Энн из Зелёных Крыш

Мэтью нравилось ехать так, в свое удовольствие, за исключением тех моментов, когда на пути ему попадались женщины, с которыми надо было поздороваться хотя бы кивком. На острове Принца Эдуарда было принято кивать всем встречным – неважно, знаешь их или нет.

Мэтью испытывал страх перед всеми женщинами за исключением Мариллы. Вид этих таинственных существ смущал его, вызывая чувство, что они в душе посмеиваются над ним. И, возможно, в этом не ошибался: выглядел он и правда странновато – фигура неказистая, седые волосы до сутулых плеч, окладистая, мягкая, темная борода, не стриженная с двадцати лет. Можно сказать, что и в двадцать, и в шестьдесят он выглядел почти одинаково – разве только седины прибавилось.

Когда Мэтью добрался до Брайт-Ривер, нужного поезда там не было. Он решил, что приехал раньше времени, привязал кобылу во дворе небольшой гостиницы и пошел на станцию. На длинной платформе никого не было – только в дальнем конце на куче сваленной черепицы сидело живое существо, оказавшееся при ближайшем рассмотрении девочкой. Мэтью мельком это отметил и постарался как можно быстрее прошмыгнуть мимо. Если б он присмотрелся, то увидел бы напряженную позу ребенка и взволнованное выражение глаз. Девочка сидела в ожидании кого-то или чего-то – ей не оставалось ничего другого, кроме как, собрав все свои силы, ждать.

Мэтью столкнулся с начальником станции, который запирал кассу, чтобы успеть домой к ужину, и спросил того, скоро ли прибудет поезд пять тридцать по расписанию.

– Поезд пять тридцать пришел и отбыл полчаса назад, – ответил бойкий железнодорожник. – Одного пассажира высадили, за ним должны приехать. Это маленькая девочка, она сидит вон там, на груде черепицы. Я пригласил ее в зал ожидания, но она строго ответила, что предпочитает оставаться снаружи. «Здесь больше пищи для воображения», – сказала она. Ну и штучка, я вам скажу.

– Я приехал не за девочкой, – беспомощно произнес Мэтью. – Я жду мальчика. Он должен быть здесь. Его обещала привезти из Новой Шотландии миссис Александр Спенсер.

Начальник станции присвистнул.

– Здесь какая-то ошибка, – сказал он. – Миссис Спенсер сошла с поезда с этой девочкой и доверила ее мне. Сказала, что вы с сестрой решили взять девочку из приюта и скоро за ней заедете. Вот все, что мне известно, и никаких других детей я тут не прячу.

– Ничего не понимаю, – проговорил растерянно Мэтью. Как жаль, что сейчас он не мог посоветоваться с Мариллой!

– Расспросите лучше девчонку, – посоветовал беспечно начальник станции. – Думаю, она все объяснит. Поверьте, язык у нее хорошо подвешен. Может, в приюте закончились мальчики.

Голодный начальник станции весело поспешил к ужину, а несчастный Мэтью остался стоять на месте. Ему было проще зайти в клетку с хищниками, чем подойти к девочке – незнакомой девочке— сиротке и потребовать ответа: почему она не мальчик? Мэтью внутренне застонал и, повернувшись, медленно побрел по платформе.

Девочка заметила мужчину еще раньше, когда он проходил мимо, и теперь не спускала с него глаз. Мэтью не смотрел на нее и не знал, как она выглядит, но сторонний наблюдатель увидел бы девочку лет одиннадцати, одетую в очень короткое, тесное и уродливое платье из желто-серой полушерстяной ткани. На голове у нее была выцветшая коричневая матросская шляпа, из-под которой торчали, падая на спину, две ярко-рыжие тяжелые косы. Веснушки на маленьком личике, бледном и худом, тоже были рыжие, рот – большой, как и глаза, которые в разных обстоятельствах могли быть зелеными или серыми.

Внимательный наблюдатель увидел бы больше обычного соглядатая, его внимание привлек бы четко выраженный, заостренный подбородок, большие живые глаза с озорным огоньком, красиво очерченный, выразительный рот и высокий умный лоб. Короче говоря, наш проницательный наблюдатель пришел бы к выводу, что в теле маленькой бродяжки, которой так боялся чудак Мэтью, заключен незаурядный дух.

Мэтью удалось избежать мучительной необходимости начать разговор первым: девочка, поняв, что он направляется к ней, встала, сжимая одной худенькой смуглой ручкой потрепанную, старомодную дорожную сумку, а другую – протянула ему.

– Вы, наверное, мистер Мэтью Катберт из Зеленых Крыш? – произнесла девочка приятным звонким голосом. – Рада с вами познакомиться. А я уж стала бояться, что вы вообще не приедете, и воображала разные вещи, которые могли вас задержать. И тогда решила: если никто не приедет, пойду по тропе к той большой дикой вишне на повороте, взберусь на нее и проведу там ночь. Я бы не сробела. А как прекрасно спать при лунном свете в ветвях дикой цветущей вишни, правда? Я не сомневалась, что утром вы приедете, если сегодня не удалось.

Мэтью неуклюже взял худенькую маленькую руку девочки – и вдруг понял, что сделает. Он не расскажет ребенку с сияющими глазами о том, что произошла ошибка, а возьмет ее в свой дом, и Марилле придется с этим смириться. В любом случае нельзя оставить эту девочку в Брайт-Ривер, пусть даже и произошла ошибка. Так что все вопросы и объяснения отложит на потом, когда они благополучно доберутся до Зеленых Крыш.

– Прости, что я опоздал, – робко произнес Мэтью. – А теперь пойдем. Лошадь ждет во дворе. Давай сюда сумку.

– Я сама справлюсь, – весело отозвалась девочка. – Она не тяжелая, хотя там все мои вещи. А потом ее надо уметь носить, иначе ручка оборвется; так что лучше я понесу – знаю, как ее надо прихватывать. Это очень старая сумка. Я так рада, что вы приехали, пусть я теперь и не проведу чудесную ночь на дикой вишне. А дорога у нас предстоит долгая? Миссис Спенсер сказала – восемь миль. Я рада, потому что люблю ездить. Как здорово, что я буду жить у вас и стану вашей. У меня никогда не было по-настоящему близких людей. Но хуже всего было в приюте. Я была там только четыре месяца, но и этого с лихвой хватило. Думаю, вы не были сиротой в приюте, поэтому вам не понять, что там за жизнь. Ничего хуже нельзя вообразить. Миссис Спенсер сказала, что плохо так говорить, но я никого не хотела обидеть. Легко прослыть плохой, даже не догадываясь об этом, правда? В приюте все были хорошими. Но там мало простора для воображения – разве только наблюдать за другими сиротами. Конечно, интересно придумывать о них разные вещи: например, представлять, что твоя соседка за столом – на самом деле дочь графа, которую в младенчестве похитила злая кормилица, не успевшая перед смертью признаться в своем злодеянии. Днем у меня не было времени, поэтому эти фантазии рождались ночью, когда я лежала без сна и мечтала. Думаю, из-за этого я такая тощая – жутко тощая – так ведь? Кожа да кости. Мне нравиться воображать, что я хорошенькая и пухлая, с ямочками на локотках.

Тут маленькая спутница Мэтью замолкла – отчасти потому, что утомилась, а отчасти потому, что они подошли к коляске. Она не произнесла ни слова, пока они не выехали из деревни и не покатили вниз по склону холма. Дорога здесь местами проваливалась в мягкий грунт, и часто их головы были на несколько футов ниже поверхности холма, цветущих диких вишен и стройных белых березок.

Девочка протянула руку и отломила ветку дикой сливы, хлестнувшую коляску.

– Как красиво! О чем вы думаете, глядя на склонившееся к вам дерево в белом, кружевном уборе? – спросила она.

– Ну, не знаю, – сказал Мэтью.

– Конечно же, о невесте в белом одеянии, с прелестной кружевной вуалью. Я никогда не видела ни одну невесту, но представляю, как она выглядит. Не думаю, что я когда-нибудь сама буду невестой. Я такая простушка – никто не захочет на мне жениться, разве что приезжий миссионер. Они, наверное, не очень разборчивы. Но белое платье, надеюсь, у меня когда-нибудь будет. Это мое самое заветное желание. Я так люблю красивую одежду. А у меня, насколько помню, никогда не было красивого платья – но ведь все впереди, правда? Зато могу вообразить, будто я роскошно одета. Покидая приют сегодня утром, я испытывала стыд за свое убогое платье из этой ужасной ткани. Представляете, все сироты должны такое носить. Один торговец из Хоуптона прошлой зимой подарил приюту триста ярдов этой ткани. Кое-кто говорил, что тот не смог ее продать, но я лично думаю, что этот дар от чистого сердца. В поезде мне казалось, что все смотрят на меня с жалостью. Тогда я собралась с духом и вообразила, что на мне невероятно красивое, голубое, шелковое платье – если уж начинаешь фантазировать, надо представлять себе что-то действительно стоящее. И еще – большая шляпа, украшенная цветами и перьями, золотые часы, лайковые перчатки и сапожки. Настроение у меня поднялось, и я получила большое удовольствие от поездки на остров. Никакой морской болезни на пароходе я не испытала. Миссис Спенсер тоже чувствовала себя хорошо, хотя обычно при качке страдает. По ее словам, ей было не до болезни, потому что она все время следила, чтобы я не свалилась за борт. Она сказала, что в жизни не встречала такого шустрого ребенка. Но если таким образом удалось спасти ее от морской болезни, я только рада. Просто мне хотелось своими глазами увидеть все, что только можно на пароходе. Кто знает, будет ли у меня еще шанс! О, посмотрите, вон еще вишни в цвету! Этот остров – прямо цветущий сад! Я уже люблю его и счастлива, что буду здесь жить. Я и раньше слышала, что остров Принца Эдуарда – самое красивое место на земле, и часто представляла, что я там живу. Но я и вообразить не могла, что мое желание сбудется. Чудесно, когда твои мечты сбываются, не так ли? А эти красные дороги такие забавные. Когда мы сели на поезд в Шарлоттауне и за окном замелькали дороги, я спросила у миссис Спенсер, отчего они красные. Она ответила, что не знает, и попросила пощадить ее и не тормошить больше. Хватит с нее той тысячи вопросов, которые я уже задала. Наверное, так и было, но как узнать о том, что вокруг тебя, если не задавать вопросы. Так скажите, отчего они красные?

– Как сказать… Я не знаю, – признался Мэтью.

– Надо будет это выяснить. Как прекрасно, что есть вещи, о которых ты со временем все узнаешь! Думая об этом, я испытываю радость, что живу. Мир так интересен. Если б мы все о нем знали, он не был бы и наполовину таким интересным. Тогда не осталось бы места для воображения. Наверно, я много болтаю? Люди всегда делают мне замечания. Может, вас тоже раздражает моя болтовня? Скажите, и я тогда замолкну. Я могу заставить себя остановиться, хотя это нелегко.

К своему удивлению, Мэтью получал удовольствие от ее болтовни. Как большинству молчунов, ему нравились разговорчивые люди, если те не требовали от него активного участия в беседе. Но ему и в голову не могло прийти, что можно наслаждаться обществом маленькой девочки. По совести говоря, с женщинами ему всегда было нелегко, но с маленькими девочками – еще хуже. Он испытывал отвращение к их манере робко прокрадываться мимо и отводить глаза, словно боясь, что он их проглотит, скажи они хоть слово. Именно так в Эйвонли вели себя хорошо воспитанные девочки. Но этот конопатый дьяволенок совсем не походил на них, и хотя Мэтью с его медлительностью с трудом поспевал за ее стремительной мыслью, ему была приятна ее болтовня. И он ответил с обычной робостью:

– Говори на здоровье. Я не возражаю.

– О, я так рада. Я чувствую, что мы с вами подружимся. Это такое облегчение говорить, когда хочешь, и не слышать, как тебя постоянно одергивают: дети якобы должны быть тише воды, ниже травы. Мне это говорили миллион раз. И еще смеялись надо мной из-за того, что я произношу умные слова. Но если у тебя умные мысли, нельзя не употреблять умные слова, правда?

– Звучит разумно, – сказал Мэтью.

– Миссис Спенсер сказала, что у меня язык без костей. А разве бывает иначе? А еще сказала, что ваш дом называется Зеленые Крыши. Я спросила: почему? А она ответила, что он утопает в зелени. Я ужасно обрадовалась – очень люблю деревья. А рядом с приютом их вообще не было, если не считать несколько жалких кустиков с побеленными подпорками перед входом. Эти кустики напоминали сироток. Глядя на них, хотелось плакать. Я говорила им: «Ах, вы бедняжки! Если б вы оказались в большом, настоящем лесу в окружении других деревьев и у ваших корней рос мягкий мох и колокольчики, плескалась речка и пели птицы, вы бы выросли в лесных великанов! А здесь это невозможно. Мне понятны ваши чувства, крошки». Сегодня утром было тяжело с ними расставаться. К таким вещам привязываешься, правда? А поблизости от Зеленых Крыш есть речка? Я забыла спросить у миссис Спенсер.

– Ну, есть ручей, чуть дальше от нашего дома.

– Прекрасно. Всегда мечтала жить у воды. Хотя не верила, что так будет. Мечты ведь не часто сбываются. А как было бы хорошо, если б сбывались! Но теперь я чувствую себя почти счастливой. Полностью счастливой не могу, потому что… Кстати, как вы думаете, какого она цвета?

Она перекинула через плечо одну из длинных, блестящих кос и поднесла к глазам Мэтью. Тот не привык определять оттенки дамских локонов, но в этом случае сомнений не было.

– Рыжего? – спросил он.

Девочка отбросила косу со вздохом, исходившим, казалось, из самой глубины сердца и говорившим много о предмете ее постоянных страданий.

– Да, рыжего, – безропотно согласилась она. – Теперь вы понимаете, почему я не могу быть полностью счастлива. Как может быть счастлива рыжая девочка? Другие вещи – веснушки, зеленые глаза и худоба – меня не так беспокоят. Я могу представить, что их нет. Могу представить, что кожа моя прекрасна, как лепесток розы, и глаза фиалкового цвета. Но с цветом волос так не получается. Как я ни стараюсь. Я говорю себе: «Мои волосы жгуче черного цвета, как вороново крыло». Но ничего из этого не выходит. Я ни на минуту не забываю, что они просто рыжие. Это разбивает мне сердце. Я всю жизнь буду от этого страдать. В одном романе я читала о девушке, которая страдала всю жизнь, но там дело было не в рыжих волосах. Ее волосы струились чистым золотом, открывая алебастровый лоб. Что такое алебастровый лоб? Я так и не выяснила. Может, вы скажете.

– Боюсь, не скажу, – ответил Мэтью, у которого начала кружиться голова. Он испытывал сейчас такие же ощущения, что и в детстве, когда во время пикника один мальчик затащил его на карусель.

– Это должно быть что-то замечательное, ведь девушка была неземной красоты. Как вы думаете, какие чувства испытываешь, если обладаешь неземной красотой?

– Понятия не имею, – простодушно признался Мэтью.

– А я часто воображаю себя красавицей. Скажите, что вы предпочли бы – обладать неземной красотой, выдающимся умом или ангельской добротой?

– Ну, как сказать… не знаю.

– Я тоже не знаю. Никак не могу решить, что лучше. Впрочем, это значения не имеет, потому что мне ничего из этого не светит. Уж ангельски доброй мне точно не быть. Миссис Спенсер говорит… О, мистер Катберт! О, мистер Катберт!! О, мистер Катберт!!!

То не были слова миссис Спенсер. И девочка не выпала из коляски. Да и Мэтью не сделал ничего из ряда вон выходящего. Просто дорога свернула в сторону, и они выехали на Бульвар.

Бульвар – так жители Ньюбриджа называли часть дороги длиной 400–500 ярдов – проходил под аркой из широко раскинувшихся ветвей огромных яблонь, посаженных много лет назад чудаковатым старым фермером. Над головой – длинный навес из белоснежных нежных цветов. Под ним – сиреневый полумрак, а далеко впереди – закатного света небо, похожее на витраж в виде розы в кафедральном соборе.

Эта красота потрясла девочку. Она откинулась в коляске и сложила на груди руки, восторженно устремив взор кверху – на пышную белоснежную красу. Даже когда они выехали из-под арки и покатили по длинному склону к Ньюбриджу, девочка все еще молчала и не шевелилась. С восторженным лицом она смотрела вдаль, на закат солнца, и перед ее глазами на сияющем фоне проносились видения. В молчании проехали они через Ньюбридж, шумную деревушку, где их облаивали собаки, с криком провожали дети, а из окон выглядывали любопытные лица. За последующие три мили девочка не проронила ни слова. Видно было, что молчать она может так же долго и упорно, как говорить.

– Ты, наверно, очень устала и проголодалась, – осмелился наконец заговорить Мэтью, увидев в этом причину затянувшегося молчания девочки. – Но ехать недолго осталось – всего одну милю.

Девочка с глубоким вздохом рассталась с грезами и устремила на Мэтью мечтательный взор, который еще не успели покинуть волшебные видения.

– О, мистер Катберт, – прошептала она, – что это было? То место – все в белом цвету, которое мы проехали?

– Ты, видно, говоришь о том участке пути, который зовется Бульваром, – ответил Мэтью после недолгого размышления. – Место и правда красивое.

– Красивое? Нет, красивое – неточное слово. И не великолепное, нет. Оба определения не подходят. Оно – блистательное, именно блистательное. Впервые мне не захотелось ничего не улучшать. Воображение смолкло. Вот здесь, – и она приложила руку к груди, – возникло ощущение счастья. И странно – мне стало больно, но боль была приятная. Вы испытывали такое, мистер Катберт?