Три дня

– Знаешь, что не был я у доктора?

– Работник его сказывал…

– А ты разболтала всем? – зло прошептал он. – На что?

– Почём я знала, что не надо говорить? Да и не я первая-то, а тётка Татьяна! Чай – смешно всем, – поехал, а не доехал!

Она говорила простодушно, и ей, видимо, хотелось улыбнуться: толстые губы дрожали на красном, широком лице с овечьими глазами.

– Дьяволы! – тоскливо сказал Николай. И вдруг неожиданно для себя заговорил укоризненно: – Тебе же хуже, что язык распустила зря! Кто знает, что я сделаю? Может, я бы на тебе женился?

«Что я говорю? – спросил он сам себя. – Зачем это?»

А Дарья, удивлённо открыв рот и смигнув глазами, шепнула, точно задыхаясь:

– Как же Христина-то?

– Ты – работница хорошая, – смущённо молвил Николай. – Мне что? Моя воля! Кого хочу, того и выберу! А теперь вот…

Он замолчал, продолжая про себя: «Начнут смеяться…»

Дарья, закрыв рот ладонью, улыбалась, ресницы у неё дрожали, высокая грудь надулась.

– Чему смеёшься? – бормотал Николай. – Дурёха! Поди, пошли ко мне Христину, да тихонько, не ори там! А Устюшку пошли на село, пусть найдёт Степана Рогачёва, шёл бы сюда. Он дома, спит, наверно.

И, сделав голос ласковее, добавил:

– Ты – послужи мне честно, за совесть, я тебе замуж выйти помогу, поблагодарю хорошо, слышишь? Скажи девкам, что соврал докторов работник…

Дарья вздохнула, с сожалением прошептав:

– Да уж разошлось ведь…

– Ну – иди! Ступай! – сердито крикнул Назаров, присев на мешки с мукой.

В клети вкусно пахло сушёными грибами, хлебом и копчёной свининой; Николай вспомнил, что он не ужинал вчера и сегодня тоже не ел, – сразу мучительно захотелось есть, рот налился слюною, он с усилием проглотил её, стыдясь своего желания. Чуть слышно доносились хриплые вздохи умирающего, тихонько сморкалась Татьяна, а Рогачиха шептала молитвы.

В дверь осторожно заглянула Христина, он схватил её за руку, торопливо спрашивая:

– Что они говорят?

– Кто?

– Девки, ну?

Тихонько выдёргивая свои пальцы из его руки, она прошептала:

– Пусти-ка, нехорошо тебе теперь со мной…

– Что говорят?

– Да – ничего! Пусти, – повторила она и вдруг, странно дёрнув головою, сказала чуть слышно:

– Неладно, что не съездил ты по доктора-то! Ведь всё одно – умер бы он, али доктор поможет?

У него опустились руки, неприятная слабость обняла тело. Христина, невнятно прошептав что-то, ушла, и тотчас в дверь сунулось оплаканное, фальшивое лицо тётки с покрасневшим, точно у пьяницы, длинным носом.

– Затворил бы двери-то, мухи набьются!

«Следит, дьявол!» – подумал Николай, а вслух грубо сказал: – Время тебе про мух думать!

Время ползло медленно, точно тяжёлый воз в гору, иногда оно как будто совсем останавливалось, и Николай чувствовал тяжесть в груди, она давила все мысли, внушая желание уйти куда-нибудь, спрятаться.

«Придёт Степан – скажу ему всё, – соображал он. – Вот теперь хорошо бы покурить, курильщики говорят – табак приводит мысли в порядок». Всё сильнее хотелось есть. Он поставил локти на колени, спрятал голову в ладони, чтобы не видеть съестного, и замер, бессвязно думая о происходившем.

Было слышно, как за воротами спорят поп и доктор, а с крыльца в сени втекал певучий шёпот Рогачихи:

– И вот, сударыни мои, говорит он ему, начальнику-то: эдак вы меня, ваше благородие, ничему доброму не научите, – а у самого кровь-то из носа в два ручья так и хлещет, так и льёт – с того времени и курнос он, а вовсе не от французской болезни.

– Дашка! Грей чугуны! – крикнула тётка Татьяна.

«Это – чтобы покойника обмывать», – сообразил Назаров.

– Ну? – раздался на дворе строгий возглас Рогачёва.

Назаров вскочил, выглянул за дверь: Степан, поставив ногу на ступень и держась рукою за перила, слушал быстрый шёпот матери и перебивал её возгласами:

– Ну, так что? Тебе какое дело? А ты брось ерунду пороть, матушка!

Шагнул вперёд и, встретя взгляд Николая, спросил:

– Что, брат?

– Про что она говорила?

– Да так, своё, старушечье, – нехотя ответил Степан, подходя.

Назаров ввёл его в клеть, затворил дверь и сразу рассказал, как заснул по дороге к доктору, а лошадь поворотила назад. Сначала Рогачёв слушал серьёзно, потом – губы его дрогнули, и по скуластому лицу добродушно расползлась улыбка.

– Во-он что! То-то больно скоро ты оборотился! Ну, ездок!

– Боюсь я – выдумают про меня чего не надо?

– А ты не бойся – уж выдумали.

– Ну-у?

– На это – чтобы деготьком подмазать человека – времени много не надо!