Память сердца

В глаза потемнело, голова закружилась… Сыну показалось, что мать теряет сознание и он вывел её в церковный дворик. Посадил на скамейку, вопросительно посмотрел в глаза. Ляля невидящим взором глядела куда-то вдаль, крепко прижимала к себе руку сына, покачивая её, как качают дитя, и нараспев повторяла: «Он жив, он жив».

– Это мой отец? – осторожно спросил сын, и она кивала, повторяя как заклинание: «Он жив, он жив». И слезами были отуманены её глаза.

Праздничная служба закончилась. Быстро разошлась толпа верующих, разъехались священники на своих автомобилях, двор опустел. Ляля стояла, напряжённо прислонившись к ограде. Белый ажурный платок упал на плечи, и непослушные рыжие волосы с лёгкой ранней сединой переливались золотом под ярким солнцем.

На порог храма вышел худощавый спортивного сложения высокий мужчина с рюкзаком за плечами. Это был молодой иподиакон Игорь, тот самый, на кого заглядывались молодые прихожанки храма, мечтая выйти за него замуж. Он остановился и, прикрывшись ладонью от солнца, некоторое время смотрел на Лялю, а затем, слегка прихрамывая, медленно подошёл к ней.

Долго, очень долго глядели они в глаза друг другу… Взялись за руки…

– Я знал, что встречу тебя.

– Я ждала тебя… вернее, мы ждали, – она с гордостью обняла сына и горько заплакала.

* * *

Они шли втроём по узкой кленовой аллее, и в кулачке Ляли с трудом помещался огромный букет разноцветных кленовых листьев.

Они молчали. Слишком долгой была разлука, чтобы сразу много говорить, но чувствовали друг друга, наслаждались близостью, и не вмещала в себя душа радость столь нежданной встречи…

Вдруг шумно зашелестели, отрываясь с деревьев последние листья. Порыв ветра закружил их в последнем танце, и они, медленно вращаясь, опускались на землю.

Ляля посмотрела на Игоря, улыбнулась, подбросила в вихрь ветра букет собранных листьев, и прижавшись к груди любимого, прошептала: «Я не хочу больше осенних расставаний».

Яблочный блюз

Третий день город был погружён во мрак вязкого, липкого, как кисель, тумана, и в мутном свете неоновых огней затаились улицы в промозглой непогоде. Тёмные фигуры прохожих, как призраки из чужих миров, неожиданно возникали ниоткуда и также внезапно растворялись в удушливой седой дымке. От едкого запаха выхлопных газов першило в горле и слегка подташнивало. Сыро, неприветливо.

Это невыносимая туманная муть вызывала у Ии животный страх, и возвращался давний, но не забытый ужас прошлого. Из тайников разума, как цунами поднималась паническая атака, парализуя волю безысходностью и страхом смерти. Мир вокруг снова стал нечётким; озноб, пот, дрожание рук… Она боялась этого состояния до обморока. Стараясь глубоко и ровно дышать, больно ущипнула себя за запястье, впившись до крови ногтями в кожу, и из последних сил побежала в метро. Надо было туда, где свет, люди, но их было слишком много и она, не справившись, прислонилась к стене. Всё вокруг завертелось, в глазах потемнело… Медленно, теряя сознание, опустилась на пол. Молодая, красивая.

– Девушка, вам плохо? – рядом на корточки присел мужчина, взял её за руку, считая пульс.

– У вас есть яблоко? – прошептала сухими губами. – Мне надо яблоко… понимаете – яблоко и всё пройдёт, а ещё… не уходите пока, не оставляйте меня.

– Люди, – громко крикнул мужчина, – срочно требуется яблоко – человек умирает!

Равнодушная толпа текла, словно людской речной поток, никак не реагируя.

Лишь старушка, добрая душа, подошла: «Вот, сынок, – протянула вялое, в чёрных пятнышках, небольшое яблочко, – плохенькое, но свойское. Другого нет». Ия жадно его схватила. Яблоко было хоть и неказистое, но сладкое и она, плохо разжёвывая, торопясь, глотала спасительные соки, и сознание прояснялось.

– Диабет? – сочувственно покачала головой бабушка.

– Нет, врачи не находят причину… Мне становится плохо, охватывает паника, я теряю сознание, и возвращают к жизни меня только яблоки. Всегда ношу их с собой, но вот сегодня не хватило – это уже второй раз – всё мерзкий туман виноват.

Стало легче, но идти сил не было. От нестерпимого чувства голода, что возникал всегда после, тряслись руки. Выступил холодный обильный пот, бросало то в жар, то в холод. Медленно стянула берет, из-под пальто вытащила длинный шарф и вытерла лицо, размазав по бледным щекам губную помаду. Судорожно схватила мужчину за руку: «Не уходите, пожалуйста, вызовите такси, в сумочке деньги». Назвала адрес.

Ох, уж эти «яблочные состояния»! Никто не мог раскрыть причину столь невыносимых и внезапных приступов, а те объяснения, которые находила сама, казались уж слишком невероятными, чтобы принять их и поверить. Они длились около пятнадцати минут, а силы потом покидали надолго, оставляя ноющую, сжимающую виски и сердце боль, невыносимые душевные страдания. В такие минуты ей хотелось, чтобы кто-то был рядом, протянул руку помощи и поддержки, выводя её из неуправляемого бессознательного страха и необъяснимой тоски. Руку сильную, надёжную и мягкую, как детская ладошка…

Дома с трудом приняла душ, он приободрил, и Ия с удовольствием поела. И, наконец, расслабилась, вытянувшись в постели. С огромной картины, написанной со старой любительской фотографии, что висела напротив кровати, смотрели на неё дети.

На почерневших брёвнах, около заросшего зеленью палисада, сидит, вытянув вперёд худые босые ножки, девочка, а рядом с корзиной отборных наливных яблок, загорелый, как шоколадка, стоит пацанёнок почти на полголовы её ниже. Смеясь, сжимая от радостного возбуждения крепенькие кулачки, он глядит широко распахнутыми тёмными глазёнками прямо в объектив. Взлохмаченные золотистые волосы, вихрастый чуб; мятые короткие штанишки и расстёгнутая рубашка в клеточку.

Дети безмятежно счастливы, и каждый штрих на полотне подчёркивает неземную благодать солнечного летнего дня.

Это было тем летом, когда у Ии появился отчим. Раньше в строке свидетельства о рождении «отец» стоял прочерк, и Ия очень этого стеснялась. Стеснялась она и маму, вечно встревоженную, тоскливо-поникшую, несостоявшуюся балерину. Не любила она и своё имя. Никогда не понимала, за что её так обозвали. При знакомстве всегда раздражалась:

– Тебя как зовут?

– Ия.

– Как-как? Как ослика? – переспрашивают со смехом.

– Ослик Иа, а я – Ия.

– Хм, надо же! А полное как звучит?

– Так и звучит – Ия.

– А что оно означает?

– Фиалка.

– Так фиалка даже лучше.

Ия родилась недоношенной, весом в полтора килограмма. Постоянно плакала и пищала. «Как котёночек», – говорила мама и изображала детский писк – «ия-ия». Вот и назвали её «Ия».

Девочку очень боялись потерять и постоянно лечили от всевозможных, чаще надуманных, болезней. Ей запрещалось бегать, прыгать, играть с детьми. Кругом, считали родители, подстерегают опасности, микробы и недобрые люди. Празднично наряженного ребёнка обычно выгуливала бабушка. Чинно шествуя по парку, она крепко держала Ию за руку и читала непонятные детскому уму нотации о жизни. Девочку не пустили даже в школу – обучали на дому.

Дни её были однообразны и унылы, до тех самых пор, пока мама не вышла замуж. Это случилось вскоре после смерти бабушки. Отчим, Вадим Сергеевич, был немолод, но богат; некрасив, но всесилен. В нём не было полутонов, он был прямой, как рельса, и его всегда было много: он громче всех смеялся, если был весел; орал во всю глотку, когда был зол, а так как характер имел неуравновешенный, абсолютно не контролировал свои эмоции.

Всё было бы терпимо, кабы не одно «но» – он считал, что всегда и во всём прав. А заодно разбил в пух и прах всю методику воспитания Ии.

– Галя, ты лишила ребёнка жизни! – вопил он на всю округу. – Запертая в четырёх стенах, она ничему не научится! Избалованная девчонка целый день маячит перед моими глазами – это невыносимо!

Ия тоже не испытывала особого желания лицезреть чужого громогласного дядьку, который незаметно оттеснял её на второй план, заполняя собой всё пространство вокруг. Она едва переносила его, и никак его не звала, а если обращалась, то говорила: «Вы», и всё.

Тем летом он вывез семью на дачу. Высокий бревенчатый дом с мансардой и резными ставнями прятался в саду за железным забором, а сам дачный кооператив охранялся. Разомлев от свежего воздуха, пряных ароматов буйной растительности, здоровой пищи, молодожёны были заняты только друг другом, порой забывая про Ию. И девочка была счастлива в своей свободе. Она с удовольствием исследовала не только уголки заброшенного сада, но и всё смелее выходила за ворота.

Однажды случилась непогода. Несколько дней шёл дождь, и тучи комаров, порождённые сыростью, не позволяли выйти из дома. Отдыхающие целыми днями спали – сама погода к этому располагала. Ия, маясь от безделья и стараясь вести себя тихо, с тоской выглядывала в окно. Заметив, что дождь прекратился, быстро оделась и побежала на улицу, да не просто так, а к реке, которую обнаружила не так давно за большим лугом. В счастливом возбуждении, упиваясь вольностью, неслась по лужам в резиновых сапогах, а за ней облаком летели стаи комаров, и чем ниже к реке, тем их становилось больше. И вот она – долгожданная речка – внизу, покрытая белёсой клубящейся дымкой.

Осторожно спустилась к воде и не заметила, как оказалась в непроглядной пелене тумана. От реки поднималось тепло, слышались всплески – играла в воде рыба, но земля становилась более скользкой, и ничего не было видно. Девочка оторопела. Завертелась на месте, кидаясь из стороны в сторону, и вовсе потерялась. Запуталась в каких-то кустарниках и ветви их, словно костяные руки, хватали её, царапали. В паническом ужасе побежала, как показалось ей в сторону дома, но увязла в прибрежной грязи и потеряла сапожки. Бросилась их искать, поскользнулась и… съехала с крутого берега в воду. Испугалась настолько, что помутилось сознание и почернело в глазах, не могла даже крикнуть. Сердечко выпрыгивало из груди, не хватало воздуха! Она цеплялась руками за корни деревьев, траву, карабкалась босыми ножками по скользкому берегу, пытаясь выбраться, но силёнок не хватало, и она вновь съезжала вниз, каждый раз всё дальше и дальше от берега.

– Спасите! – крикнула, но получилось тихо, хрипло, и она заплакала, продолжая крепко держаться порезанными в кровь руками за какой-то корешок. Туман становился гуще, уставшее маленькое тельце неистово терзали комары. Река под ногами казалась бездонной.

И вдруг она услышала голос.

– А что ты тут делаешь? – нежданно-негаданно, словно приведение, из тумана вышел мальчик. – Давай руку.

Ия протянула ручонку и судорожно сжала его ладошку – тёплую, мягкую, широкую для такого маленького человечка, и надёжную. Он сопел, пыхтел, но уверенно тащил по обрывистому берегу вверх застрявшую в вязкой грязи незнакомую долговязую девочку.