Время моё

Вскинет руки лебедины,
белым платом серафимы
обовьют и вознесут
горькую на Божий суд.

И покается она,
Русь – пресветлая княжна,
скажет:
– В том моя вина,
что и в судный день… вольна!

Виноватый

– Явись, покажись, виноватый,
за коего маемся тут,
за коего сонмы распятых
России никак не зачтут.
Явись, может, миром отмолим?..
За что эта пропасть на нас?
– За что? Да за вольную волю!
Явись? Да я каждый из вас!»

Чёрный бант

Чёрный бант, ты по ком панихиду справляешь?
Студят ветры октябрьские сердце земли.
Не последних ли ты под крыло собираешь,
тех, кому еще совесть держаться велит?

Скольких ты проводил, нашептав о свободе,
чёрный бант на петлицах и древках знамен?
Вот они, те, кто верили, тихо уходят,
унося нашу славу, как сон.

Славу наших высот, славу наших бесславий,
суесловье в холодном поту.
Чёрный бант. Да хрустящий под тяжестью гравий,
да шаги, да шаги в пустоту…

Измена

А пуля – себе на уме, хоть и дура,
во славе найдёт и в забвения мгле.
И сколь ни гляди напряжённо и хмуро
на вещую карту, на штоф на столе,
упёршись затылком в холодную стену,
а локтем в наган именной…
Измена…
Измена, измена, измена
себе
со своей же страной.

«Джипы с «тоном» на стёклах…»

Джипы с «тоном» на стёклах,
всё: «тугры» да «тугры»…
Мимо редьки и свёклы —
как иные миры.

Чертят чёрною кровью,
тонкой костью хрустят…
Поведёт мамка бровью:
– Не к чертям ли летят?..

Батя хлопнет вторую,
дед по третьей нальёт:
– Пусть пока пожирует
«вороньё»… Их черёд.

Обобрали до нитки,
до глотка, до куска!
Восемь ртов, да убытки…
Ох, Надюха, тоска!

Кормишь, бедная, грудью
неизвестности рты
на развалинах сути,
на поминках мечты…

– Вась, да было ить хуже,
так чего ж унывать?
Поясок, вот – потуже,
и… – пораньше в кровать.

И запойный мессия
рыкнул, вдруг просветлев:
– Не пропала Россия,
пропадёт, зажирев!

Родная кровь

Земля, она, не вырождается.
Земля, она всегда – земля.
И кто теперь по ней слоняется,
мошной бесчестною пыля,
тот – вор и лжец. Он вырождается,
как всё гнилое, до нуля.

Не вырождается и Родина,