Расцветая подо льдом

– Сланька, а почём штука шёлка?

– Ворогу продам втридорога, а друзьям за так отдам, – Сланька как будто отшучивался, а сам косо поглядывал на стрелков. – Эх, налетай-выбирай! Шелка, атласа! Бусы, кольца, пояса! И продам, и поменяю! Что даёте, покупаю! Всё для вас, красотушки, всё для вас, лебёдушки!

Лебёдушки тут же принесли Сланьке своих шелков да атласов, а мужики попытались продать кто сапоги, кто шапки. Коробейник намётанным глазом признал товары из Калинова Моста. А в стороне стоял Злат и поигрывал ножнами с палашом.

– Целый караван тебе, значит. Оружейного железа. Понима-аю… – и Сланька толстым пальцем показал корешу-напарнику клейма калиновских мастеров на сапогах и шёлке.

Златовид многозначительно кивнул.

– Эх, дорогие-близкие, дешёвые-дальние, – сникшим голосом зазывал Сланька. – Новость я привёз приятную и даже бесплатную. По-ра-а себя наряжать, гостя доброго встречать. Ждите гостя скоро, бежит он споро, не купец и товар, а певец и гусляр…

– Эй, ты это о чём? Не томи!

– А ты купи сапожки да девочке серёжки! Добрый гость – что в засуху дождь. Боян идёт удалый – ни молодой, ни старый! В Карачаре уже бывал, я на два дня его обогнал… Асень! Асень к вам спешит. Завтра здесь будет.

– Погоди-погоди, да неужто… А-ах! – разлилось по базару. – Сам Асень идёт!

– Кто?! – взвилось над людьми. – Кто сюда идёт?! – Златовид аж побелел, не владея собой.

– Злат, ты чего… – крикнул и оборвался девичий голосок. – Это же Асень…

Это же вечный певец, дивный гусляр. Вот, говорят, что Асень с годами не меняется. Мать говорила Грачу, что и он видел Асеня в детстве, но только не помнит.

А Златовид вспыхнул и как сорвался, зашагав сквозь толпу. Все шарахнулись, когда он дёрнул из ножен палаш. Кто-то заахал, другой запричитал. На мгновение Злат замер перед Сланькой, коробейник открыл рот, заслонился руками с толстыми пальцами… Сейчас вот опять взметнется сталь, что-то хрястнет и плоть обрушится на землю. Златовид сдержался. Шагнул мимо Сланьки и ударил наотмашь по торчащему поверх забора бревну. Под палашом брызнули щепки, прочь покатился обрубок. Забор покосился, собираясь упасть.

Злат обернулся:

– Эй, Сланька. Добудешь мне железо, прощу! Мне только оружейное, караван за караваном, – и быстро зашагал к своим, туда, где ломали кузню.

С коня Грачу было видно, как возле кузницы Злат приступил к стайке мальчишек лет тринадцати-четырнадцати и, будто хвалясь, показал им палаш. Клинок был разочаровывающе чист и не дымился от крови.

– Златка, ну почему ты не убил его? Он же мошенник!

Златовид, щурясь, рассматривал требовательного пацана.

– Мы мечи ковать станем, – не ответил он. – Гляди и запоминай! Вот такой – зовётся палаш. А бывает «королевский» меч. У «королевского» конец скруглён, а по длине клинка – желоб. Знаешь зачем? Чтобы кровь стекала. А бывает кончар. Кончар без желоба, но гранёный, а конец острый и заточенный, как шило. Это чтобы и кольчугу, и рёбра – протыкать на фиг.

У мальчишек разгорелись глаза. Все с явным удовольствием потрогали лезвие и грани клинка.

– А есть меч и больше этого, – сказал Злат. – Скурат! Принеси кузнечные образцы!

Рыжебородый Скурат приволок завёрнутую в рогожу дюжину мечей и сабель всех типов.

– Разбирай, пацаны, кто какой подымет, – разрешил Злат, а сам подхватил тяжеленный двуручный меч. – Вот он, мой любимец. Череп раскроит – шлема не заметит! Гляди, как им рубят.

Он ухватил рукоять обеими руками, при этом правая легла чуть ближе к перекладине. Поднял меч, прочертил им сбоку от себя дугу и обрушил на воздух с басовым свистом откуда-то сверху, из-за спины. Меч прошёл в пяди от плеча одного из пацанов. Парнишка побелел, но не пожелал показать, как струсил.

– Здорово! – поклялся он с побелевшими губами.

– А то! – подтвердил Злат. – Гляди, а вот такие есть у лобастов и упырей, – Злат выбрал кривой, изогнутый меч. – Смотри, как всё у них коварно: у нас кривой меч затачивают снаружи как саблю, а эти сволочи точат изнутри как серп. Ятаган называется! Держат его остриём к себе и бьют снизу, с потягом, – Злат показал в воздухе. – Это чтобы не до смерти зарубить человека, а кишки ему выпустить. Нечисть, одно слово!

Пацаны, восклицая, разбирали ятаганы и сабли, пробовали сражаться. А Злат усмехнулся, крякнул да стянул через голову рубаху:

– Скурат, ну, поди сюда! – позвал, играя мускулами. – Ну, разомнёмся!

Скурат держал огромный топор с оглоблей вместо топорища. Злат поднял прежний свой палаш и приготовился. Стали биться. Злат извивался нагим торсом, отражая удары и атакуя. Мышцы на спине и груди пружинили, глаза блестели. Ребятня с упоением глядела на палаш. А рыжебородый описал топором дугу и сверху опустил его на Злата. Тот, отражая удар, еле успел подставить палаш под топорище.

– Во как! – крикнул Златовид. Палашом он удерживал над своей головой топорище, но лезвие колуна перевешивалось через клинок, двух пальцев не доставая ему до темени. – Вот чем коварен лешачий топор. Вы поняли? Ничья взяла! А чуть согни я руку, так и не было бы у меня головушки.

Он скинул прочь Скуратов топор и прекратил забаву.

– Боевая секира ещё страшнее, – проговорил он, глядя куда-то мимо ребят. – Лезвие у неё большое, гнутое полумесяцем, – тянул он, будто вспоминая что-то жуткое. – А если дальний конец полумесяца заточить, чтобы колол как пика, то это бердыш получится. А насадить бердыш вместо топорища на копье – так выйдет алебарда. А ежели с обуха ещё и острый крюк добавить… у-у… – промычал Злат, – это смерть переносная, таким крюком всадников с коня стаскивают, и латы, и мясо клочьями летят…

Злат оскалил вдруг зубы, вывернул губы и несколько раз пнул ногой снег.

– Здорово! – позавидовали пацаны, что сами такого не видали.

– Ничего, на ваш век хватит, – глядя мимо всех, бросил Злат.

А пацаны всё ещё перебирали лежащее на снегу оружие. Вдруг все вместе увидали Грача и разом повернули к нему головы:

– Гляди, это Грач едет! Он ведь убил кого-то, когда убивать ещё нельзя было.

Грач молча проехал в шаге от Златовида.

В тот зимний день, что случился перед самой весной, голые деревья были жёлты от солнца, струящегося через сетку ветвей. Вольга-Язычник настороженно ступал вдоль строя своей дружины. Дружина угрюмо молчала, и Язычник, остановившись, не сдерживаясь, пнул ногой снег. Справа на горе маячили стены Калинова Моста, слева свалены на снег обозы с добром. Вчера на этом поле горожане праздновали, «жгли на костре зиму». А сегодня Вольга захотел разделить среди дружинников всё нажитое: дары, подношения и добро, взятое на реке ушкуйничеством.

– Чаша, которую ты выбрал себе, Язычник, – разорвал тишину старый дружинник, боец с вислыми седыми усами, – одна эта чаша дороже целого обоза с сукном или табуна коней. Ты не можешь просить её сверх твоей доли!

Язычник пнул снег. Строй недовольно заворчал. Зверёныш крепче сжал губы. Уже третий день висит в воздухе это недовольство. Дружина уже и в глаза зовёт Вольгу не по имени, а по кличке. Язычник полагает, что виною тому Асень, который пел на празднике три дня кряду и возмутил верным бойцам умы. А чаша – пустой повод для раздора. Вот она, здесь – на снегу… Искрится крутобокая, вся из золота, а шириною – руками не обнимешь. По краям филигранная вязь, всё зверьё да травы, и драгоценные камни впаяны в золото – много, аж глазам больно.

– Так нельзя делить, – седоусого поддерживал весь строй, – это не по правде. Всё должно быть по нашему уговору: делить по заслугам, а при равных заслугах – поровну.

Старый боец гордо жевал усы. Язычник набычился: напряг мощную шею, зыркая из-под выбритого лба с долгой прядью на темени. Скрестил руки, так что вздулись каменные мышцы.

– Что-нибудь ещё не нравится? – выдохнул он.

– Ты забыл нашу вольницу. Ты судишь не по правде, а как тебе выгодно. Взял много власти, равняешь нас с горожанами, а в дележе обделяешь! – в строю согласно загудели.

– Все так думают?! – жилы вздулись на бычьей шее: так у Язычника являла себя ярость.

Строй загудел громче.

– Нет! – посмел огрызнуться на всех Зверёныш.

– Не строй из себя зверя, Зверёныш, – раздраженно бросил сосед по строю. – Я думал, ты – цельный зверь, а гляжу, ты – лишь его часть!

– Даже знаю, которая, – добавил другой.