Зоопарк на краю света

Зоопарк на краю света
Ма Боюн

Потрясающее сочетание магического реализма в духе «Жизни Пи» Янна Мартела и историко-приключенческого романа. Империя Цин в упадке. Могущественная императрица скончалась, и судьба ее зоопарка под вопросом: животные либо будут проданы, либо умрут от голода. Проповедник Морган Кэрроуэй ищет что-то необычное, чтобы привлечь к себе внимание жителей провинции, которые больше не доверяют миссионерам. Поэтому он покупает в императорском зоопарке слона, льва, двух зебр, пять павианов, попугая, питона – и отправляется в эпическое путешествие в округ Чифэн, полный бандитов, шаманов и оборотней. Очаровательная, со множеством поразительных бытовых деталей история о том, что настоящие любовь и вера часто проявляются в самых неожиданных вещах и поступках.

Ма Боюн

Зоопарк на краю света

Ma Boyong

The Zoo At The End Of The World

Published in agreement with CITIC Press Corporation in association with The Grayhawk Agency Ltd, through The Van Lear Agency.

Copyright © 2017 by Ma Boyong

© Ольга Кремлина, перевод на русский язык, 2023

© ООО «Издательство «Лайвбук», 2023

Предисловие

Как ни крути, человеческая память наполовину правдива, наполовину обманчива, и подлиннейшие, точнейшие ее детали сосуществуют с вымыслом, порожденным фантазией, – тем, чего на самом деле никогда не было. Вымысел пробивается из почвы правды, тянет, как тополь, свои ветви и вновь врастает в землю. Правда и вымысел сплетаются, сплавляются, просачиваются в каждую клеточку друг друга. И вот наконец они сливаются воедино, да так, что даже самому рассказчику подчас не разобрать, где кончается правда и начинается выдумка.

Чифэн[1 - Тж. Чифын – город (городской округ) во Внутренней Монголии. (Здесь и далее – примеч. переводчика.)] – моя родина, здесь я вырос. Родина для меня – сказка, полная ностальгии и чудес. Я помню, как спускались на степь белые облака, превращаясь в овец, помню силуэты одинокого волка и антилопы, бредущих сквозь пыльную бурю. Среди бетонных высоток нет-нет да и спрячутся голубоватые обо[2 - Груды камней, украшенные синими лентами, ветками, лошадиными черепами и т. п., места поклонения духам; служат также «дорожными знаками» в степи.]: стоит подойти к такому поближе – и он вдруг разверзнется, и изнутри вылетит ширококрылый орел, взмоет в небо.

Моя память вся из этих образов. Я и сам не знаю, какие из них видел собственными глазами, какие сочинил в детстве, а какие – грезы, принесенные ветрами былых времен.

Мне нравится это чувство, нравится сновать между правдой и иллюзией, соединять две реки, столь же непохожие, как Цзинхэ и Вэйхэ[3 - Отсылка к идиоме «разные, как воды рек Цзинхэ и Вэйхэ»: Цзинхэ впадает в Вэйхэ, но чистые воды одной реки не смешиваются с мутными водами другой.], в один общий поток.

История, которую я вам поведаю, той же природы. Быть может, это честный рассказ о событиях, всеми забытых, а может, химера из сновидений, что снятся чифэнцам из поколения в поколение. Я не творец, я лишь добросовестный летописец. А если кто-то спросит, верна ли моя история и откуда она взялась, я скажу, что она, как и я сам, родилась здесь, в Чифэне, здесь и выросла и мало-помалу стала одним целым с реальным миром.

И стало так.

Глава 1

Гуйхуа

Эта история берет начало не в Чифэне, а в Гуйхуа[4 - Ныне городской округ Хух-Хото (Внутренняя Монголия, Китай).], городе в Суйюани.

В эпоху поздней Цин, во времена правления Гуансюя[5 - 1875–1908 годы. Гуансюй («славная преемственность») – девиз правления Цзайтяня, предпоследнего императора империи Цин.] в Гуйхуа прибыл из далекого Лондона миссионер. Звали его Джек Джордж, но в Китае он представлялся Хуа Госяном; будучи посланником «Внутрикитайской миссии»[6 - Протестантское миссионерское общество, ставившее целью распространение христианства в Китае.], он надеялся добиться успеха в этом оживленном уголке китайской Монголии[7 - Здесь: Внутренней Монголии в составе Цинской империи.], принести слово Божие на монгольскую землю.

Хуа Госян приехал вместе с женой. Они сняли дом у торговой компании «Юннин» в переулке Шуйцюй и превратили его в первую протестантскую церковь – «Обитель Иисуса». Сперва Хуа Госян действовал по старинке: читал проповеди, раздавал Библии. Увы, местное население оставалось к его стараниям равнодушно, и как он ни бился, тех, кто ходил в церковь и внимал его проповедям, было раз-два и обчелся, что уж говорить о желающих принять веру.

Жена Хуа отлично разбиралась в западной медицине. Пока муж проповедовал, она открыла в переулке Саньсинчэн, что рядом с улицей Шуньчэн, больницу, где лечила страждущих западными методами, отчего снискала большой почет. Выздоравливая, пациенты исполнялись к ней благодарности, и она, пользуясь случаем, убеждала их перейти в христианство. За несколько лет она привлекла больше последователей, чем сам Хуа Госян.

В Гуйхуа был храм бога богатства, построенный на второй год правления Юнчжэна[8 - Юнчжэн («гармония и справедливость») – девиз правления (1722–1735 гг.) цинского императора Иньчжэня.]. Прямо перед храмом возвышались широкие двухъярусные театральные подмостки, так называемая Музыкальная башня. Каждый год в день поклонения божеству музыканты и актеры устраивали в Башне представления, развлекали публику, и народу набегало столько, что яблоку некуда было упасть, даже в Новый год не встретишь такого веселья – это было самое оживленное место во всем Гуйхуа. Как-то раз Хуа Госяну случилось проходить мимо. При виде толпы он невольно поднял глаза к небу и тяжело вздохнул:

– Я бы жизнь отдал за то, чтобы у моей церкви было столько прихожан!

Жена, услышав эти слова, попыталась его утешить, но ненароком задела Хуа Госяна за живое, и он не на шутку с ней поругался. Прежде между супругами царило взаимоуважение, но из-за пустячной размолвки они отдалились друг от друга. От переживаний жена разболелась, да так, что слегла. Хуа Госян страшно раскаивался. Он написал миссионерскому обществу письмо с просьбой отправить им несколько открыток с пейзажами Англии, надеясь, что они развеют женину тоску.

В британском управлении «Внутрикитайской миссии» у Хуа Госяна остался старый приятель. Он-то и рассказал ему в ответном письме занятную новость: в Европе изобрели недавно одну штуку – внешне она похожа на фотоаппарат, но если посветить и покрутить ручку, можно показывать движущиеся картинки. Называется этот прибор «синематограф». Приятель посоветовал Хуа Госяну раздобыть такой для жены и показать ей родные края, глядишь, она и отвлечется.

Обрадовавшись, Хуа Госян попросил разузнать, где можно найти синематограф. Наконец прибор был куплен и, пройдя через множество рук, доставлен в Гуйхуа. Жена с ним и вправду пошла на поправку. Выздоровев, она сказала Хуа Госяну: картинки у этой машины прямо как живые, чудеса, да и только, но стоило ли ради нее одной так тратиться, не лучше ли продать синематограф, чтобы покрыть расходы миссии?

Хуа Госяну жалко было расставаться с покупкой. Он подумал: раз вся эта история началась у храма бога богатства, пусть там она и закончится. Ему вдруг пришла в голову великолепная идея.

Через десять дней жители Гуйхуа стали замечать расклеенные по всему городу афиши: в такой-то день такого-то месяца в Музыкальной башне перед храмом бога богатства их ждет удивительное зрелище, представление состоится вечером, совершенно бесплатно и проч., и проч. Все решили, что это реклама новой театральной труппы. Повеселиться в Гуйхуа любили, поэтому в назначенный день у храма было не протолкнуться. В Музыкальной башне, однако, было тихо; на сцене стоял какой-то носатый иностранец с чудным ящиком. Стена у него за спиной была закрашена белой краской.

Иностранец этот был не кто иной, как Хуа Госян. Видя, что народу собралось достаточно, он запустил синематограф, и на белоснежной стене вдруг ожили кадры «Прибытия поезда», «Выхода рабочих с фабрики»[9 - Немые короткометражные фильмы братьев Люмьер.] и фильмов с английскими пейзажами. Увидев, как на стене появляются из ниоткуда живые люди, живые лошади, зрители перепугались и чуть не разбежались. Но вскоре они поняли, что это всего лишь иллюзия, успокоились и смотрели как зачарованные.

Публика не расходилась до самой полуночи, снова и снова любуясь новинкой – электрическим театром, и только когда явились власти и всех разогнали, представление закончилось. Зажегся свет, миражи исчезли, и зрители неохотно разбрелись по домам. Так древнюю степь впервые озарил свет кино, и для многих очевидцев это стало самым невероятным событием в жизни, таким, о котором вспоминают даже спустя много-много лет.

Авторитет Хуа Госяна вырос всего за одну ночь. С тех пор каждый месяц, первого и пятнадцатого числа, он устраивал в Музыкальной башне киносеансы. Еще он показывал фильмы в «Обители Иисуса», обычно во время богослужений, и каждый раз церковь была битком набита, даже местный князь с ламой приезжали поглядеть. Кино прозвали «театром теней». Попутно Хуа Госян читал проповеди, и они имели большой успех. В «Суйюаньских хрониках» говорится: «…демонстрировал кинопроекции в Музыкальной башне у храма бога богатства, по вечерам, бесплатно, и как только собиралась толпа, рассказывал заодно о христианской религии, убеждал людей уверовать в Христа». Эффект, по всей видимости, был превосходный. Благодаря этой уловке Хуа Госян прославился на весь суйюаньский край, миссионерство стремительно набирало обороты.

История Хуа Госяна была записана журналистом и опубликована в «Китайском вестнике». Слух о чудесном «электрическом театре в степи» пересек океан, дошел до Запада, стал популярен в миссионерских кругах и вызвал большой ажиотаж. Увы, для большинства слушателей этот рассказ оставался лишь диковинной байкой из далеких земель. Со временем о нем позабыли, и он – как и древняя степь и люди, ее населявшие, – затерялся, безызвестный, на страницах ветхих книг.

Годы спустя, словно по велению судьбы, один американский священник-конгрегационалист пришел в публичную библиотеку Мемфиса, перелистал страницы пыльного «Китайского вестника» и совершенно случайно прочел о тех давних событиях. И вдруг его озарило; он поднял голову к небу, и на его лице мелькнула загадочная улыбка…

И стало так

Глава 2

Сад десяти тысяч зверей

Священник этот, по имени Морган Кэрроуэй, родился и вырос в Берлингтоне. Отец его был зубным врачом, а мать – известной в городе филантропкой. Оба были набожными христианами, и их сын еще в детстве твердо решил стать миссионером.

Судя по единственной сохранившейся фотографии, преподобный Кэрроуэй был невысок ростом, зато обладал весьма широкими плечами, между которыми покоилась маленькая, круглая, потешно напоминающая желудь голова. На «желуде» красовались грустные, опущенные книзу, как штрихи иероглифа

«восьмерка», брови, концы которых тянулись чуть ли не до пышных бакенбард. Но прежде всего запоминались его миндалевидные лазоревые глаза с озорным детским блеском – казалось, его переполняет любопытство ко всему миру и он остается ребенком, которому никогда не наскучивает жизнь.

Друзья, отдавая должное набожности и доброте преподобного Кэрроуэя, подмечали в нем единственный недостаток: его считали чудаком и фантазером.

К примеру, он любил перед проповедью сыграть на церковном органе регтайм – афроамериканские мелодии, только-только покорившие Новый Орлеан, а еще мог вложить в Библии карикатурные открытки Томаса Наста и раздать прихожанам. Он даже выучился плясать джигу и чечетку. Словом, преподобный Кэрроуэй охотно знакомил церковь с веяниями светской моды. Многие говорили, что он чересчур эксцентричен, но преподобный Кэрроуэй упрямо пропускал критику мимо ушей и поступал по-своему.

– Я должен прислушиваться к своему сердцу, – настаивал он. – Никто не знает его так, как Бог, и никто не знает меня так, как оно.

На третий день своего сорокапятилетия преподобный Кэрроуэй получил от миссионерского общества письмо на бело-голубом бланке. Американское миссионерское общество конгрегационалистов заведовало делами внешней миссии и каждый год отправляло многочисленные группы проповедников в Восточную и Южную Азию, на Ближний Восток и в Африку – осваивать новые Божьи земли. На сей раз в списке священников, рекомендованных к миссионерской службе в Китае, торжественно значилось имя преподобного Кэрроуэя. Поручитель описал его как человека твердой веры, стойкого, смекалистого, идеального кандидата для миссии на Востоке.

Миссионерство в Китае было в то время делом отнюдь не простым. Ходили слухи, что там ужасная антисанитария, дурной климат, враждебное население и высокий процент смертности среди проповедников. Без твердой веры нелегко было отважиться ступить на эту «тернистую землю».

В детстве преподобный Кэрроуэй прочел в берлингтонской библиотеке «Путешествия Марко Поло». В памяти остались книжные описания монгольской степи – священной, таинственной и недосягаемой, как вечернее сияние, разлитое по краешку закатного солнца. Письмо вдруг пробудило в нем ребячью сторону его натуры, и внутренний ребенок запрыгал, закричал, протянул ручонку, пытаясь ухватить разноцветные облака на горизонте.

Уняв сердцебиение, преподобный Кэрроуэй взялся за перьевую ручку: он решил принять назначение. Загадочный Восток всегда вызывал в нем жгучее, наивное любопытство. Он и сам толком не знал, что влекло его в Китай – желание нести Благую весть или стремление удовлетворить это любопытство – быть может, и то и другое.

Он и не подозревал: самая что ни на есть настоящая степь приведет его сперва в ад, а затем в рай.

Вскоре пришло официальное извещение от миссионерского общества, и дело было решено.