Вечер у Сухомяткина

Зиночка, жеманно оттопырив мизинец, выковыривает вилкой шарики мяса из теста и болтает:

– Самое вкусненькое – всегда в серединке!

Обращается к мужу:

– Тебе подло жить?

Сухомяткин хохочет, наливая водку в рюмки, трясется, льет на скатерть и, задыхаясь, восхищается:

– Ах, кума, ну, и язычок у тебя!

Тогда рыжая женщина спокойно говорит нечто такое, от чего даже ее солидный муж начинает смеяться сухим, икающим смехом, а хозяин, бросив ложку, багрово надувшись от восторга, качается вместе со стулом.

– Упадешь, хохотун, – предупреждает его жена.

Тоже немного посмеявшись, она стерла смех с лица платочком и снова деловито склонилась над тарелкой, сказав:

– Бесстыдница ты, Зинка! Да еще при чужом человеке…

– Тю парль, ком кошон[8 - Ты выражаешься, как свиньи (исках, франи.).],– вдруг становясь серьезным, говорит Лохов жене.

Она косится на него бойким глазом и тихонько поет:

Скажу тебе словечко —
Погаснет свечка!

И снова все чавкают, сосут, схлебывают, утопая в наслаждении. Водки в четвертной бутылке осталось немного, а хозяйка снова наливает рюмки.

Лохов, опьяневший от еды и водки, обращается ко мне, тщетно пытаясь сделать внушительным осоловелое лицо:

– Жена у меня – казачка, из Уральска взята. Казацкая кровь веселая, густая…

Зиночка напилась. Она сидит, откинувшись на спинку стула, жмурится, возведя глаза на огни люстры, и, сложив губы сердечком, пытается свистеть. Это не выходит у нее.

– Ассе[9 - Перестань (франи.).],– говорит ей муж, вставая из-за стола.

Хозяйка тоже сильно под хмельком. Она стала развязнее, беспричинно смеется и всё ищет чего-то глазами по углам пустынной столовой.

– Еще немножко, – предлагает она.

Все отказываются, а Зиночка превращает мерси в русский глагол, но это никого уже не смешит – все устали.

– Ну, Петр, – пошатываясь, говорит Лохов, – идем, нам пора!

Они уходят, взяв друг друга под руки, я остаюсь с дамами.

– Дети, – ласково говорит хозяйка, провожая их смеющимися глазами.

Потом она интересуется, почему я не женат, а Зиночка, покачиваясь на стуле, мурлычет:

В шестом этаже
Мой друг живет.
Ах, я всё та же,
Но он – не тот!

– Послушайте, – обращается она ко мне, – вы знаете какие-нибудь стихи… этакие, с перцем!

– Зинка! – предупреждает ее хозяйка. – Ты с ума сходишь!

Я не знаю стихов с перцем.

Рыженькая женщина встряхивает кудрями, щелкает пальцами и снова поет:

Стал вроде мужа
Ленив и вял,
Меня всё ту же…

И, оборвав песенку, снова спрашивает меня:

– Послушайте, почему вы не напишете какой-нибудь смешной рассказ?..

– О чем же?

– Ну, – вообще смешной. О том, как жена изменяет мужу или что-нибудь такое. А вы знаете стихи о Ное?

– Нет.

В двери встала горничная и, улыбаясь, возвестила:

– Петр Иваныч велели сказать, что всё готово и можно пожаловать к ним…

– Пожалуйте! – пригласила меня хозяйка, плывя к двери.

Зиночка, обняв ее за талию, спрашивает:

– Почему мне делается скучно, когда я выпью?

В большой, ярко освещенной комнате, у стола, покрытого черным сукном, стоят Лохов и Сухомяткин, оба во фраках, с цилиндрами в руках. На столе перед ними какие-то коробки, вазы. Темное лицо Лохова серьезно, как лицо человека, который приготовился к чему-то очень важному. Сухомяткин дремотно улыбается, прищурив веселые глазки.

Дамы садятся в кресла у стены, я – рядом с ними. Председатель биржевого комитета церемонно кланяется нам и говорит:

– Почтэний публикуй! Ми есть два маги з Индия и Америке, ми имеем показувать вам несколькии чудесни явлений.

– Дурачок, – шепчет Зиночка своей соседке.

Муж ее напряженно ломает слова, это плохо удается ему, и, когда он произнесет слово правильно, – та сердится и притопывает ногами.

– Мое имя… наш имья – Гарри; мой друг зовут… звуть… Джемес!