Презумпция виновности. Часть 2. Свой среди чужих, чужой среди своих. Россия. Наши дни III

– С Яровым общался где-то год назад. Он сказал, что нас, евреев, мало, поэтому, когда хотя бы человек десять будет, тогда и приходите.

– А Яровой – это кто?

– Главный отрядник. Это решение сперва надо с ним обсуждать. Он за религию в колонии отвечает.

– Понятно! Ну, нас теперь одиннадцать человек, поэтому самое время реанимировать разговор.

– Да ладно! Одиннадцать? Это кто же? – удивленно и обрадованно отреагировал Нафталиев.

– Ну смотри, только в нашем отряде пять человек: Я, Иосиф, Лернер, Будянский, Переверзев. Затем в тринадцатом двое: Дубровский и Гофман. В девятом – Улицкий, в десятом – Матвей Жмурин. Ты и еще один – в четвертом; его Кикозашвили знает.

– А разве Переверзев еврей? – с подозрением переспросил Анатолий.

– Сережа сказал, что если надо, то будет евреем! А когда узнал, что я договорился с Батоном о курице-гриль и яйцах для наших встреч в синагоге, то вообще обещал сделать себе обрезание, – пояснил Гриша, и они с Толиком громко и весело рассмеялись.

– Это ты здорово с едой придумал! – отдышавшись после смеха, отметил Нафталиев. – Я предлагаю встречаться после утренней проверки по субботам, в Шабат, тогда и промочные[36 - Заключенные работающие в промышленной зоне лагеря.] смогут быть. В общем, задачу я понял, завтра же пойду к Яровому и постараюсь обо всем договориться.

Через несколько дней главный отрядник вызвал к себе в кабинет Тополева и Нафталиева.

– Ну и кто все это придумал? – спросил Яровой не успевшим еще зайти к нему посетителям.

– Согласно статье 14 УИК РФ, – начал Гриша заранее подготовленную речь, – осужденным гарантируются свобода совести и свобода вероисповедания. В целях обеспечения свободы совести и свободы вероисповедания осужденных в учреждениях, исполняющих наказания, федеральный орган уголовно-исполнительной системы заключает с зарегистрированными в установленном порядке централизованными религиозными организациями соглашения о взаимодействии…

– Это все понятно! – прервал его майор. – Ты меня о чем попросить хочешь? Чтобы я с синагогой связался и договорился с этим… вашим священником… ну, чтобы он приходил?

– С раввином! – уточнил Тополев. – Нет, как раз-таки наоборот: я предлагаю, чтобы администрация разрешила нам, евреям, собираться раз в неделю по субботам в клубе и читать Тору. А раввинов мы звать не будем. Зачем нам лишние глаза и уши в нашей образцовой колонии? Вы еще и отчитаться сможете в управе, что создали на базе ИК-3 многоконфессиональный религиозный центр. Такое событие и в Москве заметят!

– Хорошая идея, мужики! – улыбаясь и кивая, отреагировал Яровой. – Как я понимаю, в клубе вы комнату себе уже присмотрели и с завхозом этот вопрос обговорили?

– Естественно! Там есть маленькая каморка, квадратов шесть, где хранятся музыкальные инструменты.

– Замечательно. Список участников мне предоставьте, и я быстро согласую ваше мероприятие.

– Вот, пожалуйста! – Гриша достал свернутый вчетверо лист бумаги со списком евреев, отбывающих наказание в колонии.

– Уже готов? – удивленно спросил Яровой и принялся внимательно изучать фамилии из списка. – Жмурин? – переспросил он и, оторвавшись от листа, уставился на просителей.

– Да, – спокойно ответил Григорий. – Матвей Романович еврей и имеет право на свободное вероисповедание.

– Ну, не знаю… – задумчиво произнес главный отрядник. – Эту фамилию мне надо согласовывать с начальством. А ты сам-то, Григорий, какое отношение имеешь к еврейству?

– Я? – с удивлением переспросил Тополев. – Непосредственное. Я единственный в этом лагере, кто имеет гражданство Израиля, и, по-хорошему, могу настаивать на визите ко мне консула для контроля за соблюдением моих прав.

– Не надо консула! Я почти уверен, что ваш вопрос будет решен положительно.

– И относительно Жмурина тоже, надеюсь? – настойчиво переспросил Гриша.

– Думаю, да, – после небольшой паузы ответил Яровой.

Когда Тополев и Нафталиев покинули помещение вахты, Толик пожал Грише руку и с большим уважением сказал:

– Хорошо, что мы с тобой вдвоем к нему пошли! Я бы не смог сказать так юридически грамотно и настойчиво. Мне кажется, они тебя побаиваются. Ты что, юрист, что ли?

– Нет, но в тюрьме пришлось перелопатить весь уголовный кодекс, УПК[37 - Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации] и УИК[38 - Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации], так что свои права и их обязанности я знаю очень хорошо. А самое главное, я знаю их болевые точки в виде уполномоченных по правам человека, прокуратуры, различных наблюдательных комиссий и религиозных деятелей.

В четверг вечером Анатолий зашел в восьмой отряд и радостно сообщил Иосифу и Грише, что вопрос с синагогой решен положительно и в ближайшую субботу в одиннадцать утра они могут смело приходить в клуб на первое собрание. Он пообещал привезти остальных с черной стороны, в том числе и Матвея, которого тоже утвердили.

Сразу после субботнего завтрака Григорий зашел на кухню в столовую и забрал два десятка вареных яиц, три жареных курицы и три больших лаваша. Батон заранее договорился с поварами, и те за пять тысяч рублей наготовили все по списку. Загрузив продукты в большую клеенчатую сумку, Гриша спрятался в колонне возвращавшихся после приема пищи мужиков из тринадцатого отряда и относительно безопасно дошел до своего барака. Приходилось прятать баул не только от сотрудников администрации, запрещающих употреблять пищу в не отведенных для этого местах, но и от зорких глаз блатных, которые могли навалять за крысятничество с кухни без их разрешения. Работники столовой, продающие еду налево, конечно, больше всего опасались Кремля, поэтому стремились торговать в основном с красными, которые их не сдавали, да и расплачивались всегда четко и вовремя.

В выходные дни утренние проверки затягивались иногда до полудня, вот и в этот раз Толик смог привезти Жмурина только после одиннадцати часов. В маленькой комнатке клуба их уже ожидали Лернер, Кикозашвили, Переверзев, Будянский, Гофман и Тополев. Вместе с пришедшими их стало восемь. Все спокойно разместились на стульях, расставленных по периметру помещения. Миша зажег несколько свечей, принесенных Гришей из православной церкви при колонии, и предложил всем еще раз познакомиться, хотя почти все уже друг друга знали или, по крайней мере, слышали о существовании. Затем, раскрыв Тору на странице, закрепленной закладкой, Лернер окинул всех взглядом и произнес:

– Шабат шалом, братья евреи! Шабат шалом!

Все хором ответили ему:

– Шабат шалом! – и наклонили головы в ответ.

– Суббота, в которую в синагогах читают недельную главу Торы Бешалах[39 - Шестнадцатая по счёту глава торы и четвёртая по счёту глава книги «Шмот».], называется Шабот Шира[40 - Буквально «Суббота Песни» – суббота, в которую в синагогах читают недельную главу Торы Бешалах («Когда отпустил»)], поскольку знаменитая песня, которую пели сыны Израиля, когда перед ними расступилось Красное море, входит именно в эту главу Торы и читается в эту субботу, – произнес Лернер и окинул всех своим пытливым взглядом. – Несмотря на то что глава Бешалах содержит описание многих других важнейших событий, в том числе исход из Египта, переход через море посуху, дарование многих законов, историю с манной небесной и с колодцем, который шел за евреями по пустыне, мы называем эту субботу Шабат Шира. Я предлагаю вам послушать эту главу, а потом мы с вами обсудим услышанное.

Возражений не последовало, и Миша монотонным, но очень приятным голосом стал читать Тору с выражением, акцентируя внимание присутствующих на особо важных моментах. Где-то через полчаса он закончил и закрыл книгу. Жмурин и Будянский с удовольствием вступили с ним в полемику относительно реальности всей истории исхода евреев из Египта. Их спор мог бы затянуться надолго, если бы в дверь не зашел завхоз клуба Батон и не принес подогретую на плитке курицу и тазик с яйцами. Все присутствующие с удовольствием переключились с разговора на трапезу, являющуюся неотъемлемой частью субботнего таинства.

Иосиф прочитал молитву на иврите, освятил яства и дал добро приступить к еде. Тополев с Переверзевым давно уже ждали именно этой части обряда и теперь с жадностью поедали курицу, запивая ее виноградным соком, специально приобретенным для этой встречи Матвеем у барыги из четвертого отряда. Доев почти всю курицу и оставив чуть меньше десятка яиц и половину лепешки, собравшиеся продолжили общение на полурелигиозные темы. Естественно, обсуждались порядки и положуха в колонии, возможности и связи каждого как на зоне, так и на свободе, накидывались варианты ведения совместного бизнеса – как в данный момент, так и после освобождения.

Дверь в комнату резко отворилась. Вошел полковник Балакшин из Тамбовского управления ФСИН, который прибыл в колонию с внеплановой проверкой и, как оказалось, решил начать осмотр территории именно с клуба. Его сопровождал зам по БОР[41 - Заместитель по безопасности и оперативной работе.] ИК-3. Посетители «синагоги» встали, как положено при появлении сотрудника администрации, но не так резко и рьяно, как к этому привык полковник из управы. Эти вялые, на его взгляд, движения контингента вызвали в нем раздражение, и он решил немедленно показать всем присутствующим, кто в доме хозяин.

– Что вы тут делаете? – строго спросил он заключенных.

Все молчали, стараясь не привлекать к себе внимания.

– У нас, евреев, сегодня Шабат… – начал Гриша, поняв, что, кроме него, никто ответить не посмеет. – Поэтому с разрешения администрации колонии мы открыли в этой комнате синагогу, читаем совместно Тору и произносим молитвы.

– Какие молитвы? – с пренебрежением и даже отвращением переспросил Балакшин.

– Субботние! – уточнил Григорий.

– А это у вас что такое? – поинтересовался полковник, открывая крышку кастрюли, стоявшей на полке рядом с Иосифом. – Курица? Яйца? Хлеб? А это что? – брезгливо продолжил он, поднимая мусорное ведро, полное костей и скорлупы. – Ели в неположенном месте? Это нарушение! Кто принес еду?

– Это я принес, – мгновенно отреагировал Тополев, чтобы не дать Балакшину возможности назначить виновным первого попавшегося, в особенности Матвея, на которого полковник уже уставился и, видимо, мысленно принял решение, кого персонально наказать.

– Переписать всех, наказать и провести воспитательную работу, – еще больше разозлившись крушению своих планов, очень строго произнес проверяющий. – Я вам покажу еврейский конгресс! Тоже мне, Богом избранная нация нашлась! Такое же говно, как и все в этом лагере! Я не позволю вам тут свою избранность показывать! Всех на карандаш и выговор, чтобы неповадно было в следующий раз из себя евреев строить!

– Товарищ полковник! – обратился к Балакшину зам по БОР. – Тут присутствуют в основном все положительно характеризующиеся осужденные. Может быть, простить на первый раз?

– Простить? – гневно закричал полковник. – Кого? Этих? – он чуть было не сказал «жидов», но вовремя заткнулся и стал буравить взглядом заместителя начальника колонии. – Вот этому точно выговор – за то, что позволил себе со мной заговорить! – указывая на Гришу, скомандовал Балакшин. – И вот этому! – ткнув пальцем в Иосифа, продолжил он. – За то, что находился ближе всего к продуктам питания в неположенном месте. Всю еду отнести на вахту! – скомандовал он напоследок, осмотрел остальных строгим взглядом, остановился около Матвея, просканировал его с ног до головы и молча вышел из комнаты.

Зам по БОР показательно потряс кулаком в воздухе перед провинившимися и поспешил за проверяющим.

Конечно, заместитель очень рисковал, осмелившись предложить не наказывать всех за нарушение правил внутреннего распорядка. Но он прекрасно понимал, что большинство из присутствующих в импровизированной синагоге занесли деньги, и немалые, за свое условно-досрочное освобождение, и любой полученный ими выговор перечеркивал проделанную работу и сильно отдалял, а для кого-то ставил крест на положительном результате в суде.