Жизнь ненужного человека

– Нам здесь делать нечего. Завтра с утра вы оденетесь в другое платье и будете наблюдать за этим домом.

Он зашагал по улице, и в уши Климкова застучала его речь, быстрая, точно дробь барабана.

– Запоминайте лица, костюмы, походку людей, которые будут приходить в эту квартиру. Людей, похожих друг на друга, – нет, каждый имеет что-нибудь своё, вы должны научиться сразу поймать это своё в человеке – в его глазах, в голосе, в том, как он держит руки на ходу, как, здороваясь, снимает шапку. Эта служба прежде всего требует хорошей памяти…

Евсей чувствовал, что сыщик говорит со скрытою неприязнью к нему.

– У вас слишком заметное лицо, особенно глаза, это не годится, вам нельзя ходить без маски, без дела. По фигуре, да и вообще, вы похожи на мелочного торгаша, вам надо завести ящик с товаром – шпильки, иголки, тесёмки, ленты и всякая мелочь. Я скажу, чтобы вам дали ящик и товару, – тогда вы можете заходить на кухни, знакомиться с прислугой…

Он замолчал, снял свою бороду, спрятал её в карман, поправил шапку и пошёл тише.

– Прислуга всегда готова сделать что-нибудь неприятное для господ, её легко выспросить. Особенно женщин – кухарок, нянек, горничных. Они любят сплетничать. Однако – я продрог! – другим голосом закончил он поучение. – Зайдём в трактир.

– У меня денег нет…

– Пустяки!

В трактире он строгим тоном барина спросил:

– Рюмку коньяку побольше и пару пива. Вы хотите коньяку?

– Нет. Я не пью, – ответил Евсей сконфуженно.

– Это хорошо!

Шпион внимательно взглянул в лицо Климкова, поправил усы, на минуту закрыл глаза, потянулся всем телом так, что у него хрустнули кости. А когда выпил коньяк, то снова вполголоса заговорил:

– И хорошо, что вы такой молчаливый… О чём вы думаете, а?

Евсей опустил голову и ответил:

– О себе…

– Что же именно?

Глаза Маклакова светились мягко, и Евсей искренно ответил:

– Думаю, что, может, лучше бы мне в монастырь поступить…

– Вы в бога веруете?

Подумав, Евсей сказал, как бы извиняясь:

– Верую! Только я – не для бога, а для себя. Что я богу?

– Ну, давайте выпьем…

Климков храбро выпил стакан холодного, горького пива, – оно вызвало у него дрожь. Облизав губы, он спросил:

– Часто бьют вас?

– Меня? Кто? – удивлённо и обиженно воскликнул сыщик.

– Не вас, а вообще – шпионов?

– Надо говорить – агенты, а не шпионы, – поправил его Маклаков, усмехаясь. – Меня – не били…

Он задумался, плечи у него опустились, спина согнулась, по белому лицу скользнула тень.

– Должность наша – собачья, люди смотрят на нас – довольно скверно! – тихонько проговорил он и вдруг, улыбнувшись всем лицом, наклонился к Евсею. – Только один раз за пять лет я видел человеческое отношение к себе. Было это у Миронова. Я пришёл к нему с жандармами, в форме околоточного надзирателя; нездоровилось мне, лихорадило, едва на ногах стою. Принял он нас вежливо, немножко будто сконфузился, посмеивается. Большой такой, руки длинные, усы – точно у кота. Ходит с нами из комнаты в комнату, всем говорит – вы, заденет кого-нибудь – извиняется. Неловко всем около него – и полковнику, и прокурору, и нам, мелким птицам. Все этого человека знают, в газетах портреты его печатаются, даже за границей известен, – а мы пришли к нему ночью… совестно как-то! Вижу я – смотрит он на меня, – потом подошёл близко и говорит: «Вы бы сели, а? Вам нездоровится, как видно, сядьте!» Так он меня этими словами и опрокинул. Сел я. Думаю – уйди от меня! А он: «Хотите принять порошок?» Все молчат, – никто на меня и на него не смотрит…

Маклаков тихо засмеялся.

– Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту – горечь нестерпимая, в душе – бунт. Чувствую, что упаду, если встану на ноги. Тут полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: «Должен вас арестовать…» – «Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может…» Так это он просто сказал – с улыбкой!..

Рассказ понравился Евсею, точно обласкал его и разогрел желание быть приятным Маклакову.

«Хороший человек!» – утвердительно подумал он о сыщике.

А тот вздохнул, спросил себе ещё рюмку коньяку, медленно выпил её, вдруг осунулся, похудел и опустил голову на стол.

Евсею хотелось говорить, в голове суматошно мелькали разные слова, но не укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.

– Он тоже на службе у врагов наших?

– Кто? – едва подняв голову, спросил сыщик.

– Писатель-то…

– У каких – врагов наших?

Евсей смутился, – сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: «Запишите!», надел шапку и, ни слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.

– Завтра к девяти будьте на месте, в двенадцать вас сменят! – сказал ему Маклаков уже на улице, сунул руки и карманы пальто и исчез.

«Не простился!» – огорчённо думал Евсей, идя по пустынной улице.

Он чувствовал себя худо – со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.

«Вот – день отслужил я… Кабы я понравился кому-нибудь…»

X

Ночью Евсею приснилось, что его двоюродный брат Мишка сел ему на грудь, схватил за горло и душит… Он проснулся и услыхал в комнате Петра его сердитый, сухой голос:

– Мне наплевать на государство и на всю эту чепуху…

Засмеялась женщина, и прозвучал чей-то тонкий голос: