История из жизни одного театра

– Да прекрати ты эту ересь нести! Ты можешь говорить человеческим языком?

– Могу, – вздохнул Руслан. – Но получится то же. – он позвал знакомого официанта Павлика и заказал две порции шашлыка. Потом подумал и прибавил к заказу чачи. Успокоительно похлопал ресторанного служителя по плечу, обещая, что сегодня они посидят скромно и не пойдут в караоке и отпустил его с этим добрым напутствием. – Не имеет значения, какой получится спектакль. Ты думаешь, что они его смотреть будут? На хрена им это? Пьесы же современная, а значит априори – странная. Тут важна афиша. Важно участие в каком-нибудь фестивале. А то что нам ни хрена не обломиться, так это потому, что мы из провинции и нас зажимают. Надо будет, свой фестиваль организуем, сами себе приз дадим. В конце концов, министры спишутся, договорятся и сами решат кому чего положено. Ты про нас думай.

В эту секунду Антон понял, что он очень хочет чачи. А ещё хочет водки и всего, что есть в винной карте ресторана братьев Погосян.

– А как же Лермонтов? – спросил он внезапно осипшим голосом.

– А что Лермонтов? Будет и Лермонтов, но потом, когда Женька Тихомиров со съемок вернется. И ставить его будет уже не Генрих, а молодой перспективный московский режиссер Валерий Владимирович, на которого в департаменте культуры города Лужска возлагают такие большие надежды.

В этот момент Павлик принес чачу, и друзья выпили по рюмке забыв даже чокнуться.

– Все нормально Павлик-джан, мы сегодня тихо, просто поужинаем. – Руслан ещё раз похлопал официанта по плечу.

– Я-то что? Я не против, ты знаешь, тебе всегда рады. Отдыхайте, закусывайте. – он забрал меню и стряхнув несуществующие крошки, понизил голос. – Вами какие-то ребята интересуются.

– Что за ребята? – нахмурился Руслан.

– У нас проблемы? – Антон стал с беспокойством оглядывать зал. – По-моему мы в прошлый раз с кем-то сцепились.

– Я не знаю. – Павлик наклонился. – Проблемы или нет, но они просили передать бутылку шампанского за ваш столик. Я намекнул, что вы не поэтому делу, но они настаивают. – и официант показал глазами на середину зала, где гуляла компания молодых людей. Один из них поднял рюмку и ободряюще улыбнулся, глядя на их столик.

– Блять!!!! – в сердцах выматерился Антон и развел от бессильной злости руками. – Да что же у нас за профессия такая, если для них, что актер, что пидарас – синонимы.

– Дело не в профессии ребята. – улыбнулся Павлик. – Вы тогда с ними, вроде как скорешились, а они неправильно поняли. – Руслан хотел было встать из-за стола, но рыжий официант быстро зашептал ему на ухо. – Руслан-джан, я тебя очень прошу, не надо в ресторане, а то Рафик может потерять терпение. Я сам им объясню, а вы отдыхайте.

– Чего было-то в прошлый раз? – спросил Руслан недоуменно, когда они остались с Антоном вдвоем.

– Ты Апполинера читал. – ответил хмуро Антон.

– И всё?

– Я же говорю: профессиональная деформация. Нормальные люди, по пьяни читают Есенина.

За столом возникла пауза, во время которой ребята ещё раз выпили, задумались и молчали так некоторое время. Паузу прервал нервный смешок Антона. Потом он засмеялся еще раз и стал хохотать в полный голос.

– Ты чего? – спросил Руслан без особого интереса. Он привык к внезапным переменам настроениям своего друга.

– Я вдруг подумал, что Анечка теперь захочет наладить отношения с режиссером. – Антон продолжал смеяться. – "Я не желаю тратить свое время на всякую бездарность, которая думает, что если ему в Москве не нашлось работы, то в провинции его примут с распростертыми объятьями" – процитировал он актрису Кирееву. – Да и остальным тоже надо будет как-то менять генеральную линию.

– Поменяют. – его друг был как всегда спокоен и настроен философически. – Они скажут, что искренне заблуждались, а их критика носила исключительно творческий характер.

В этот момент им принесли шашлык и ребята принялись за еду.

Чтобы помочь творческим силам театра перековаться, на следующую репетицию заглянул Генрих Робертович. Он появился там как будто случайно и только на минуточку, но задержался не менее чем на тридцать минут, за которые успел произнести воодушевляющую речь и намекнуть на возможные организационные выводы в отношении тех актеров, которые забывают о своем призвании и вообще манкируют дисциплиной и профессиональными обязанностями.

– Я считаю, что нам всем очень повезло. Валерий Владимирович безусловно талантливейший молодой режиссер. Я видел его отрывки на фестивале "Островский Фест" и надо сказать, очень впечатлен.

Пока он говорил, Анечка Киреева успевала несколько раз менять выражение и цвет своего прекрасного лица, она безуспешно пыталась постичь логику событий, но успевала при этом бросать уничтожающие взгляды на Руслана. Посчитав, что этого недостаточно, актриса, не отрывая глаз от главного режиссера, написала гневную смску: "Ты же сказал, что спектакля не будет, сволочь?!?!"

На это возразить было нечего, и Руслан только развел руками, показывая, что он пока не является руководителем театра и всего знать не может. И вообще, он просто поделился с коллегами своим частным мнением, но никого ни к чему не призывал. Справедливости ради, стоит отметить, что Анечка и в самом деле была несправедлива. О том, что спектакля не будет Руслан ей не говорил, он лишь отметил, в сугубо личной беседе, почему его не может быть. И спрашивать его за это было бы не совсем честно. А спросить хоть с кого-нибудь очень хотелось.

– Я полностью поддерживаю решения Валерия Владимировича, во всем, что касается художественных вопросов и распределения ролей. – продолжал Генрих Робертович. – Тем более, если кто-то не может или не хочет репетировать, то хочу напомнить, что у нас подрастает молодое поколение актрис, мы и сами можем вырастить, в своих так сказать рядах… – главный режиссер приятно хохотнул, глядя на Алену Игоревну. – Без всяких институтов вырастим. Или нам, пожалуй, стоит открыть при театре студию. Как вы полагаете Валерий Владимирович? Нет у вас желания набрать курс?

Это предложение окончательно испортило настроение Анне Киреевой и лицо её приобрело неприятный пятнистый окрас.

Глава двенадцатая.

Попадая в непривычные условия, человеку многое, в первый момент, может показаться странным. А взгляд со стороны на политику, спорт, военное дело вообще заставляет стороннего наблюдателя усомниться в здравом уме тех, кто сделал это своей профессией. Или такой пример: приходя на новую работу или просто оказавшись в сложившемся уже коллективе, мы не сразу понимаем уже принятые тут правила и законы. И, конечно, на то чтобы разобраться и привыкнуть, уходит время, тратятся силы и приходится совершить множество ошибок и набить себе кучу синяков и шишек. Но гораздо тяжелее тому, кто в какой-то момент останавливается и понимает, что все что казалось до этого понятным и логичным, на самом деле так и осталось непонятым и абсурдным. А ведь казалось, ты уже прошел положенный отрезок пути, ты давно не новичок и тебя сложно удивить. А дело-то в том, что ты не задумывался, не вглядывался и на много не обращал внимания. Просто споткнувшись на привычном и, казалось бы, знакомом месте, в коридоре, который был много раз исхожен и истоптан, ты вдруг замечаешь, что что-то не так, что-то неправильно, привычные алгоритмы полны изъянов и может даже лишены смысла. Они нелепы и смешны, ситуация к которой ты привык – безумна и опасна, в конце концов.

– Почему они ведут себя, как придурки? – ругался Антон. – Ради чего надо выставлять себя на посмешище и так бездарно кривляться?

– Не злись. – Руслан с аппетитом разглядывал тарелку с солянкой. Они сидели в театральном буфете, в котором кроме них никого не было. – Но в чем-то я с тобой согласен: из глупого снобизма отказаться от стряпни тети Глаши только потому, что здесь, видите ли, заметили таракана. Укусил он кого, отпил компота из чьего-то стакана? Чего шум поднимать? Обидели славную Глафиру Андреевну ни за что. Она что ли из дома это насекомое принесла? Нет, конечно. Тараканы были есть и будут, особенно в старых домах культуры. Вот пусть и ходят теперь обедать в эту сраную пирожковую, с бешенными ценами и непропечённым тестом, а мы поддержим отечественного производителя. Это я и называю, быть патриотом своего театра. Именно при выборе солянки и места, где хочешь её заказать, и проявляет себя независимость ума и непредвзятость суждений. А наши коллеги – стадо баранов. И не имеет значение, бегут ли они неразумной толпой на обед или за новым режиссером.

– И чего ты предлагаешь делать? – спросил Антон.

– Предлагаю заказать ещё по солянке. Времени у нас навалом, потому что в пирожковой очередь, и обед затянется, да и тете Глаше будет приятно. А если ей будет приятно, то мяса и копчёностей в наших тарелках, несомненно, прибудет.

– Тебя не тошнит от нашего коллектива?

– Бывает, Антош и тогда я иду либо сюда, либо в Г`РАФ.

Моему дорогому читателю может показаться, что Руслан Алексеев – эдакий резонер, которого трудно вывести из равновесия лишить аппетита, но его друг знал, что – это всего лишь маска, за которой скрывается человек тонкой душевной организации и даже склонностью к скандалам и рукосуйничеству. Именно любовь к хорошей еде, красивым женщинам и прочим приятностям позволяло ему не снимать этой маски лишний раз.

– Тебя удивило поведение нашего коллектива, дорогой Антон? Но мне трудно поверить, что ты испытывал какие-то иллюзии по отношению к актерам драматического театра имени Лермонтова, как, впрочем, и ко всем другим актерам. Ты ведь и на собственный счет не обольщаешься, не так ли? Чего ты сейчас-то расшипелся, как гадюка на грибника? Наши переобулись на ходу, – это не в первый раз. Не вижу повода драматизировать.

– Нет, ну не настолько же! – продолжал буйствовать Антон. – Я понимаю прогнуться перед начальством, перед Генрихом и Вероникой, перед Яковлевичем, в конце концов. Но перед этим-то чего? " Пойдемте мы покажем вам чудесный ресторанчик!" " Давайте познакомимся поближе" – передразнил коллег Антон. – Анечка, я думал, прямо в репетиционном зале разденется.

– Анечка, – наставительно поправил Руслан. – Не дешёвая проститутка, а женщина с принципами и просто так спать ни с кем не станет. Ей для этого нужны более весомые основания. Есть ли у него такие?

И глаза актера Алексеева заволокло некой задумчивой дымкой, так увлечен он был солянкой тети Глаши.

– А вообще-то ты прав. – сказал он через паузу. – В театре не хватает настоящих, подлинных страстей.

И я, верный мой читатель, не могу не согласиться с этим: "В театре не хватает страстей". Это печалит меня ещё и потому, что, выходя на сцену, актерам нечего предложить зрителям. Вот посмотрите на этого народного артиста., того что готовится за кулисами к своему выходу На нем пыльный фрак, трость с набалдашником от сливного механизма (реквизитор не нашел ничего более подходящего, чем пластиковый черный шарик от старого унитаза), ботинки без шнурков, на подошвах у которых написаны фамилии тех, кто когда – либо в этих ботинках играл. Он надувает щеки и пытается быть похожим на купца миллионщика. Да – да! Тот самый Иван Алексеевич, что с утра пытался занять пару тысяч до получки, вечером играет Мокий Парменыча, пожилого человека с громадным состоянием. "Как же это так?": – спросите вы, – "Ведь Иван Алексеевич больше ста долларов в руках никогда не держал!" И я вам отвечу. Отвечу, не глядя вам в глаза, чтобы вы не заметили моего смущения – Это и есть волшебная сила искусства! Ну, не можем мы дать возможности бедному Ивану Алексеевичу, хоть денёк пожить в богатстве и роскоши, не подарим ему большого дома взамен его малогабаритной квартиры, не выдаст ему наша бухгалтерия солидных сумм, чтобы он мог просто подержать в руках и услышать приятный хруст купюр. Но ведь у него есть фантазия! Он просто должен вспомнить, каким Крезом, каким Ротшильдом он чувствует себя в день получки. Как меняются его взгляд и походка, когда он подписывает контракт на пять съёмочных дней. Это смешные суммы, согласен! Но для него это целое состояние и в такие момент он не подал бы Мокий Парменычу руки, сочтя его прощелыгой и нищебродом. Ему есть что вспомнить, он не просто так топорщит усы и надувает щеки, он сыграет своего миллионщика. Но есть вещи, которые нечем заменить. Нельзя играть Ромео, если ты не любил, а весь твой романтический опыт сводится к случайным встречам с подвыпившими студентками и неловкому угловатому сексу в родительской квартире. Если ты не готов спустить всю зарплату на ужин в ресторане с любимой девушкой, то и на сцене твой Дон Жуан будет жалок – его выдаст трусливый взгляд и дрожание рук. Трудно быть на сцене Д` Артаньяном, если ты боишься сказать нет, продавцу пылесосов. Всего этого очень не хватает актерам. Но хуже, если они перестают играть, если перестают фантазировать, воображая себя храбрыми и влюбленными. А самыми сильными эмоциями для них становятся: страх, зависть, похоть и лень. Прав мой герой, говоря, что в театре не хватает подлинных страстей.

– Мы скучно живем, дружище. – добавил Руслан, доев свою солянку. – С этим нужно бороться. Значит наш режиссер считает, что мы все время играем? Ну, не знаю. – он отставил тарелку. – А что мы репетируем после перерыва?

После перерыва, когда поевшие и подобревшие актеры собрались на репетицию, режиссер предложил им почитать сцену в больнице.

– Здесь очень понятная, казалось бы, история. – начал Валерий Владимирович. – Главная героиня попадает в больницу, Ян с Артёмом сидят в коридоре и вдруг понимают, что они соперники, что они оба борются за сердце Евы. Нам надо сейчас нащупать этот момент, попробовать найти нужную интонацию. Давайте почитаем, для начала.

Несмотря на то, что для всех участников репетиции Руслан с Антоном были в ссоре, они не удержались от того, чтобы обменяться взглядами. Отчаяние и тоска была во взгляде Антона, так ему была противно касаться глазами текста пьесы, Руслан же наоборот, смотрел весело и с азартом. Трудно было понять, о чем думали все сидящие в репетиционном зале, но им явно было любопытно, как бывшие друзья станут читать эту сцену.

– Только бы все было хорошо. Только бы все было хорошо. – начал Антон, абсолютно ровным голосом, как будто он начитывал диктант на контрольной по русскому языку.

– Не психуй! – подал свою реплику Руслан, не глядя в текст. Он говорил тем же веселым и насмешливым голосом, которым пятнадцать минут назад рассуждал о достоинствах солянки чудеснейшей тети Глаши.

– Я боюсь, что она потеряет ребёнка!