Нью-Йорк – Нью-Джерси: Транзит

Нью-Йорк – Нью-Джерси: Транзит
Максим Никонов

Непросто быть честным человеком в чужой стране, где шелест денежных купюр – один из самых главных стимулов в жизни. Непросто быть всегда самим собой и заниматься любимым делом. Как это не звучит странно, но именно в обыденной жизни человек проявляет свои наилучшие качества. Эта история – о жизни простого и независимого в своих поступках русского эмигранта в Америке.

Максим Никонов

Нью-Йорк – Нью-Джерси:

Транзит

Города

Города бывают разные. Большие и маленькие, высокие и низкие, каменные и деревянные. Несколько больших городов имеют свои лица: Колизей и Биг-Бен, Пизанская и Эйфелева башни, Кремль и Медный Всадник, башни-близнецы и пирамиды. Те города, которые имеют свои лица, можно по пальцам пересчитать. Остальные же похожи друг на друга, как братья-близнецы. Как десятки и сотни братьев-близнецов. Но люди, живущие в этих городах, все-таки немного разные. Белые, черные, раскосые, испаноязычные, с пейсами, в ковбойских шляпах и в ушанках. Эти приметы помогут вам распознать, в какой части света вы находитесь.

В этом городе люди тоже похожи на жителей десятков и сотен других городов. И все-таки они чуть-чуть отличались от всех других. Все, за что бы они ни брались, они делали чуть-чуть быстрее, чуть-чуть энергичнее, чуть-чуть настойчивее.

По утрам они, точно так же, как и другие, спешили на работу, но чуть быстрее других. И, точно так же, по вечерам чуть быстрее рвались к своим домашним очагам и домашним хлопотам. Они чуть сильнее и больнее толкались на улице и более хамовато извинялись. Чуть больше, чем другие, ели и чуть чаще других сидели на диетах. Чуть громче разговаривали по телефону, чуть опаснее ездили на автомобилях и чуть быстрее перебегали через дорогу на красный свет. Женщины в этом городе были чуть более женственны, мужчины – чуть более мужественны, а крысы – более наглы. Люди чуть сильнее любили друг друга и, точно так же, чуть сильнее, друг друга ненавидели.

Понятно, что и свой город они любили больше, чем другие города. Свой город – великий город Нью-Йорк.

Ким

Сегодня я этот город ненавидел. Так же, как и вчера и позавчера. А еще три дня назад я даже и не подозревал об этой своей ненависти. Просто сегодня хоронили Николая Васильевича, и старый Ким все смотрел да смотрел на меня. Ни зарядивший осенний дождь, ни дворники никак не могли стереть его лицо с ветрового стекла моего лимузина. Ким смотрел оценивающе, без эмоций, не моргая, не давая мне спать по ночам и сейчас отвлекая мое внимание от сумасшедших пешеходов, еще более сумасшедших таксистов и совсем уж безумных самоубийц-велосипедистов.

Дело в том, что Николая Васильевича убили из-за меня. Никто об этом не знал. Никто, кроме меня да старого корейца Кима. Никто даже не подозревал о моей причастности к его смерти. А если бы даже кто-то знал все детали, то не стал бы укорять и винить меня. Кореец тоже не укорял и не винил. Он просто внимательно и изучающе смотрел на меня. Как бы я ни отмахивался от него.

Три дня назад, в субботу, Саня, мой единственный в Америке друг, приехал ко мне со своими женой и дочерью. Несмотря на полдень, было только начало дня. Мы шли по пляжу, а впереди нас ждали солнце и песок, Аквариум и аттракционы, «Макдоналдс» с сэндвичами и жареной картошкой-соломкой и кока-колой, вечером – какой-нибудь тихий ресторан, а после него – длиннющий вечер на кухне с самой большой бутылью самого дешевого вина и воспоминаниями про наши школьные годы.

Стайка черных парней шла навстречу. Некоторых из них я знал по баскетбольной площадке и даже пару раз подвозил домой в своем шикарном лимузине. Лицо одного мне показалось смутно знакомым, и я машинально оглянулся. Парень тоже в этот момент оглянулся. Я прошел еще метров двадцать, прежде чем за всеми разговорами вспомнил, где я видел этого парня. Я остановился и обернулся. Парень бежал. Бежал от меня, от этого пляжа, к многолюдной набережной, бежал, чтобы спрятаться, раствориться среди людей. Это был тот самый молодой идиот, грабивший водителей такси и лимузинов. Меня он ограбил недели три назад.

Я не знал, что делать. Дилемма, элементарная дилемма стояла передо мной. С одной стороны, замечательный во всех отношениях день, с другой – этот самый дурак с пистолетом. Пока я раздумывал, он почти пересек пляж. Но главное, что остановило меня, – это несколько сотен долларов компенсации, которые я получил от своей лимузинной компании после ограбления. В конце концов, я знал его знакомых, так что найти его не составит труда. Смутные сомнения еще помучили меня немного в этот день и чуть сильнее – ночью. А утром, ни свет, ни заря, я заявился в полицию, чтобы выполнить свой гражданский долг. Но к этому времени жизнь и смерть Николая Васильевича уже были брошены на весы моей весьма сомнительной дилеммы и перевесили все: и солнце, и океан, и песок, и весь этот субботний день с бутылкой вина под занавес.

Там, в полиции, я рассказал о своей встрече предыдущим днем. Я еще не знал о Николае Васильевиче и очень удивился, с какой скоростью завертелись колесики полицейской машины. Снова пошли в ход альбомы с фотографиями, и уже через час полицейские привезли и допрашивали длиннющего и худющего Орнальдо – моего партнера и напарника по баскетболу, а минут через пятнадцать – еще двоих. Появились и исчезли полицейские в бронежилетах и касках. После этого на нас уже никто не обращал внимания, и именно тогда Орнальдо шепнул мне, что произошла беда. Через час полицейские наконец ввели его.

Вели его, как ни удивительно, две женщины в полицейской форме. Позднее я узнал, что полицейские очень резко обращаются с убийцами и достаточно часто калечат их при аресте. Не специально, случайно, и это действительно так.

Еще позже, днем, в диспетчерской абстрактная жертва убийства вдруг трансформировалась в уже остывшего, но, тем не менее, вполне реального Николая Васильевича, моего коллегу. Вот с тех самых пор лицо Кима стояло передо мной и задавало элементарный вопрос: а что я делаю?

Если бы я знал ответ, я бы ответил.

Саня

Сколько помню себя, я всегда дружил с Саней. Наверное, мы были, что называется, закадычные друзья. Только мы-то об этом не задумывались, а просто следовали правилу: друг друга не выдавать и не подставлять. Саня честно принимал большую часть ответных ударов судьбы в виде отцовского ремня на себя, мне оставляя только слезы моей матери – отца у меня не было. По справедливости должно бы быть наоборот – в подавляющем большинстве случаев зачинщиком наших проказ был я. Опять же, когда мы дрались с другими мальчишками, Сане, который был на голову выше меня, доставалось больше. В конце концов Санин отец, мудрый по жизни мужик, нашел простой и правильный способ обуздать нашу мальчишескую энергию и фантазию. Произошло это после того, как мы неудачно апробировали наши парашюты.

В качестве парашютной вышки была выбрана близлежащая и хорошо нам знакомая стройка, на которой мы проводили большую часть времени после школы. Куча песка очень удачно лежала под не закрытым еще балконом на третьем этаже. И вот мы с Санькой стоим там, наверху. Я открываю гигантский, по моим представлениям, мамин зонт и без малейшего колебания делаю шаг вперед. Не пролетев и одного этажа, зонт выворачивается. Но, по всей видимости, мой маленький вес и большой размер даже вывернутого зонта облегчили падение, потому что я без посторонней помощи встаю. Слышу, как Санька кричит мне:

– Ну как?

Я пробую сказать что-то типа «Больно…», но голос у меня перехватило от боли. А через долю секунды Санька со своим складным японским зонтиком тоже врезается в эту кучу песка.

Обошлось. В смысле, без переломов, без вывихов. Полчаса мы сидели, пробуя восстановить работоспособность своих нижних конечностей, а потом побрели домой. Как ни смешно, нам удалось восстановить работоспособность моего зонта, но вот Санин выглядел так, как будто по нему проехали катком. Скрыть потерю японской штучки, конечно, не удалось, но дело до ремня не дошло.

На следующий день Санин отец появился в школе и определил Саню, а заодно и меня сразу в две спортивные секции – чтобы мы были заняты шесть дней в неделю. С тех пор за четыре года школы мы перепробовали все доступные виды спорта: бокс и плавание, баскетбол и волейбол, хоккей и футбол, акробатику и легкую атлетику. У меня все получалось легко, но легковесно. Каким-нибудь одним видом спорта я особенно не увлекался и прыгал с одного на другое. Сане все давалось тяжелее, но прыгал он со мной из одного вида спорта в другой так же безоглядно, как и со своим злополучным японским зонтиком с третьего этажа. Дважды я побывал в летнем спортивном лагере, один раз даже с Саней. Когда вернулся из второй поездки – из той, в которой я был без Сани, – я так по нему соскучился, что три дня от него не отходил – или он от меня, не знаю. После школы Саня двинул в институт учиться на инженера-строителя, а я – в физкультурный, на спортивного массажиста.

Виделись мы так же по три раза на дню, ухаживали за одними и теми же девчонками, пару раз из-за них, девчонок, участвовали в драках. И теперь я был главной ударной силой, а Саня прикрывал мне спину. Один раз, не очень удачно, с порезом, ушли от ножа. После чего я записался в секцию айкидо – вид корейской борьбы, самозащиты без оружия. Вел секцию худощавый пожилой кореец со вполне корейской фамилией Ким.

Кореец учил нас приемам и основам самообороны, но это – вначале. Потом он незаметно перешел к изучению человеческого организма, его костей и мышц, движениям тела и инерции ударов. Позже перешел к йоге и самосозерцанию, учил смотреть на себя, на свой характер и свою душу и незаметно влез в мою. Пять лет я его уже не видел, не слышал и не знал, что с ним, живой ли. Но в моей судьбе и в моей душе он оставил след глубже, чем мой родной по крови и генам отец.

Через два года после того, как мы окончили школу и поступили в свои институты, Саня уехал в Америку. Еще через пару лет он приехал и женился на Ольге, нашей однокласснице, а еще позже, когда я уже окончил институт и несколько лет поработал и массажистом, и детским тренером, сделал мне въездные документы.

И вот я здесь, в Америке, в Нью-Йорке. В городе, который я ненавижу и который собираюсь покинуть.

Мойше

Все это было в солнечный сентябрьский вторник. А уже в пятницу, первого октября, в дождливый и сумрачный – под стать моему настроению – день я катил по Нью-Джерси. Меньше чем за три дня я загнал свой шикарный лимузин, приобрел маленький и подвижный вишневый седан марки «Тойота» и съехал со своей однокомнатной квартиры с крохотной, но отдельной кухонькой. Все мои вещи лежали в багажнике и на заднем сиденье. Новые стол и стулья, которые я приобрел за время проживания в квартирке, я оставил. Пускай новый жилец радуется им так же, как и я когда-то радовался доставшимся мне в наследство с квартирой колченогим и разномастным представителям местной мебельной промышленности.

Несмотря на то, что я каждый свободный час работал, чтобы выплатить кредит за лимузин, сентиментальные чувства к моей машине меня не охватывали. Тем более что взамен нее я положил некоторую сумму, чуть менее двадцати тысяч, на свой банковский счет. Я ехал и вспоминал, как один раз такие большие по моим понятиям деньги жгли мне руки и по праву были моими, но я их так и не взял. Кроме того, такая же вишневая «Тойота» у меня уже была год назад.

Случилось это в прошлом году, в самом начале сентября. Я уже полгода находился в Америке. Первые два месяца я прожил у Сани и помогал ему, как мог, в его работе, а потом перебрался в Бруклин, подрабатывая то там, то здесь. На лето устроился тренером в детский лагерь в горах, в пяти часах езды от Нью-Йорка. Сезон закончился, и утром дети разъехались. Днем я закрыл бассейн, собрал разбросанные по всей территории мебель и спортивные принадлежности и сложил их на зиму, до следующего сезона.

Возвращался я один. По этой пустынной горной дороге мне надо было проехать большую часть пути домой, почти сто двадцать миль – двести километров. Но я не спешил. Красно-желто-зеленое буйство осени вокруг добавляло завершающий штрих к прошедшему лету. Я катил среди лесов и не спеша решал, куда мне лучше пойти работать – грузчиком в магазин или водителем в медицинский офис, перевозить мнимых и действительных больных. И там, и там я уже работал, и туда, и туда меня снова звали.

По этой дороге можно ехать и ехать и никого не встретить. Но я встретил. Машина марки «Большой старый джип» стояла на обочине. Человек восемь, в основном детей, стояло и сидело вокруг него. Глава этой семьи, пожилой мужчина в черной шляпе и в черном плаще, стоял чуть ли не на середине дороги и размахивал руками получше постового милиционера из старого советского фильма. Короче, типичный еврей из Боро-Парка. Седая борода и такие же пейсы добавили уверенности в моей догадке.

Насколько я знал, пейсы запрещают их носителям разбой на большой дороге, по крайней мере, в присутствии детей, поэтому я внял мольбам его верхних конечностей и остановился. Спущенное колесо в лучах закатного солнца – действительно не очень приятная вещь на пустынной дороге. Как я понял, они возвращались из своего летнего дома – загруженная до упора машина подтверждала его слова, – да возникла проблема с колесом. Он уже позвонил, но техпомощь придет не раньше, чем через два часа, и они могут забрать машину и еще двоих. Не мог бы я забрать мамашу и младших детей и довезти их до ближайшего мотеля? Пожалуйста…

Я не спешил с ответом. Во-первых, я мог бы довезти их до дома – десять лишних минут до Боро-Парка роли не играли. Во-вторых, я подумал о своей запаске-бублике, тихо-мирно лежащей у меня в багажнике. Перегрузить мамашу и детей ко мне в машину, перегрузить по максимуму багаж, тем более что я мог положить что-то на верх машины, и не спеша доехать до дома. «Тойота» моя выдержит, в ней я не сомневался, так что вылез и достал запаску.

Проблема возникла, когда я прислонил свою запаску к его колесу. Она была на пару дюймов меньше родного колеса, а по сравнению с джипом вообще казалась малюткой. Разница дюйма в четыре, а машина, тем более старой модели, такой перекос не выдержит. Я призадумался. Мой план не сработал. А потом сообразил: поставить запаску на свою машину, а мое родное колесо – ему. Небольшой перекос у него, небольшой перекос у меня, но жить можно. По крайней мере, у нас есть две машины и восемь рабочих колес. Как-нибудь до жилых мест доберемся, а там видно будет.

Раздумывая над ситуацией, я машинально осмотрел окружившее меня семейство. Действительно, восемь человек. Шестеро детей в возрасте примерно от трех до семнадцати. Самый старший, как и отец, уже с пейсами и в шляпе. Следующий за ним мальчик – просто в шляпе, а еще двое только с кипами, то есть им – до тринадцати. Двое самых младших – девочки.

Я сравнивал размеры колес и видел, как надежда гаснет в глазах старшего мальчика – он раньше других сообразил, в чем проблема. А потом я решительно потащил запаску обратно к машине, а они так же нерешительно расступились.

Я бросил запаску возле своего заднего колеса и полез в багажник за домкратом. Когда достал его и начал примерять под своей машиной, старший из мальчиков догадался, что к чему, и присоединился ко мне. Он присел рядом со мной и спросил:

– Могу я вам помочь?

Я к этому времени уже наполовину открутил болты с родного колеса. Ответил просто:

– Крути здесь, пока машина не поднимется. И скажи своим, чтобы разгружали автомобиль.

А позже спросил:

– Тебя как зовут?

Ответил он просто:

– Мойше.