Энн из Зелёных Крыш

– Это большая разница. Одно дело – говорить самой такие вещи, а другое – слышать, как посторонние люди так тебя называют, – проговорила, всхлипывая, Энн. – Ты знаешь, что так оно и есть, но надеешься, что другие этого не замечают. Вы, наверное, считаете, что у меня ужасный характер, но я просто не могла с собой совладать. Когда она произнесла эти грубые слова, кровь бросилась мне в голову и дыхание перехватило. Я уже не могла себя сдерживать…

– Да уж, показала ты себя в наилучшем свете. Представляю, что миссис Линд наговорит соседям, а, поверь мне, она не преминет это сделать.

– А какие чувства испытали бы вы, если б вас при всех назвали костлявой уродиной, – проговорила Энн со слезами в голосе.

Далекие воспоминания пробудились вдруг в душе Мариллы. Она была еще совсем маленькой девочкой, когда услышала, как одна из ее теток сказала другой: «Какая жалость, что малышка такая некрасивая». Боль от этих слов жила в Марилле до пятидесяти лет и только потом притупилась.

– Я не на стороне миссис Линд – ей нельзя было такое говорить, – сказала Марилла, смягчив тон. – Рейчел бывает очень несдержанная. И все-таки это не служит тебе оправданием. Она незнакомый тебе человек, пожилая и к тому же моя гостья – вот три причины, по которым тебе следовало бы проявить к ней уважение. Ты была грубой и дерзкой, и – тут Марилле пришла спасительная мысль насчет наказания – ты должна пойти к ней, извиниться за плохое поведение и попросить прощения.

– Ни за что, – упрямо, с мрачной решимостью проговорила Энн. – Придумайте мне любое другое наказание. Засадите в темное, сырое подземелье, полное змей и жаб, держите на хлебе и воде, и вы не услышите от меня ни слова жалобы. Но просить прощения у миссис Линд я не стану.

– У нас не заведено сажать людей в темные, сырые подземелья, – сухо произнесла Марилла, – тем более что в Эйвонли их трудно найти. А вот извиниться перед миссис Линд придется, и ты будешь сидеть в своей комнате до тех пор, пока не скажешь мне, что готова это сделать.

– Значит, я буду сидеть здесь вечно, – сказала Энн печально, – потому что у меня язык не повернется сказать миссис Линд, что я сожалею о моих словах. Как я смогу? Я нисколько об этом не жалею. Мне грустно, что я вас расстроила, но я рада, что все ей высказала. Это большое облегчение. Ведь не могу же я сказать, что сожалею, если это неправда? Даже представить такое не могу.

– Возможно, к утру у тебя воображение разыграется, – сказала Марилла, поднимаясь, чтобы уйти. – В твоем распоряжении ночь, чтобы подумать о своем поведении и образумиться. Ты говорила, что постараешься быть хорошей девочкой, если мы оставим тебя в Зеленых Крышах, но сегодня вечером в это верится с трудом.

Пустив парфянскую стрелу в мятущуюся душу Энн, Марилла вернулась на кухню. Ум ее был в беспокойстве, душа – в смятении. Она злилась на себя не меньше, чем на Энн, потому что всякий раз, когда она вспоминала растерянное лицо миссис Рейчел, на ее губах дрожала улыбка, и она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

Глава 10

Энн приносит извинения

Вечером Марилла ни словом не обмолвилась Мэтью о случившемся. Но наутро, когда Энн продолжала упорствовать, отказываясь приносить извинения, ей пришлось объяснить Мэтью, почему девочка не вышла к столу. Марилла в подробностях рассказала, как было дело, стараясь донести до брата всю чудовищность проступка Энн.

– Я рад, что Рейчел Линд дали от ворот поворот. Назойливая старая сплетница, – такова была одобрительная реакция Мэтью.

– Ты меня удивляешь, Мэтью Катберт. Поведение Энн перешло все границы, и все-таки ты принимаешь ее сторону. Может, хочешь сказать, что ее и наказывать не надо?

– Ну… не совсем так, – заерзал Мэтью. – Немного наказать можно. Только не переусердствуй, Марилла. Не забывай – ее некому было воспитывать. Ты ведь дашь ей чего-нибудь поесть?

– Неужели я заставлю девочку голодать, чтобы добиться хорошего поведения? – возмутилась Марилла. – Энн будет регулярно получать еду – я сама буду ей относить. Но пока она не извинится перед миссис Линд – из комнаты выйдет. Так и знай, Мэтью.

Завтрак, обед и ужин прошли в полном молчании – Энн не сдавалась. Марилла каждый раз относила наверх поднос со всякой снедью и приносила потом назад почти полным. После ужина Мэтью заволновался. Неужели Энн ничего не ест?

Когда Марилла пошла вечером загонять коров, Мэтью, улучив момент, тихо, как грабитель, прошмыгнул в дом и бесшумно поднялся по лестнице. Обычно Мэтью перемещался в пространстве между кухней, коридором и комнатой, где он спал. Редко, когда на чай приходил священник, он робко проскальзывал в гостиную. А наверх поднялся лишь однажды, когда помогал Марилле клеить обои в гостевой комнате. С тех пор минуло четыре года. Пройдя на цыпочках по коридору, Мэтью остановился перед комнатой под крышей, и прошло несколько минут, прежде чем он решился тихонько постучать, а потом приоткрыть дверь и заглянуть внутрь.

Энн сидела у окна на желтом стуле и печально смотрела на раскинувшийся внизу сад. Она выглядела такой маленькой и несчастной, что у Мэтью к горлу подкатил ком. Он тихо прикрыл за собой дверь и на цыпочках подошел к девочке.

– Энн, – прошептал он, словно боялся, что их подслушивают. – Как ты, Энн?

Энн слабо улыбнулась.

– Ничего. Фантазии помогают скоротать время. Конечно, мне одиноко, но со временем, надеюсь, привыкну.

Представив себе долгие годы заточения, Энн храбро улыбнулась.

Мэтью вспомнил, что надо торопиться сказать, что хотел, пока не вернулась Марилла.

– Послушай, Энн, может, сделаешь, что просят, и покончим с этим? – прошептал он. – Все равно рано или поздно придется уступить – Марилла на редкость упрямая женщина, от нее не отвертишься. Прошу тебя – пойди ей навстречу, и все уладится.

– Выходит, мне надо принести извинения миссис Линд?

– Вот именно. Принести извинения – и не больше, – с готовностью подтвердил Мэтью. – Уладить это дело, так сказать. Как раз это я и хотел сказать.

– Ради вас, я готова согласиться, – задумчиво проговорила Энн. – Будет правдой сказать, что я сожалею о случившемся, потому что так оно и есть. Но вчера все было по-другому. Я просто голову потеряла от бешенства, и это продолжалось всю ночь. Это мне известно наверняка – я три раза просыпалась, и каждый раз меня охватывала ярость. Но утром я успокоилась. Злость отхлынула, я только чувствовала себя опустошенной. Мне стало очень стыдно. Однако я гнала от себя мысль об извинении перед миссис Линд. Это казалось мне унизительным. И решила – лучше останусь здесь навсегда, чем пойду на примирение. Но для вас я это сделаю, если хотите…

– Конечно же, хочу. Без тебя внизу ужасно одиноко. Сделай это, признай свою вину – будь хорошей девочкой.

– Хорошо, – покорно согласилась Энн. – Когда Марилла придет, я скажу ей, что раскаиваюсь.

– Правильно, Энн. Это очень правильно. Только не говори Марилле о нашем разговоре. Она решит, что я влезаю не в свое дело, а я обещал держаться в стороне.

– Буду держать язык за зубами, – торжественно обещала Энн. – Не понимаю, почему так говорят. Язык и так за зубами.

Но Мэтью уже скрылся, боясь, как бы она не передумала. Он поспешил уйти в самый дальний конец пастбища, чтобы Марилла не заподозрила, что он поднимался наверх. А Марилла, придя домой, была приятно удивлена, услышав жалобный голосок зовущий ее сверху.

– Что там еще? – спросила она из коридора.

– Я признаю, что была не права, и готова извиниться перед миссис Линд.

– Очень хорошо. – Марилла постаралась скрыть облегчение, услышав эти слова. Она не представляла, как бы себя вела, если б Энн не пошла на попятную. – После дойки сразу отправимся к ней.

Марилла подоила коров, и они двинулись к дому миссис Линд; одна шла торжествующая, с гордо поднятой головой, другая – понурая и удрученная. Но на полпути Энн, будто по волшебству, неожиданно повеселела. Плечи ее расправились, походка стала легкой, глаза устремились на закатное небо, во всем ее облике ощущалось еле сдерживаемое возбуждение. Марилла с опаской отнеслась к такому перерождению. Энн не выглядела кроткой, полной раскаяния девочкой, какой ей следовало предстать перед обиженной миссис Линд.

– О чем ты задумалась, Энн? – строго спросила она.

– О том, что мне нужно сказать миссис Линд, – задумчиво ответила Энн.

Ответ был обнадеживающим, во всяком случае таким казался. Но Марилла не могла избавиться от мысли, что в задуманном наказании что-то идет не так. Энн не могла выглядеть такой восторженной и сияющей.

Но она оставалась именно такой, пока не предстала перед очами миссис Линд, которая сидела с вязанием у кухонного окна. Здесь радость исчезла с ее лица, сменившись выражением скорбного раскаяния.

Не сказав ни слова, Энн неожиданно рухнула на колени перед изумленной миссис Рейчел и умоляюще простерла к ней руки.

– О, миссис Линд, я так раскаиваюсь, – произнесла она дрожащим голосом. – У меня нет слов, чтобы выразить всю глубину моего раскаяния, их не найдешь ни в одном словаре. Вам придется самой это домыслить. Я ужасно себя повела по отношению к вам и опозорила дорогих Мариллу и Мэтью, позволивших мне остаться в Зеленых Крышах, хоть я и не мальчик. Я испорченная и неблагодарная девочка, заслуживающая строгого наказания и изгнания из общества достойных людей. Как я могла впасть в гнев – ведь вы сказали чистую правду? Каждое ваше слово было справедливым. У меня действительно рыжие волосы, я костлявая, уродливая и вся в веснушках. Я тоже сказала вам правду, но я не должна была ее говорить. О, миссис Линд, пожалуйста, простите меня. Если вы этого не сделаете, я буду скорбеть всю жизнь. Вы ведь простите бедную сиротку, пусть и со скверным характером? Уверена, что простите. Скажите, что это так, миссис Линд.

Энн сложила руки и склонила голосу в ожидании приговора.

Сомнений не было – речь была пронизана искренностью. И Марилла, и миссис Линд это почувствовали. Но что-то подсказывало Марилле, что Энн упивается признанием своей ничтожности и наслаждается тщательной продуманностью такого самоуничижения. В чем тогда смысл придуманного Мариллой наказания, которым она гордилась? Энн превратила его в удовольствие.

Простодушная миссис Линд, не обладающая проницательностью, ничего не заметила. Она считала, что Энн чистосердечно признает свою вину и приносит извинения, и ее, не лишенное доброты, сердце растаяло.

– Встань же, дитя мое, – сердечно произнесла она. – Конечно, я тебя прощаю. Я сама была слишком резка с тобой. Но такой уж я прямолинейный человек. Ты просто не должна на меня обижаться. Твои волосы действительно ярко-рыжие, но я знала одну девочку – мою школьную подругу, кстати, – чьи волосы были того же цветы, что и у тебя, но с возрастом они потемнели и приобрели красивый каштановый оттенок. И я нисколько не удивлюсь, если с тобой произойдет то же самое.

– О, миссис Линд! – Энн глубоко вздохнула и поднялась на ноги. – Вы подарили мне надежду. Я буду всегда считать вас моей благодетельницей. Я готова все вынести – только бы знать, что в будущем мои волосы будут приятного каштанового цвета. Насколько проще быть хорошей, если у тебя красивые каштановые волосы, правда? Скажите, можно мне, пока вы разговариваете с Мариллой, посидеть у вас в саду на скамейке под яблоней? Там мечты будут рождаться сами собой!

– Конечно, дитя. Беги! И, если хочешь, можешь собрать букет нарциссов в дальнем углу сада.