисхан дрогнул и попятился, не отводя от меня глаз. Вот так, потихоньку наступая и ругаясь, по мере того как пятился пес, я загнал его в дальний угол двора. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Я – скорее всего с плохо скрываемой яростью, которой всегда закипаю, если предчувствую бой. Он – озадаченно, поворачивая голову так, как это обычно делают любопытствующие собаки.

Потом я повернулся и направился к забору, готовый к тому, что Чингисхан все же бросится за мной и я насажу его на вилы. Но он не шелохнулся и дал мне спокойно уйти.

Урок, однако, впрок ему не пошел. В последующем он с тем же остервенением бросался на ворота, если я проходил мимо. И только много позже я понял, что так Чин-Чин реагирует на любое движение, пытаясь понять новую для себя действительность. Ибо к тому времени он был уже практически слеп.

Со временем голод заставил Чин-Чина каким-то образом выходить на улицу. И даже бегать в соседнюю деревню. Как-то поздним зимним вечером, в пургу, подъезжая к даче я заметил его в свете фар на дороге, ведущей к соседней деревне. ПризнАюсь, у меня тогда мелькнула нехорошая мыслишка – нагнать его по снегу и сбить машиной. Одно дело, когда эта груда мышц и огромных зубов сидит за забором, совсем другое – когда на воле, притом, что к деревне выходили еноты и лисицы и двух местных дворняг уже пристрелили по причине бешенства.

Однако давить собаку у меня не поднялась рука. Я съехал через сугробы к дому и, уже разгружаясь, увидел Чин-Чина, стоявшего поблизости, в темноте. Он с шумом втягивал в себя воздух, принюхиваясь: один из моих пакетов со скарбом соблазнительно пах колбасой и сосисками. Но я ничего ему не дал, а через час прошелся по его следам, чтобы понять, как он выходит со двора и как возвращается. Над частью соседского забора висела мощная арматурная сетка, под которой Чин-Чину удалось сделать подкоп. Следы крови на снегу указывали, что подкоп для Чин-Чина узковат и он всякий раз, пролезая под сеткой, ранил себе спину острыми концами арматуры. Я понимал, что если не все собаки одинаково чувствительны к боли, то уж поголовно они чувствительны к голоду. Но мне и в голову не могло прийти, что Чин-Чин элементарно голодает. Притом, что его хозяин разъезжает на дорогом джипе. И хозяйка приезжает на недешевой иномарке. И дом, как говорится, полная чаша, даже с излишествами. И – вечно недоедающий пес.

Чин-Чин стал приходить ко мне в каждый мой приезд. Сначала я просто бросал ему более или менее пригодную для породистой собаки еду – кости и мясо из супа, сосиски, колбасу или выливал остатки супа в кошачью миску, которую он вылизывал в считанные секунды. Потом стал подзывать к себе и пытаться кормить из рук, благоразумно разжимая пальцы, держащие косточку, до того как сомкнуться мощные челюсти. Потом уходил в дом и наблюдал за Чин-Чином через окно, дожидаясь пока он не уляжется у порога.

Однажды я рискнул погладить его широкую башку – аккуратно, почесывая пальцами за ушами. Через какое-то время я уже вовсю трепал эти уши и хлопал ладонью по мощной шее, словно Чин-Чин лошадь. Наконец, когда он садился, я просил его "дать лапу". Надо было видеть с каким гордым видом, опустив уши и приподняв пасть, из которой вываливался язык, он плюхал в подставленные мною ладони свою увесистую "пятерню", причем только правую. Он мог часами лежать у порога моего дома, чутко реагируя на каждый звук. Ну а если я не выходил подолгу, Чин-Чин подавал голос – что-то вроде рокочущего всхлипывания, как бы говорящего: "Пора бы и поесть".

Несмотря на то, что недоедание было его хроническим состоянием, Чин-Чин мирно сосуществовал с окружавшей его живностью. Он не трогал птиц и мышей. Совершенно игнорировал кролика, неведомо как однажды поселившегося в бурьяне бывшего моего огорода. Я и сам-то обнаружил его случайно, когда он погрыз в лоскуты растянутые по участку кабели и поливочные шланги. После этого кролик перестал скрываться. Щипал траву, неуклюже прыгая вокруг Чин-Чина, или лениво полеживал на дорожке, подпуская меня практически вплотную.

Потом во дворе стал появляться… фазан, сбежавший из лужковского охотхозяйства. Но и к нему Чин-Чин не проявлял никакого интереса. То есть, ротвейлер был приучен к своей еде, еде бойцовой, но не охотничьей собаки. В отличие от нас, людей, страдающих с собачьей точки зрения странной избирательностью… Фазана уложил в упор из ружья другой мой сосед, перегруженный охотничьими инстинктами, а кролика "приватизировал" кто-то из деревенских.

***

Минувшая зима выдалась для Чин-Чина особенно тяжелой. Не знаю, что именно произошло с ним в январе, но в очередной приезд я обнаружил пса с разорванной нижней губой, которая болталась на тонком лоскуте кожи. Нельзя было без содрогания смотреть на то, как он торопливо разгрызает кость и как ему мешает обрывок его же губы. Всё, что я мог сделать – только промыть Чин-Чину пасть марганцовкой.

Хуже обстояло с другим: он отчаянно голодал, видимо, недоумевая от возникавшего время от времени этого его состояния. Как псу, выращенному и воспитанному по какому-то особому алгоритму, очевидно, не предполагающему каких-либо забот о пропитании, ему была неведома такая простая для любой дворняги вещь, что не съеденное сегодня можно запасти на завтра, припрятав или закопав. Так что, пока я находился в деревне, с Чин-Чином пировали окрестные вороны и полевки. Но наступал новый день, с ним – унизительные и безрезультатные рыскания по пустым дворам. Темными вечерами Чингисхан просто ложился в снег, шумно вздыхая, когда поземка лезла в нос. И можно было только догадываться, что происходило в его башке. Хотя, скорее всего, ничего не происходило.

А в конце нынешней весны Чин-Чин внезапно исчез. Я понял это не только потому, что он не появился в день моего приезда, как это случалось прежде, но и потому, что на участок прибежала пегая, нескладная, а потому очень смешная собачонка, откликавшаяся на «Рыжий». Собачонка обитала на дальнем краю деревни и тоже, хоть и имела хозяина, жила отнюдь не сытой жизнью. Она разок уже появлялась, когда безраздельным хозяином территории (по собачьим соображениям) был Чингисхан. Он что-то рыкнул, завидев собачонку в пределах своих владений, и та благоразумно испарилась без каких-либо последующих попыток появиться вновь. Теперь же Рыжий был деловит и даже вальяжен, помечая колеса моей машины и как бы говоря: отныне Чингисхана нет, а высвободившаяся пищевая ниша, как свято место, быть пустой просто не имеет права.

Продолжалось это до августа. Как-то вечером я резал старые горбыли на зиму за пределами своего участка. С основной дороги на деревенскую улочку вышла совсем молоденькая женщина с велосипедом, на котором сидел белобрысый пацаненок. Я поначалу оглянулся на них мельком, но, заметив, что за велосипедом идет еще и собака, заглушил бензопилу.

Конечно же, это был… Чингисхан. И чем ближе женщина с велосипедом подходила ко мне, тем меньше у меня оставалось сомнений, что ее сопровождает пропавший с весны ротвейлер.

От былой его стати и мощи не осталось и следа. Впалые бока напоминали стиральную доску – настолько выпирали ребра. Живот вполне соответствовал расхожему выражению: "прилип к позвоночнику". И, похоже, он окончательно ослеп, постоянно, по поводу и без, принюхиваясь ко всему, что его окружало.

Разговорились. Женщина искала моего соседа, чтобы "вернуть" ему Чингисхана. Она оказалась жительницей деревни, что расположена поблизости. Сосед привел ей Чингисхана в мае, оставив пакетик собачьей еды, и больше не появлялся. "Собаку же надо кормить, – сетовала женщина, – а у меня дети не всегда досыта едят". Однако чашу терпения женщины переполнил случай, когда Чингисхан напугал деревенскую девчонку, имевшую неосторожность подойти к голодному псу с бутербродом в руке. Он, конечно, бутерброд отобрал. И этого было достаточно для вердикта деревенских: "дело добром не кончится".

Я позвал Чингисхана с собой и все выходные, насколько это было возможным, откармливал. А потом он исчез вновь и появился у моей приоткрытой калитки только недели через три.

– Ну что ты там стоишь? Заходи! – позвал я пса, который обычно приходил ко мне без особых приглашений. Накануне я, кажется, варил борщ и теперь собирался вынуть из него кости.

Пес, однако, не двинулся с места, внимательно, как мне показалось, меня разглядывая.

– Ты чего, Чин-Чин? Пойдем, я тебя накормлю!

Тщетно. Чингисхан стоял как вкопанный.

Я зашел в дом и, захватив еду, направился к калитке.

– Ты, смотрю, совсем сдурел, Чингисхан! Иди сюда!

Сообразив, что я приближаюсь, Чингисхан повернулся и поковылял по дороге вверх, за пределы деревни.

Больше я его не видел. В деревне потом поговаривали, что встречали Чингисхана в ближнем лесу. Лес хоть и "ближний", но тянется до очередного населенного пункта километров на 20, являясь как бы юго-западной окраиной Завидовского заповедника. Народ там встречается нечасто. Можно сказать, вообще не встречается, если не сезон грибов. Для брошенного и неоднократно преданного людьми ротвейлера это почти идеальное место. Хотя бы потому, что здесь некому предавать.

Прости нас, Чин-Чин…

Гейша

Если вы относитесь к числу людей, переживающих кризис среднего возраста, которых заездила работа, удовольствия вызывают тошноту, а деньги и вовсе потеряли всяческий смысл, ждите терпеливо своего часа. Однажды поздним вечером в ваш офис явится девчушка, светящаяся простым домашним светом, каким, должно быть, светились прилежные гимназистки чеховских времен, и насмешливо посмотрит вам в глаза.

Не спрашивайте, кто она и зачем явилась. Просто безропотно вручите ей ключи от вашей машины, а окружающую вас челядь пошлите ко всем чертям.

Расположитесь на заднем сиденье авто и расслабьтесь: ей-богу, девчушка не скажет ни одного слова, если вы презираете пустую болтовню. Она только предположит, что с утра, кроме кофе с опостылевшей булочкой, вы ничего не ели и не пили, а может, и предполагать-то не станет; там же, на заднем сиденье, вы вдруг найдете прикрытый крахмальной салфеткой поднос, на котором обязательно будет клубника со взбитыми сливками, облитые шоколадом персики без косточек, ржаной хлебец и маленькая рюмочка «Cordon Rouge».

Будьте покойны: доселе окружавший вас суетный мир погаснет за окнами авто; вы с удивлением обнаружите, насколько чистый звук издает ваша заросшая паутиной магнитола, и с еще большим удивлением услышите, что из динамиков льется забытая со студенческих лет песенка про Арнольда Лайна, воровавшего постиранное белье.

Вы, знающий Москву наизусть вплоть до Богом забытого переулка, вдруг ощутите себя полным «топографическим идиотом», потерявшим какие-либо ориентиры и несущимся в пространстве подобно одуванчику: нет-нет да мелькнет знакомый символ Кутузовского, потом – Минской улицы с минаретом у бензоколонки, бублик станции метро «Университет», череда стрелок и поворотов, пока вы не поймете всю тщетность попыток угнаться за реальностью. Собственно, вам это и не нужно. Вонзайтесь взглядом в густую копну светлых волос вашей очаровательной водилы, специально для этого созерцания снявшей с сиденья подголовник, потом посмотрите украдкой в зеркальце заднего вида, в котором отражен краешек ее насмешливых глаз. И не удивляйтесь тому, что поймаете именно тот оттенок во взгляде, которого в последние пять лет вам как раз и не хватало.

***

…Рулежка по городу не будет казаться вам бесконечной. Только-только приблизитесь вы к тонкой грани, за которой новые ощущения станут отдавать приторным жирком, напоминающим о том, что жизнь имеет свойство возвращаться на круги своя, машина тормознет у автомойки.

Вы не торопясь минуете основные боксы и заедете на мойку с торцевых металлических ворот, управляемых дистанционным пультом. Хищная пасть беззвучно поглотит вашу машину, и кругом воцарится эдакий приглушенный полусумрак, скрадывающий пространство. Пока вы будете пытаться хотя бы зрительно «нащупывать» стены, девчушка выпорхнет из-за руля, оставив вас один на один в некоем ирреальном состоянии, позволяющем путать закрытый бокс с ночным июньским небом.

Вы увидите, например, шлепнувшуюся на лобовое стекло медузу, причем почему-то белого цвета. Потом – ударивший тугими струями ливень, под которым медуза станет медленно превращаться в рваные клочья пены. Все вокруг затихнет уже под умеренный аккомпанемент дождя, а вскоре затихнет и дождь; лишь изредка капли будут падать на посвежевший капот, как бы срываясь с несуществующей листвы. Вы и не попытаетесь даже дать себе отчет в том, что все гораздо прозаичнее, – что может быть проще мыльной ветоши и вздувшейся под струями воды пены от автошампуня? Но что-то намертво отвлечет вас от понимания сути обычных вещей.

Вы увидите свою девчушку совсем рядом, по ту сторону стекла, по пояс утопающую в сумраке. Вся ее пока еще не растраченная забота о вас будет обращена к лакированному металлу авто. Вы непременно обратите внимание на необычное сочетание почти светящегося тела и мягких обводов посвежевших от «дождика» крыльев. Влага на капоте под ее ладошками будет сворачиваться подобно устрице, на которую выжали лимон.

Дальше начнется такое, что вы стопроцентно попадете во власть ассоциаций. Вы подумаете, что если б ваша девчушка жила в Японии, на коже ее предплечья обязательно полировали бы оптику для знаменитых «Никонов» и «Минольт». И даже если б она и не жила в Японии, за нею наверняка охотилась бы хищная свора владельцев «Никонов» и «Минольт», дабы перенести на фотобумагу то, что перенести невозможно. И вы готовы были бы доказать эту невозможность, поскольку ракурс – понятие изменчивое, он не терпит замороженных состояний; это как нечаянный стоп-кадр в кинотеатре, когда остановившееся изображение вспучивается и оплавляется под мощной лампой кинопроектора.

Но тут неожиданно волна вашего непонятного возмущения уляжется, и под насмешливым взглядом по ту сторону вашего автомобиля у вас будет немного времени для того, чтобы разобраться: то ли прозрачными стали только стекла машины, то ли ваши мысли.

***

А что потом? А собственно, чего вы хотите? Только мимолетного знакомства или чтобы вас эдак на недельку до второго увезли куда-нибудь подальше от каждодневных маршрутов, ритуалов, переговоров и встреч?

Зачем вам это, не соглашайтесь! Девчушка целыми днями будет мучить вас своей недосягаемостью, особо усугубленной тем, что до яблочка можно легко дотянуться рукой.

Ранним утром она опустит вас в кипящее джакузи, и, пока вы будете болтаться, словно яйцо, в пузырьках практически морской воды, она непринужденно выведает у вас ваше отношение к огурцам с медом или очень качественной вобле к сладкому чаю. Позже, на массажном столе, в предвкушении ее прикосновений к вашему разгоряченному телу, вы поймете о чем речь, когда ощутите под ее ладошками маленький кубик льда.