«Слова говорит бесстыжие, – напомнил он себе. – А те, дуры, расспрашивают! Разве можно с такой водиться? Надо сказать Христине!»
Христина тоже села на землю, рядом с Натальей, тихо спросив у неё:
– У тебя как со Степаном?
– Да так всё, – не сразу ответила девушка, вздыхая. – Не в тех он мыслях, – добавила она, подумав, а Сорокина, вдруг приподняв голову, сказала с улыбкой:
– Правда ли, врут ли, а есть будто, девоньки, словечко такое, всё позволяет, по-христиански, как надобно, и ограждает от детей, – ей-бо!
– Ну, врёшь, – сказала Христина, хмурясь и строго поджимая губы. Назаров одобрительно отметил:
«Ишь какая! Так…»
– Я и говорю – не знай, правда ли, это мне саяновская попадейка говорила.
Над выполотыми грядами жуликовато перепархивали воробьи, на ветвях сидели две вороны и жирно каркали, словно сообщая друг другу что-то очень важное.
– Не в тех он мыслях, чтобы жениться, – потягиваясь, задумчиво повторила Наталья. – Да и я сама, тоже как-то…
– Разонравился?
– Не-ет, зачем! Он парень хороший, – нет! А так, как-то – не знаю, что сказать! Дружба у нас с им.
– Чай, то и хорошо!
– Ещё бы! Вот и боязно будто – женимся, да как начнётся бедность, да дети и всё это, как положено, – не потерялась бы дружба-то, думаешь…
– Ой, девоньки, девоньки! Не сладка доля рабья, а того горше – бабья! Пожить бы годок хоть без работы!
Анна засыпала – это уж сквозь дрёму было сказано ею. Христина заглянула в остроносое, смуглое лицо подруги и сказала неодобрительно:
– Мудришь ты чего-то.
Наталья спросила тихонько:
– А вы – скоро поженитесь?
– Торопить буду. Измаялась я от этой сухой-то любови!
– Обнимаетесь?
– Ну а как? Чай, и вы…
– Не охоч Степан.
– А мой – ух как! – хвастливо сказала Христина. – Того и гляди, обабит!
Назаров самодовольно улыбнулся, но тотчас же подумал, невесело и нерешительно:
«Анка, пожалуй, проще их! Это всё Степаново внушенье! А Хриська рано рот разевает, ещё кусок не в руке!»
Он рассматривал её как незнакомую, и, хотя слова её были неприятны ему, всё-таки она была красивее подруг – такая сильная, рослая, с аккуратными грудями.
«Эту хоть в лохмотья одень, не выдаст! И крепости неиссякаемой», – соображал он, вглядываясь в её лицо с прямым носом и тёмными, строго сросшимися бровями.
– Я даже думаю так, чтобы сегодня вечером решительно с ним поговорить.
– Чай, погодила бы?
– А чего? Любил, что ли, он отца-то? Я, девка, душу его знаю – душа у него очень жидкая!
«Так!» – мысленно воскликнул Назаров, крепко стискивая зубы.
Анна вздохнула и замычала во сне, а Назаров, откачнувшись от стены, вышел из сарая на двор и остановился посредине, под солнцем, один в тишине.
«Жидкая душа! – с обидой думал он, оглядываясь. – Ладно – погоди!»
На дворе было странно пусто и тихо. Из телеги торчала до колена голая, красная нога Дарьи, под поветью храпел Левон, в сенях точно шмель гудел – ворчала Рогачёва.
«Умер отец, – ещё раз напомнил он себе, – а всё – как всегда, как следует!»
Это удивляло его и немножко пугало, но удивление и испуг – были мимолетны, – всё думалось о Христине. Вдруг он представил себе её испуганной до слёз: стоит она перед ним в одной рубахе, лицо бледное, глаза часто мигают, а из-под ресниц катятся слёзы, обе щеки мокры от них и – дрожат.
Он тряхнул головою, усмехаясь, и снова предостерёг себя:
«Не надо торопиться!»
В сердце всё более тревожно колебалось беспокойное чувство, вызывая неожиданные мысли, раскачивая его из стороны в сторону, точно маятник, – он всё яснее ощущал, что земля стала нетверда под ногами у него и в душе будто осенний ветер ходил, покрывая её время от времени скучной, мелкой рябью.
Из окна избы на двор, в жаркую тишину, изливался однообразный звук – это старуха Паромникова читала псалтирь:
– «Что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещавши его? Умалил еси его малым сим от ангел, славою и честью венчал еси его и поставил еси его над делы руку твоею, вся покорил еси под нозе его…»
«Первую кафизму читает, – сообразил Назаров. – Очень подходит к отцу: всё покорил он себе, крепко стоял»»
Он сокрушённо подумал:
«Рано помер отец-то; всё-таки недовольно окреп я!»
Вспомнились обидные слова Христины:
«Жидкая душа».
Но теперь – они не показались обидными, а только всколыхнули сердце завистливым вздохом:
«Умная, чертовка!»
Жара обнимала его, ослабляя мысли, хотелось лечь где-нибудь и подремать, он уже пошёл, но в воротах явилась высокая сутулая старуха, с падогом[4 - Палка, трость, посох, дубинка – Ред.] в руке, оглянула двор, остановила глаза на лице Николая и, бросив падог на землю, стала затворять ворота, говоря глухо и поучительно: