Оценить:
 Рейтинг: 0

Асафетида

Год написания книги
2023
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

До самой ночи тетя Зина перебирала бабушкин гардероб и искала какое-то бордовое платье, в котором бабушка была у нее на юбилее и которое теперь она хотела отдать в похоронное агентство. Платья нигде не было – и тетя Зина выбрала другое, темно-серое. Пока засыпал, я слышал, как она плачет в бабушкиной постели в соседней комнате.

В самую рань в дверь позвонила незнакомая красивая женщина. Она представилась дочерью Нины Сергеевны. Тетя Зина предложила ей чаю, но гостья отказалась и вместо этого принялась расспрашивать меня обо всем, пытаясь хоть как-то уместить в голове случившееся. Пока сидели в гостиной и плакали, я пропустил первую пару. Останки матери дочь забрала с собой в Москву.

Тетя Зина прожила у меня до самых похорон. Юля и Уля, обе уже питерские студентки, приехали вместе с родителями в последний день: с маршрутки – прямо на отпевание.

– Облагодетельствуй, Господи, во благоволении Твоём Сион, и да будут воздвигнуты стены Иерусалима, – тогда примешь благосклонно жертву правды, возношение и всесожжения, тогда возложат на алтарь Твой тельцов, – отец Алексий подсыпает ладана в кадило. В церкви, где и без того душно, становится совсем нечем дышать.

Кончиками пальцев Точкин трогает мое плечо. Я принимаю от него свечу, на которую, чтоб горячий воск не капал на кожу и на пол, нанизан листок белой бумаги. Сосед одет, как всегда, в парадную форму ВС РФ, но здесь, в храме, я впервые наблюдаю его без фуражки: абсолютно голый череп лейтенанта покрывают ожоговые рубцы, такие же как на лице без бровей.

Со стороны алтаря вдруг доносится порыв горячего воздуха. В тесной каменной церкви пахнет гарью. Похоже на начало пожара. Но пара служителей невозмутима, как и остальные присутствующие.

– О приснопамятной рабе Божией Марии, покоя, тишины, блаженныя памяти ей, Господу помолимся.

– Господи помилуй.

– Господи помилуй, – шепчет Точкин, уставивший глаза на иконостас.

Следующим жарким дуновением с бабушкиного тела сдувает саван. Перед тем, как опуститься на пол, он, почти невесомый, зависает на долю секунды над гробом.

Я со своего ракурса замечаю ее ногу в черном чулке:

– Покой, Господи, души усопших раб Твоих. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. И ныне и присно, и во веки веков… – И больше не вижу ни дьякона, ни священника: источник пения сместился за толстую квадратную колонну. Куда-то делись Юля с Улей, которые только что стояли передо мной и вдвоем усердно крестились, остальные живые тоже исчезли. На пустом полу перед гробом лучи солнца из окна вычерчивают бледно-желтый прямоугольник, разбитый на клетки фигурной решеткой.

Свеча с бумажкой выскальзывает из моих рук и, опускаясь вниз, вертолетиком медленно кружится в воздухе словно в замедленной съемке. На полу храма огонек гаснет в луже растопленного снега с ботинок.

В гробу происходит движение. Усевшись, покойница перекидывает через край сначала одну, потом другую ногу и соскальзывает ступнями на пол.

Выбравшееся наружу существо на голову ниже бабушки ростом, судя по телосложению, – девочка-подросток. То, что я сначала принял за чулок, было коркой обугленной кожи. Не только ноги, но и бо?льшая часть тела обезображена огнем. На лице у нее почти не осталось кожного покрова, на черепе – волос, вместо глаз – две круглые черные дырки.

По маленькой церкви заметались какие-то тени. Обернувшись, я вижу на месте стоявшего за моей спиной Точкина голую безобразную старуху. Она хватает меня за плечи. Рванувшись в сторону, я утыкаюсь в рыхлую, как тесто, грудь другой старухи. Ее толстая рука, из которой выпирает обломок кости, свисает плетью. Второй, целой, она хватает меня поперек груди.

Еще одна женщина, с ожогом в половину лица, в это же время приобняла меня, просунула язык между своих гнилых зубов и облизывает мне щеку. Чьи-то пальцы возятся с ширинкой на джинсах. В ноздри бьет омерзительный запах прокисшего шашлыка. Я пытаюсь вырваться силой из толпы холодных женских тел, волдыри лопаются под моими пальцами, и скоро они становятся липкими от гноя.

Девочка-подросток с выгоревшими глазницами, которая перед этим на моих глазах выбралась из бабушкиного гроба, протиснулась ко мне и впилась в рот поцелуем. Зажмурившись от омерзения, я бью кулаком вслепую и слышу короткий вскрик: хоть и на высокой ноте, он звучит почему-то отчетливо по-мужски.

Открыв глаза, я вижу перед собой Точкина. Он, кажется, делал мне искусственное дыхание и теперь растирает ушибленную скулу. Во рту еще стоит солоноватый вкус горелого мяса. Я выворачиваю губы и тру их тыльной стороной ладони.

Из середины круга, образованного полутора десятками озабоченно склоненных голов, сверху на меня глядит бледно-бирюзовое морозное небо. Точкин протягивает руку и помогает мне усесться на паперти, потом отряхивает колени своих форменных брюк. Тети Зинина внучка Юля присаживается ко мне рядом на белую холодную ступеньку и со смущенным выражением на лице легонько приобнимает за плечи.

Пологий холм, на котором стоит церковь Василия на Горке, спускается к детскому парку с аттракционами, деревьями, лотками с попкорном и сладкой ватой, и родителями с детьми, радующимися первому скудному ноябрьскому снежку.

Скрип тяжелой двери заставляет меня и Юлю обернуться. На паперть выходит Алексий с кадилом в руке и с требником подмышкой. Бросив на меня тревожный взгляд, святой отец объявляет выскочившей навстречу ему тете Зине, что панихида окончена и можно выносить тело.

2. Девочки

На стол рядом с тетрадью для лекций приземляется слоеный пирожок на гофрированной бумажной тарелке:

– С говядиной и грибами!

Я лезу в сумку за кошельком. Оля протестующе машет руками.

– Вчера был в собесе. Всё, как я говорил: сиротам назначают пенсию, пока учишься на очном. Документы уже подал. Бабушкина подруга мне еще денег оставила, – с этими словами я бодро отсчитываю металлические рубли.

Оля не поддается. Я высыпаю горстку мелочи на ее раскрытую тетрадь. Она тут же сгребает деньги и пересыпает на мою половину.

Когда я дожевываю слойку до начинки, то мне стоит большого труда сдержаться и не вывалить содержимое рта обратно на тарелку. Проглотив тухлую дрянь, я вливаю в пищевод пол пластикового стаканчика обжигающего чая.

Оля заметила выражение у меня на лице:

– Ты чего?

– Понюхай.

– Говядина как говядина, – заключает она после тщательной одорологической экспертизы. – У тебя от стресса, наверное, печень расстроилась, и горечь во рту потому. Да и вид нехороший. Совсем не спишь?

Я молча киваю, отодвигаю от себя тарелку с надкушенным пирожком и тянусь за зубочисткой.

– У меня, когда бабушка умерла, такое же было. Не могла ночью спать. Как свет выключу, паника: непонятно чего, просто боюсь – и всё! А потом на па?рах глаза слипались.

– У меня так же, – отвечаю я, чтоб не вдаваться в подробности.

– Ты с телевизором попробуй спать. Мне помогало, – советует она, потом молчит и задает вопрос, который, наверное, давно хотела задать.

В лесу? Ночью? На самом деле, ничего толком я там не увидел. Когда навстречу нам с Точкиным выбежал капитан Любимов и заорал, матерясь, что дальше нельзя, метрах в двадцати за его спиной в свете десантных фонариков, лучи которых хаотично сновали по мху, я разглядел какую-то кровавую кашу. Раздался окрик, и фонари потухли.

«Медведь», – еще по дороге назад вынес обвинительное заключение Любимов, но Точкин усомнился в этом. Как сосед поведал позже, в каком-то своем незапамятном прошлом он однажды собирал малину в лесу и так увлекся, что не расслышал хруста ветвей за спиной. С царем леса он встретился лицом к лицу и сделал первое, что пришло в испуге на ум, – протянул зверю ведерко. Медведь сунул в него лапу, взял ровно половину, положил в рот, разжевал с явным наслаждением и потопал восвояси, не причинив человеку вреда.

Судмедэксперт подтвердил, что, хотя неизвестное орудие по оставленным следам и напоминает клыки, раны не могли быть нанесены зверем. На допросе я узнал, что место преступления выглядело так, словно кто-то, выпотрошив двух пожилых женщин, потом еще долго то ли топтался по ним сапогами, то ли катался телом. Немолодая следовательница спросила для протокола, не знаком ли я с Родионовым Романом Михайловичем. О нем до сих пор писали в местных и не только СМИ, а какие-то питерцы даже приезжали снимать документалку.

1981 г. р., приятной внешности, тип лица европейский, темно-русые волосы, на вид 25-30 лет, рост 184 см, телосложением тонок и строен – после садистской расправы над несколькими пенсионерками в лесу в прошлый грибной сезон он сам явился с повинной и был отправлен по решению суда на принудительное лечение.

В день, когда была убита бабушка, Родионов бежал из спецпалаты Псковской областной психиатрической больницы № 1, что в деревне Богданово на Гдовской трассе. Путь почти в сорок километров до леса за рекой Лочкиной он проделал не иначе как на попутке.

Заведующий отделением долго не мог поверить, что его пациент прорвался сквозь охраняемый периметр, и вместе с командой санитаров несколько часов обыскивал территорию больницы. Прежде чем уйти в лес, Роман заглянул в одну из старушечьих палат и устроил там кровавую баню. Когда обнаружили тела и позвонили в полицию, было уже слишком поздно.

– Так его поймали, не знаешь еще?

– Нет, в розыск объявлен.

– Ужасно!

Я поворачиваю голову и смотрю на Леру, которая протискивается на свободное место на третьем ряду. При этом она картинно воздела руки, в одной из которых держит смартфон, а на другой болтается сумочка. На ней новая кофточка блестящего цвета и джинсы в облипку.

Усевшись, она машет мне рукой:

– Ваня, ты как?

– Нормально.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 11 >>
На страницу:
2 из 11

Другие электронные книги автора Максим Николаев

Другие аудиокниги автора Максим Николаев