Когда я был Музом

– Смотри, Владик, наслаждайся! – и откинув нож в сторону, он снял штаны и, помогая себе рукой, направил член.

От ярости я почти прокусил зубами кляп и напряг все силы, разрывая верёвки, одновременно надавливая ими на гвозди. Бёдра Макса ходили туда-сюда, он сосредоточенно смотрел перед собой, а Лика лежала лицом на столе и смотрела на меня потухшим, безразличным ко всему взглядом. А я, наконец, освободился. Сорвал кляп, освободил ноги и поднял нож…

А дальше – я не помню. Тот кусок будто выпал из памяти. Когда я немного пришёл в себя, руки были в крови, изуродованное тело Макса валялось на полу, а Лика всё так же лежала на столе с безучастным взглядом. Я поднял валяющийся на полу конец цепи, повесил на крюк в стене и вышел из дома.

Снова три

Однажды я сказал Лике, что любого бы убил за неё. Имея в виду, что будь я её мужем и узнай про любовника, пошёл бы разбираться по-взрослому. И вот теперь я пробирался через бурьян к деревенскому магазину и понимал, что ведь действительно убил за неё. Я только что зверски убил человека, который посмел прикоснуться к моей женщине и причинить ей боль. Да, я её спас. Возможно, у меня не было выбора. Но я отнял жизнь, чёрт возьми! Имел ли я на это право? Был ли другой вариант спастись нам обоим и наказать Макса по закону? Теперь уже поздно искать этот вариант. Я совершил непоправимое, чудовищное, недопустимое – обагрил руки кровью человека…

Я долго ещё был не в себе после этого. Хотя тогда мне казалось, что я соображаю здраво, холодно и чётко. Лика была в шоке, и я не стал тратить время на приведение её в чувство. Не было у нас этого времени. Только привязал её, чтоб не убежала куда-нибудь в панике. Сам же отмыл руки и вернулся за машиной. Уехал по трассе, а потом вернулся по полю к дому, с задней стороны. Побил машину об колдобины, но высокая трава скрыла её от любопытных глаз. Уже темнело, когда я вернулся в дом.

Лика сидела в углу, сжавшись в комок. Я отстегнул ошейник и, не говоря ни слова, отнёс её в машину, уложил на заднее сиденье и накрыл пледом. Всё так же с верёвками на руках и завязанным ртом. Мне не нужны были сейчас её слова. И сам говорить я пока тоже не мог. Заблокировал двери, чтоб не убежала, и вернулся на место своего преступления. Слил бензин с тачки Макса, разлил его по дому и особенно по телу. Заткнул себе за пояс пистолет, бросил недалеко от дверей пару пустых бутылок и пачку сигарет, для следствия, а потом поджёг дом. Пока он разгорался, сел в машину и погнал обратно по Е95.

Лика спокойно спала на заднем сиденье, я смотрел на неё в зеркало и думал обо всём, что сделал. И о том, что буду делать дальше…

Одно я понимал чётко: я не могу её отпустить. Не сейчас, когда она снова в моих руках. Макс сделал за меня самое сложное – забрал Лику от семьи, и я собирался воспользоваться этим.

Я вёз её в дом родителей, в дачный поселок под Питером. Он пустовал уже два года, и я очень надеялся, что там не выбили окна и не растащили вещи. По пути заехал в магазин и купил продуктов. Не ел уже почти сутки. Да и Лика, наверное, тоже.

Я много думал о своих чувствах к ней. Тогда и потом. Пытался разобраться в себе. Любил ли я её по-настоящему? Или это была одержимость, страсть, роковое влечение? Иногда мне кажется, что любил. Во всех оттенках этого чувства: нежность, восхищение, желание заботиться, плотское влечение, наслаждение, полное осознание того, что она – моя женщина. Я видел её разной: пугливой девочкой и дерзкой красоткой, женственной леди и милой домохозяйкой, заботливой матерью и равнодушной стервой, обнажённой рабыней и величественной госпожой… Она была для меня многоликой Богиней, которой я хотел поклоняться. Целовать ноги, исполнять желания, приносить ей жертвы – лишь бы одарила меня своей милостью. Это пугало меня, но ведь я уже давно не принадлежал себе. Это была зависимость, тёмная одержимость, которая достигла своего апогея в те страшные дни в дачном домике.

И ведь я был уверен, что поступаю правильно. Абсолютно. Я чётко осознавал каждое свое действие и его последствия. Но значение имело лишь то, что она была рядом. Целиком и полностью в моей власти. И я упивался этой властью.

Не растащили. Не выбили. А замок на двери выломал я сам.

Я оставил её спящей в запертой машине. Сам же затопил печурку в доме и в бане, приготовил еду. Потом занёс Лику в дом и усадил на стул, закутав в плед. Она смотрела на меня сонными глазами и покорно делала всё, что нужно.

– Не нужно говорить, – вот единственное, что я сказал ей тогда.

Она слабо кивнула, а глаза наполнились слезами. Я развязал ей рот и отбросил грязную тряпку. Провёл пальцами по пухлым, измученным губам. А потом начал её кормить. Из ложечки заваренным Дошираком, ничего путнего в придорожном магазине не нашлось. Но это было жиденько, горячо и в меру перчёно, чтобы немного взбодрить. Лика послушно ела как сильно изголодавшийся человек и даже не морщилась.

Я часто видел слёзы на её глазах. В ту ночь и несколько дней после. Иногда они стекали ручейками по её щекам. Но она ничего не говорила. Не дёргалась от моих прикосновений. Не пыталась сбежать. Мне кажется, она всё понимала. Понимала моё состояние. Понимала, что довела меня до ручки. Понимала, что ничего уже не изменить. И была покорна. Мне кажется, она всё ещё доверяла мне. Не боялась. Просто ждала. Может быть, даже знала, чего нужно ждать. Ждала, пока я приду в себя.

Я покормил её и поел сам. Потом отнёс девушку в баню. Со странным трепетом в душе сам помыл её. Стареньким куском душистого мыла. Я гладил её кожу, мысленно отмечая каждый синяк и каждую царапину. Потом долго и нежно обтирал полотенцем. Целовал каждый след от боли на её теле, пытаясь излечить. Потом развязал руки. Надел на неё широкую мамину ночную рубашку и старомодное бельё. И снова связал их. Мягким шарфиком, спереди, чтобы ей было удобнее. Опять завязал рот, слабенько, но так, чтобы не могла говорить. Завернул в покрывало и посадил в уголке. Быстро помылся сам. Отворачиваясь от внимательного взгляда.

Унёс Лику домой и положил на расстеленный скрипящий диван. Сам пристроился сзади. Вжался в неё всем телом, крепко обхватил за талию и нежно поцеловал в макушку. Долго не мог заснуть, всё ещё не веря своему внезапно случившемуся счастью. А она… она спокойно проспала всю ночь в моих объятиях, даже не делая попытки отодвинуться.

Прошу тебя… не уходи

Со стороны могло показаться, что правила нашей игры поменялись. Что теперь главным стал я. Ведь это я теперь держал её связанной и не давал сказать ни слова. Более того, она была ещё и на привязи. От её рук верёвка тянулась до балки под потолком, и дальше входной двери она дойти не могла. Иногда я выводил её во двор. Потому что там был туалет. Она заходила в небольшой домик, а я стоял неподалеку, не выпуская верёвку из рук. Панически боялся, что Лика от меня убежит. И всегда держал её в поле зрения.

Теперь я мог делать с ней всё, что хотел. Оскорблять или наоборот, расточать комплименты. Причинять боль или ласкать. Доводить до исступления и оставлять без разрядки. Как она со мной когда-то.

Но я не делал всего этого. Я постоянно беспокоился, тепло ли ей, не хочет ли она попить, поесть или сходить в туалет. И это всё, что я говорил ей. Простые вопросы, на которые она отвечала кивком или мотанием головы. Иногда она была без одежды. Я сам её раздевал. Так мне нравилось.

Дни тянулись блаженно долго. Я клал её голову к себе на колени и часами перебирал волосы. Ставил перед собой, связав её руки за спиной, и любовался, гладил кончиками пальцев, прижимался лицом и слушал стук сердца. Ложился рядом и смотрел в её глаза. Целовал каждый сантиметр тела. Каждый пальчик на ноге. Я смотрел на неё каждую секунду, постоянно трогал и прижимал к себе. Она была моим счастьем. Моей богиней. Моим помешательством.

Но я её не трахал. Ни разу. Я не мог. Член не наливался силой, что бы я с ней не делал. Он будто отказывался от такой любви.

А она… она была покорна. Никаких лишних движений, недовольного мычания или яростных взглядов. Она принимала мою ласку. Иногда тянулась за ней. Сама прижималась ночами. Но её дыхание не ускорялось. Взгляд больше не темнел. И соски не твердели. Пёрышко еле проглядывало сквозь густую поросль.

Но мы были рядом каждую секунду. Как я и хотел.

На четвёртый день закончилась еда и чистая одежда. Наличных тоже больше не было, я не брал с собой много. Решил съездить домой, пополнить запасы.

– Нужно сгонять в Питер. Я быстро, часа через три вернусь.

Она забеспокоилась и замотала головой. Но я больше ничего не сказал.

Накормил Лику, сводил в туалет. Крепче связал руки, затянул шарфик на губах, связал ноги и положил её на диван. Запер двери на ключ. Теперь я был уверен, что она меня дождётся.

Гнал на максимально разрешённой, чтобы вернуться скорее. Потому что уже скучал. Закупился в универсаме, а потом пошёл домой.

Когда я вышел во двор, увидел её детей. Старший сидел на качели. Просто сидел, прислонившись щекой к железке. А младший перебирал камушки. Михаила не было. Вообще никого не было. Только в отдалении говорил по телефону какой-то мужик. Я забеспокоился и подошёл ближе.

Захарка подскочил ко мне:

– Пливет! Где наса мама? Ты знаес?

Я опешил и не знал, что ответить. А он пытливо заглядывал в глаза и ждал.

– Захар! Замолчи! – сердито бросил Егор и отвернулся.

– Вы с кем тут? – спросил я.

– Со мной, – ответил тот мужик, подходя. – А ты кто такой?

– Сосед из двадцать третьей. Просто они обычно с мамой гуляют, я и забеспокоился.

– Нету их мамы, – сказал он и кивнул мне отойти. А потом продолжил тихо: – Пропала без вести. Неделю назад. Они у бабушки были в деревне. Мать пропала, а бабка от переживаний в больницу слегка. Мишка пацанов домой привёз, а сидеть с ними меня попросил, я ведь не работаю пока.

Я выругался и поджал губы.

– А что милиция говорит?

– Да какая милиция? Там один участковый на три деревни. Объявили без вести пропавшей, дали объявление в газету и всё.

– Вот чёрт! Вы обращайтесь, если что, я тоже помочь могу.

Он кивнул, а я собрался уходить. Вдруг подбежал Захарка и стал дёргать меня за руку:

– Ты знаес? Знаес? Где наса мама? Где???

Он кричал всё громче, а я замотал головой и попятился. Мужчина оттащил его от меня и обнял, показывая мне взглядом, чтоб уходил. Я развернулся и быстро зашагал к машине. А сердце разрывалось от громкого плача за спиной.

Я гнал назад, а перед глазами стояло лицо этого мальчишки. Уменьшенная копия Лики. Тот же взгляд серых глаз, пробирающий до печёнок. Я снова и снова слышал его вопросы и отчаянный плач.

В груди разрасталось что-то непонятное. Что-то острое, колющее прямо в сердце. Чтобы избавится от этого, я громко включил радио.