Фальшивая монета

Стогов(усмехаясь едва заметно). Говорят, что так…

Дуня(вбегает, – это девица лет 25-ти, жеманится, приглядываясь к Стогову, картавит). П'едставьте, всё ещё летят иск'ы. Я вынесла на те'асу батистовое платье, и вд'уг оно заго'елось, – вот какая ды'а. Я п'ибежала сказать вам…

Яковлев(внушительно). Искры летят оттого, что люди роются на пожарище.

Дуня(удивилась). Да?

Яковлев. А вы думали – отчего?

Дуня. П'едставьте, я вовсе не думала об этом!

Наташа(уронила на пол блюдце). Ах, несчастная!

Яковлев. Хозяйка, эх…

Полина(с верха). Нет ключа.

Яковлев. Как же это?..

Клавдия. Идёмте, я отопру без ключа!

Яковлев(Стогову). Пожалуйте. Хаос у нас. (Ведёт его к двери в кухню. Навстречу – Ефимов, в руках его по тяжёлой связке книг, он держит их, как вёдра с водою.)

Дуня. Ах, какой ужас был ночью, какое раззорение!

Наташа. Забыла, Дуня, нужно сказать – 'аззоение…

Дуня. Ах, оставь! Что тебе? Ты любишь осмеивать всех, а мне нравится картавить.

Ефимов(опустил книги на пол, отирает пот с лица). Для Натальи Ивановны стеснять людей – первое удовольствие.

Наташа. «Философия составляла любимый предмет Агафьи».

Дуня. Это что ещё за Агафья?

Наташа. Старушка одна у Льва Толстого, в «Анне Карениной».

Ефимов. Ваш Толстой мыло считал произведением искусства.

Наташа. Агафьюшка, это не Толстой, а Левин.

Ефимов. Всё равно. У серьёзного писателя и герои не говорят глупостей.

Дуня. Наташа, – кто этот господин?

Наташа(отломила ручку чашки). Ещё одно несчастие!

Полина(как во сне, спускается с лестницы, испуганно остановилась). Какое несчастие?

Наташа(показывая ей чашку). Как трудно трудиться, Поля!

Ефимов(толкая ногой связку книг). Вот, – за швейную машину энциклопедическим словарём заплатили. И то – слава богу, – могли ничего не заплатить, а машина-то уже в ссудной кассе заложена. Да… В других странах невозможно подобное… извращение фактов, а у нас… (Огорчённо махнул рукою, взял книги, идёт к себе.)

Наташа. Ты этого бритого не встречала раньше?

Полина(беспокойно). Где же? Куда я хожу? Только в церковь…

Дуня(идёт за Ефимовым). Интересного мужчину и в церкви заметишь.

Полина(ходит по комнате, дотрагиваясь до разных вещей). Ничего я не замечала. Всё это напрасно…

Наташа. Что ты ворчишь?

Бобова(входит с узлом в руке. Женщина за сорок, говорит певуче, крепкая, бойкая). Здравствуйте, дорогие, на долгие года! Страхи-то, ужасти, пожарище-то каков! Я, подобно мыше летучей, всюю ноченьку металась, не знай как! Третий разок посещает господь городок наш огненной бедой, и раз от разу всё погибельней. Растут, видно, грехи-то наши, возрастают… Не помочь ли вам в уборке-то, устали, поди-ко?

(Полина, разбирая вещи, часто поглядывает в окно на двор, прислушивается.)

Наташа. Вот именно – помоги! Умираю от усталости…

Бобова. Женишка твоего видела сейчас.

Наташа(равнодушно). Где?

Бобова. Сюда идёт с Кемским.

(Наташа, составив на поднос чайную посуду, несёт её в кухню.)

Бобова(Полине). Нет, как ведь господь милостиво оградил вас, – всего на два дома до вашего иссяк огонь…

Полина(глухо). Сгореть бы и этому…

Бобова. Ну, зачем же? Нас не стены держат, а глупость да робость наша. Однако неудобный домок, неудобный! Что это Наташа не уговорит крёстного отца совсем подарить ей рухлядь эту? А то – живёте вы под барским капризом: сегодня – любезны, а завтра – пошли прочь! А Наташе-то продать бы дом этот, а я бы покупателя нашла.

(Глинкин входит из магазина. Красивый молодой человек 22–25 лет. Лицо нахальное. Немного выпивши или с похмелья. В кожаной куртке, охотничьих сапогах, в картузе с дворянской кокардой. В руках – портфель.)

Бобова. Дворянину – почтение! Что это, какой кожаный сегодня?

Глинкин. Не твоё дело. Где Яковлев?

Бобова. Уж очень ты строго спрашиваешь!

Глинкин(Полине). Вы что же не здороваетесь со мной?

Полина. А вы со мной?

Глинкин. Пардон. Я спросил: где Яковлев?

Бобова. А ты кого спросил?