Жизнь ненужного человека

– Куда теперь?

Не сразу и тихо Евсей сказал:

– Прямо…

В голове у него тупо стучали обидные мысли:

«Как собаку зароют его… И меня так же…»

Встречу ему двигалась улица, вздрагивали, покачиваясь, дома, блестели стёкла, шумно шли люди, и всё было чуждо.

«Уничтожу Сашку… сейчас пойду и застрелю…»

Отпустив извозчика, он вошёл в ресторан, в котором Саша бывал редко, реже, чем в других, остановился перед дверью комнаты, где собирались шпионы, и сказал себе:

«Сразу, как увижу, выстрелю…»

Тихонько, дрожащею рукою, он постучал в дверь и, ощупывая в кармане револьвер, застыл в холодном ожидании.

– Это кто? – спросили из-за двери.

– Я, – сказал Евсей.

Тогда дверь немножко приотворилась, в щели мелькнул глаз и красноватый маленький нос Соловьева.

– А-а-а? – удивлённо протянул он. – А был слушок, что тебя убили…

– Нет, не убили! – сердито отозвался Климков, снимая пальто.

– Запри дверь… Говорили, что, будто, шёл ты с Мельниковым…

Он внимательно жевал ветчину, это мешало ему говорить, жирные губы медленно выпускали равнодушные слова и чмокали.

– Значит, неверно, что ты с Мельниковым ходил?

– Почему неверно? – спросил Евсей.

– Да вот… живёхонек ты, а ему плохо… Видел я его вчера…

– Где?

Шпион назвал больницу, в которой Евсей только что был.

– Зачем он там? – безучастно осведомился Климков.

– А такая история, ударил его казак шашкой по голове, и лошади потоптали. Как это случилось и почему – неизвестно. Сам он лежит без памяти, доктор сказал – не встанет…

Соловьев налил маленькую рюмку какой-то зелёной водки, посмотрел её на свет, прищурив глаз, выпил и спросил Евсея:

– Где же это ты скрываешься, а?

– Я не скрываюсь…

Где-то в коридоре упала тарелка, Евсей вздрогнул и, вспомнив, что позабыл вынуть револьвер из кармана пальто, встал на ноги.

– Саша очень на тебя зубы точит…

В глазах Евсея проплыл злой и красный диск луны, окружённый облаком пахучего лилового тумана, ему вспомнился гнусавый, командующий голос, жёлтые пальцы костлявых рук.

– Он не придёт сюда?

– Не знаю…

Лицо у Соловьева лоснилось, он, видимо, был чем-то очень доволен, улыбался чаще, чем всегда, в голосе его звучала небрежная ласка барина, это было противно Евсею.

Метались, разбивая одна другую, несвязные думы:

«Все вы сволочи. Мельникова жалко. Значит, этот жирный не хотел признать Якова. Почему?»

– Вы Зарубина видели?

– Это какого? – подняв брови, спросил Соловьев.

– Знаете.

– Да, да, да… Как же! Видел…

– А почему вы не сказали там, что знаете его? – строго спросил Евсей.

Старый шпион приподнял лысую голову и с удивлением, насмешливо спросил:

– Ка-ак?

Евсей повторил вопрос, но уже мягче.

– Это дело не твоё, милый мой, ты так и знай! Жалеючи твою глупость, я тебе скажу, что нам дураки не нужны, мы их не знаем, не понимаем, не узнаём. Это тебе надо помнить ныне, и присно, и на всю жизнь. Пойми и привяжи язык верёвкой…

Маленькие глазки Соловьева светились холодно, как две серебряные монетки, и голос обещал злое, жестокое. Шпион грозил коротким, толстым пальцем, жадные, синеватые губы сурово надулись, но это было не страшно.

«Всё равно, – думал Евсей, – все они – одна шайка, – всех надо…»

Он подскочил к своему пальто, выхватил из кармана револьвер, направил дуло на Соловьева и глухо крикнул:

– Ну…

Старик колыхнулся, сполз с кресла на пол, одной рукой он схватил ножку стола, другую протянул к Евсею и громким шёпотом забормотал:

– Не… не надо!.. Милостивый государь… не троньте!