История из жизни одного театра

Казалось, ещё чуть-чуть и друзья вцепятся друг в друга. Генрих Робертович уже пожалел, что предложил им высказаться.

– Да, – сказал он. – Никогда не надо спрашивать актеров. У них слишком много идей. Им вообще разговаривать и спорить, нравится больше, чем репетировать.

И моментально Руслан с Антоном прекратили ругаться и в ту же секунду изобразили на лицах самые, в лучших чувствах оскорбленные выражения и обиженно уселись на свои места, показывая, что они и слова бы не сказали, если бы их не спросили. И в ту же секунду, как главный режиссер от них отвернулся, продолжили к прерванный разговор.

– Так вот, – продолжил Руслан, но уже тише. – Нам надо немного эту хрень потерпеть и вести себя паиньками до первого показа главному. – и он кивнул в сторону Генриха Робертовича. – А потом станем ныть, что у нас отняли хорошие роли и он нас назначит в Лермонтова на второй состав, а у Женьки Тихомирова начнутся съёмки в Москве, репетировать будем в основном мы и … Что это такое? – сказал он недоуменно повернувшись в сторону задних рядов.

И тут мне стоит сделать небольшое отступление. Дело в том, что несколькими секундами ранее в зрительный зал вошел молодой столичный режиссер, которому делать было в это время абсолютно нечего, поскольку все участники его репетиции были заняты, то он пошлявшись по театру, не желая возвращаться в гостиницу, заглянул посмотреть, что происходит в этот момент на сцене. Заглянул, как он объяснял сам себе, из чистого любопытства, но мне, как рассказчику будет позволительно усомниться в этом и попытаться объяснить его появление несколько другими причинами. В зале, в этот момент, сидела уже знакомая нам милая девушка Алена Игоревна. ИР не было ничего необычного в том, что войдя в зал Валерий Владимирович, устремился на свободное место рядом с ней. Именно это и заметил Руслан Алексеев и именно это и заставило его прервать свои рассуждения и недоуменно воскликнуть.

– Что это такое?

– Ты про Алену Игоревну и молодого перспективного? – решил уточнить Антон не без некоторой доли ехидства. – Так они второй день, как шерочка с машерочкой ходят. Она и репетировать с нами будет. Он её вводит на главную женскую роль.

И опять я должен сделать некоторое отступление. Дело в том, что именно Алена Игоревна и была той молодой особой, с которой Руслан уже собирался завязать бурный роман, не успев правда предуведомить о своих планах саму Алену. И то, что он видел на заднем ряду зрительного зала ему совсем не нравилось. А там Валерий Владимирович, преисполненный деликатности и благородства, протягивал молодой девушке бутерброды из буфета, завернутые в салфетку, и шепотом разглагольствовал о недостатках спектакля по великому, но бесконечно отставшему от сегодняшнего дня Шекспира. И эти разглагольствования производили на молодую девушку самое благоприятное впечатление: она улыбалась и внимала рассуждениям молодого режиссера с удовольствием. Именно эта улыбка заставила Руслана Алексеева нервно содрогнуться и переменить свое мнение.

– Я был не прав, дружище! – сказал он тихо. – Мы не можем просто ждать, пока Генрих Робертович прекратит это безобразие. Мы должны помочь родному театру. Мы вырвем храм искусства из лап этого беспринципного типа.

– Что ты предлагаешь? – поинтересовался Антон с некоторым удивлением.

– Мы будем карать.

Глава седьмая

Сказать, что на этом разговор двух друзей закончился, означало бы солгать. Но я, как рассказчик, позволю себе переместиться во времени и пространстве и перенести тебя, дорогой читатель, в уже знакомый тебе репетиционный зал, в котором мы застанем московского режиссера и Алену Игоревну, которых досадные помехи, вырастающие перед ними, сделали союзниками. А разговоры об этих досадных помехах, сделали ещё и единомышленниками. Оба они мечтали занять значимое место в искусстве, оба вынашивали грандиозные планы и оба скептически относились к тому, что происходило в драматическом театре города Лужска, руководство которого не хотело оценить их потенциала.

– Вы знаете, Алена, – с несколько преувеличенным недоумением, произнес Валерий Владимирович. – Я успел увидеть только часть репетиции, но это, скажу вам откровенно, – мало похоже на Шекспира. Вы видели Двенадцатую ночь в постановке театра Глобус? Непременно посмотрите, она есть в интернете. Вы хорошо понимаете по английски?

Конечно же, молодой девушке был приятна, и эта манера московского режиссера говорить с ней, как с равной, и тема которую он предложил для обсуждения, и это скептическое отношение к спектаклю, в который она в свое время очень просилась, а её не взяли даже на роль без слов. Но мысли Алены были далеки, и от театра Глобус, и от Шекспира. Она все крутила в голове ту безобразную сцену, которую устроили во время репетиции два неразлучных, казалось бы, друга: Антон и Руслан.

– Да, конечно. – ответила она, сопроводив свое согласие энергичным кивком.

– А эта драка… – продолжал режиссер. – Да дело даже не в ней, но с какой стати, актеры позволяют себе спорить, о том, каким должен быть спектакль? Это не их дело! У них одна задача – выполнять установки режиссера. Я так считаю. Вы со мной согласны?

И Валерий Владимирович испытующе посмотрел на молодую девушку. Надо добавить, что он не ждал от неё, ни согласия, ни возражений. Он лишь хотел понять, произвела ли на неё впечатление, его, не зависящая от личных симпатий и антипатий, позиция, его беспристрастность и пронизанная любовью к своему ремеслу точная оценка ситуации. Он хотел, чтобы она оценила, тот факт что ему не интересны разговоры о ссоре двух друзей, которые не постеснялись подраться на глазах у художественного руководителя, не важна чья-то победа в этом поединке, что ему абсолютно плевать, как накажут их за этот, прямо скажем, вопиющий проступок. А важна ему только судьба театра. И не этого забытого всеми греческими музами театра, но театра вообще.

– Я, знаете ли, – продолжал Валерий Владимирович. – Готов многое простить актерам на репетиции: и ошибки, и наигрыш, и споры даже …

Тут режиссер задумался, а не далеко ли он зашел в своем великодушии, но сумел поправиться.

– Только две вещи я не приемлю: равнодушие и непрофессионализм. А попытки заниматься альтернативной режиссурой, наплевав на режиссерский замысел – это одно из самых ярких проявлений этого самого непрофессионализма. Что это вообще за манера? В зале главный режиссер, режиссер – постановщик спектакля, а они решают, да еще и при помощи кулаков, как они должны играть.

Алена Игоревна продолжала кивать головой. Тут стоило бы объяснить, что сколько бы она не высмеивала рутину, замшелость и провинциализм театра, в котором работала, но сама она была плоть от плоти этого театра и её, как и всех остальных , и интересовало и причины ссоры Антона и Руслана и возможные этой ссоры последствия. Поэтому она пропустила бОльшую часть рассуждений столичного режиссера. В которой он сравнивал актеров сначала с пластилином а потом и с послушными марионетками, сетовал на их аморфность и зависимость от режиссерских идей, и ругал за их попытки играть так, как им взбредет в голову. Уподоблял актеров безвольным куклам, и в то же время отмечал в них склонность к анархизму с их вечным желанием импровизировать. Он вообще считал уровень русского современного актера крайне низким, о чем и поспешил сообщить своей собеседнице. И если бы Алена его слушала, то возможно даже и обиделась бы, но она была мыслями в другом месте. Дело в том, что несмотря на угрюмость одного, и чрезмерное жизнелюбие и ветреность другого, Антон с Русланом были ей и ближе и понятнее чем большинство актеров театра. И ей было бы жаль, если бы их уволили, как полагали некоторые.

Под некоторыми, Алена Игоревна подразумевала, конечно, заведующего труппой, который не скрывая энтузиазма, призывал Генриха Робертовича к принятию самых решительных мер.

– Немыслимая выходка! – кричал Иван Яковлевич в кабинете главного режиссера тем же вечером. – Обоих наказать вплоть до увольнения, иначе завтра актеры пойдут стенка на стенку. Вы только послушайте, что происходит: Киреева запустила в гримершу щипцами для завивки, Николай Андреевич играл последний спектакль в невменяемом состоянии, Тихомиров ставит перед фактом, что уезжает сниматься… – он развел руками пытаясь показать размеры надвигающейся катастрофы. – Я считаю, что надо принимать самые решительные меры.

Генриху Робертовичу были неприятны эти разговоры и он не видел никакой катастрофы, ибо проработал в театре не один десяток лет и видел всякое, но и возразить заведующему труппой было нечем – дисциплина в театре и впрямь хромала. Причем хромала на обе ноги и иногда просто-таки падала. Но на помощь ему пришла Вероника Витальевна, которая хоть и не претендовала на решение кадровых вопросов в театре, но сейчас, абсолютно к месту вспомнила, что увольнение и прочие кары для работников театра – это, все-таки её прерогатива.

– Подождите, Иван Яковлевич. – сказала она мягко но веско. – Давайте не будем горячиться. С Анечкой Киреевой я поговорила, она уже принесла свои извинения и конфликт можно считать улаженным тем более, что она не попала. Тихомиров о съемках давно предупредил и обговорил это и со мной, и с Генрихом Робертовичем и мы считаем, что пусть он едет сниматься – это принесет пользу театру. А Николай Андреевич… Ну, в первый раз что ли? Тем более, что спектакль прошел очень хорошо.

Иван Яковлевич хотел бы возразить, но побоялся. Он тонко чувствовал, когда стоит возражать начальству, а когда это делать было опасно и по глазам директора театра понял, что она имеет аргумент, который сведёт на нет весь пафос его выступления.

– И наконец, – продолжала Вероника Витальевна. – Щипцы, пьянство Николая Андреевича, съемки Тихомирова – это, в конце концов, внутренне дело театра. А вот увольнение двух актеров плотно занятых в репертуаре – это уже ЧП. И если про это ЧП узнают в департаменте … – она выразительно приподняла брови. – То могут начаться вопросы. Плюс, их надо будет заменять, а заменить их быстро не получится. Мы, знаете ли не в Москве и к нам народ не рвется. А если и приезжают, то им требуется жилье. Это все потребует времени, а у нас сейчас не та ситуация. У нас, я вам хочу напомнить – ремонт. И мы с Генрихом Робертовичем в мэрию ходим, как на работу и этот скандал совсем будет не кстати.

Конечно, все эти аргументы были обращены скорее не к заведующему труппой, а к главному режиссеру, который никого увольнять и не собирался. Но и Ивану Яковлевичу намекнули, чтобы он оставил все свои надежды на месть за разобранную машину и не вздумал поднимать шума, который может негативно отразиться на репутации театра и его добрых отношениях с департаментом культуры. И как не хотелось старому работнику культуры вставить какое– нибудь колкое замечание о слишком лояльном отношении директора к некоторым актерам, о недопустимости потворствовать своим любимчикам, но сделать он этого не рискнул, потому что тоже работал в театре не первый год и за место свое держался крепко.

– В самом деле, – заговорил наконец главный режиссер. – Что, собственно, произошло? Два актера поспорили на репетиции, наставили друг другу синяков. Я не собираюсь этим заниматься. Объявите выговор, наконец, если считаете нужным. Хотя я большой проблемы не вижу. Они взрослые люди, пусть сами разбираются.

И приняв решение, Генрих Робертович, вновь вернул себе хорошее настроение.

– Вы знаете о чем я подумал? – спросил он, обращаясь к заведующему труппой и директору. – Думаю, что нужно ставит Два Брата Лермонтова. Обязательно нужно. И раз Тихомиров уезжает на съемки, то на главные роли назначать этих двух дебоширов.

От этого заявление настроение Ивана Яковлевича совсем испортилось.

Глава восьмая

В это же примерно время, в кафе Г'Раф входил молодой человек. Человек был высок ростом, широкоплеч, хорош собой и единственное что его портило – это пренеприятный синяк на левой скуле, который он пытался прикрыть солнцезащитными очками. За столиком в углу его ожидал другой. Он был старше, волосы его были тронуты сединой, а лицо украшала распухшая губа. Как ты уже догадался, мой читатель, в заведении братьев Погосян встречались Руслан Алексеев и Антон Андреев.

– Ты обалдел так лупить? – спросил Руслан, присаживаясь за столик и снимая очки.

– Сам дурак. – возразил ему его товарищ. – У меня, между прочим, зуб теперь шатается.

– Ладно, главное, что нам поверили. А зуб на месте и слава Богу. Ты заказал уже чего-нибудь?

– Закажешь тут… – пробурчал Антон, кивая на раскрытое меню. – Цены же бездуховные. Зачем мы здесь-то встречаемся? Увидят же.

– Не должны. Я потому и решил здесь поговорить, что наши актеры сюда не заглядывают – дорого, муж Вероники в отъезде, а ни она сама ни Генрих без него сюда не пойдут – брезгуют. Но на всякий случай переберемся в отдельный кабинет.

И Руслан, выцепив взглядом одного из официантов, устремился в его сторону. Тот же, в свою очередь, заметив движение Руслана поспешил на встречу к нему. Встретились они на середине пути и тут же стали о чем-то договариваться. Антон слышал только обрывки фраз, но догадался, что после обсуждения дел семейных, вопросов здоровья и обещания чаще встречаться, они перешли к вопросу абонирования отдельного кабинета, в котором обычно проводили время либо владельцы ресторана Рафик и Гагик, либо высокие гости из начальственных кабинетов.

Все в ресторане было пропитано духом кавказского гостеприимства, и даже официант, рыжий и курносый парень, которого Руслан звал Павлик – джан, говорил с акцентом к месту и не к месту называя Руслана "Дарагой". Попутно кланяясь, заверяя друг друга в безмерном уважении, и употребляя выражения

: " Рафик всегда…" и "Гагик же ну, ты знаешь…", Руслан и официант направились в сторону сдвинутых портьер в сумрачной части зала. Когда они уже совсем было скрылись в отдельном кабинете, между портьер высунулась рука и поманила Антона за собой.

– Тоже мне, Анна Австрийская. – улыбнулся тот и не торопясь стал выбираться из-за столика.

Обстановкой кабинет мало чем отличался от остальной части зала: та же медная чеканка по стенам, тот же бархат и дерево. Только темы рисунков на меди под старину носили эротический характер и в глубине имелась запертая дверь, которая, как догадался Антон, вела в тайный альков для плотских утех.

– Слушай, – спросил он, усаживаясь за стол. – Ты же говорил, что Рафик с тобой в одной школе учился. А почему он из Армении сюда приехал, а не в Москву.

– Рафик вообще здесь родился и лет до семнадцати говорил без акцента. А родители его переехали сюда из Ростова-на-Дону, потому что отец по образованию инженер. В Лужске, когда-то, собирались строить аэродром для среднемагистральной авиации. А потом тема заглохла, и от этой идеи остались название станции Взлетная и гостиница Космос. Впрочем, это все ерунда. Давай водки выпьем?

И у Руслана глаза загорелись нехорошим блеском.

– Ох, нехорошо это все кончится. Ох, нехорошо– вздохнул Антон, но спорить не стал. – Давай. Чего уж…

И уже через полчаса кабинет заволокло сигаретным дымом, который мешался с дымом кальяна и друзья передавали друг другу сигареты, сигары, мундштук кальяна и запивали этот дым водкой, лимонадом и вином.