Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова

Специально для тех, кто решит, что всё вышесказанное – бред, открою ещё одну «тайну». В Государственном архиве Российской империи (разряд VI, уголовные дела по государственным преступлениям) хранятся материалы «Холмогорской секретной комиссии» и другие документы, относящиеся к Анне Леопольдовне, Ивану Антоновичу, другим членам Брауншвейгской фамилии и близким к ним лицам, в том числе «Дело архангельского архиерея Варсонофия по обвинению в попытке установления контактов с заключёнными».

Документ датирован 1751 годом. Скорее всего, это время завершения дела (но, как увидим ниже, ещё не сдачи в архив). Значит, поймали Варсонофия при попытке (хотя таких попыток могло быть несколько) установить связь со «словесными овцами» именно тогда, в конце 1746 – начале 1747 года. В том, что разбирательство длилось несколько лет, нет ничего удивительного: ведь речь шла не о конкретном преступлении, а только о намерении, а его, попробуй, докажи. Видимо, Варсонофий сумел отговориться (или откупиться), раз делу не дали «ход».

Но если мы не правы, то скажите, зачем ему это было надо – устанавливать какие-то контакты с заключёнными? И зачем ему это надо было именно в данное время? И зачем всё это надо было Ломоносову, если он не имел никакого отношения к Брауншвейгскому семейству? Зачем он вообще писал Варсонофию то странное, а вернее – намеренно, как мы видим, запутанное письмо?

«Реэстр, что в Санкт-Петербурге поднесть»

Существует ещё один документ, также говорящий о странных отношениях Варсонофия и Ломоносова. Он был найден через полтора века после этих событий известным архангельским историком, археографом и палеографом, членом-корреспондентом АН СССР с 1928 года И.М. Сибирцевым в черновых бумагах Варсонофия, которые поступили в 1759 году, после смерти архиепископа, в Архангельское епархиальное древлехранилище из архива Холмогорского собора. Называется документ «Реэстр, что в Санкт-Петербурге поднесть»; составлен с собственноручными поправками Варсонофия. По этому «реэстру» кто-то из близких архиепископу холмогорцев, имеющих постоянную связь с Петербургом, должен был передать в столице семи нужным Варсонофию людям различные «подношения» в виде деликатесов.

Пятеро из этого списка были чиновниками Синода. Так, синодальному обер-прокурору А.И. Львову, фамилия которого стояла в «реэстре» первой, предназначались: «четверть стяга говяжья» (очищенная мясная туша без головы и ног) весом 5 пудов 15 фунтов (82 кг), двадцать языков копчёных, одна свежая сёмга в полупуда, пять сёмог копчёных, три сёмги просольных – две по 35, одна в 36 фунтов (по 15-16 килограммов каждая).

Если кто-то подумает, что обер-прокурор был на официальном «кормлении» у Архангельской епархии, то будет неправ. Уже тогда это называлось взяткой, вскрывалось и осуждалось. Недаром Афанасий Иванович Львов оставил о себе память в истории как взяточник, мало влиявший на работу Синода и не пользовавшийся расположением императрицы. Назначенный в 1753 году, уже через четыре года он был снят с высокой должности по ходатайству членов Синода.

Должность обер-прокурора была введена Петром I в 1722 году, в ходе церковной реформы, для наблюдения за исполнением государственных законов по Духовному ведомству и контроля за своевременным исполнением дел. Поскольку Святейший Синод собирался для заседаний только на летнюю и зимнюю сессии (в промежутках между ними епископы разъезжались по своим епархиям), в основе принимаемых им решений лежали дела не в первоначальном виде и с полной документацией, а в форме их экстракта, отредактированного штатом секретарей синодальной канцелярией, руководимой обер-секретарём.

Именно синодальный обер-секретарь Леванидов стоял вторым в списке «нужных» Варсонофию людей. Ему перепали «часть говяжья стяга из задних, двадцать языков копченых, три семги копченых и две – просольных по 35 фунтов». Яков Герасимович был влиятельнейшим человеком в Синоде, прослужил здесь 16 лет до самой своей смерти в 1756 году.

Среди «одариваемых» Варсонофием синодальных чиновников значились также три секретаря канцелярии. Все люди из рассматриваемого нами списка были обозначены по фамилиям и должностям. И только два человека никак не обозначены: Ломоносов (он в списке, составленном по значимости персоналий, стоит третьим, но без указания имени-отчества) и некто Иосиф Дудин (шестой по списку). Ломоносову отправлялись «передняя часть говядины» и одна копчёная сёмга, Дудину – сёмга просольная в 30 фунтов.

Публикатор этого документа в 1911 году И.М. Сибирцев называет Дудина богатым негоциантом (синоним – торговец; но у этого слова есть ещё одно значение – торговый посредник). Иустин Михайлович высказывает также предположение, что «самый факт чествования Ломоносова показывает, что на родине не теряли из виду знаменитого земляка, и что сам он не забывал своей родины». Спорная мысль, даже если не соглашаться с нашей версией. Что значит «не забывал своей родины» в контексте рассматриваемого документа? Напоминал, что неплохо бы послать ему копчёной сёмужки и говяжьей вырезки?

Кроме того, подношение в данном случае делалось не земляками, а архиепископом, с которым учёного, вроде бы, ничего не должно связывать. Более того, Варсонофий, как мы уже отметили, никак не обозначает этого «Ломоносова». Случись, попадёт «реэстр» в чужие руки, легко отвертеться: мало ли людей с такой фамилией в Петербурге! И относится эта предосторожность только к Ломоносову, что может говорить о том, что их имена всё же что-то связывало, и связь эта – опасная, тайная.

Что же это может быть за тайна? По нашей реконструкции получается, что небогатый и прагматичный Варсонофий щедро отблагодарил за что-то группу тесно связанных между собой людей, и случилось это в период с 1753 года (время назначения Львова на должность обер-прокурора) по 1756 год (время смерти Леванидова). Судя по составу одариваемых канцелярских людей и количеству отправляемых деликатесов, речь может идти о каком-то очень важном для архангельского архиепископа документе, который надо было или «подправить», или «потерять», то есть не дать ему хода.

Как мы помним, комиссия, разбиравшая дело Варсонофия по обвинению в попытке установления контактов с заключёнными, находившимися в бывшем архиерейском доме, не смогла доказать умышленность его действий и не вынесла обвинительного заключения. Но, возможно, было сделано представление Синоду: на основании этого и других серьёзных проступков наказать Варсонофия со всей строгостью по духовному ведомству. А «бригада» Львова по чьей-то просьбе дезавуировала это представление и подготовила для рассмотрения членов Синода дело так, что оно приобрело смысл незначительного происшествия.

Слово за архиепископа перед обер-прокурором как бы невзначай мог замолвить на каком-нибудь светском рауте или званом обеде у своих «покровителей» Ломоносов, который должен был чувствовать вину за то, что втянул Варсонофия в дело, едва не закончившееся для того весьма плачевно. Ясно, что фамилия Ломоносова не могла случайно появиться в этом специфическом «реэстре», где фигурируют люди, связанные, похоже, одним делом, которое, судя по всему, закончилось благополучно.

Доставивший подношения в Петербург и получивший за это свой «подарок» Иосиф Дудин – это скорее всего Осип, один из трёх сыновей Христофора Дудина, у которых юный Ломоносов выпросил свои первые учебники – «врата учения». Осип был резчиком по кости и в начале 1750-х возил изделия свои и других умельцев в Петербург на продажу (то есть был торговым посредником), а с конца 1750 до середины 1770-х годов постоянно жил в Петербурге, работал мастером косторезного цеха. Осип мог доставить подношения в Петербург вместе со своим товаром.

Архангелогородский и Холмогорский архиепископ Варсонофий умер в 1759 году, прожив на свете 65 лет. В конце жизни архиепископ раздал своё небогатое личное имущество нуждающимся «на помин души», а также вложил «в поминовение своей души» в архиерейскую библиотеку книгу «Пращица нижегородского епископа Питирима», напечатанную в Синодальной типографии. После его смерти расходы на погребение, за неимением средств у покойного, были отнесены на счёт архиерейского дома. Похоронен в Преображенском соборе в Холмогорах.

Варсонофий оставил о себе неоднозначную память. История с сохранившимся «непонятным» письмом к нему М.В. Ломоносова, вложенным в серьёзный учебник по экспериментальной физике, полтора века спустя, при подготовке 200-летнего юбилея великого учёного, несколько обелила и подняла в глазах северян образ невоздержанного на слово и дело архиерея. Скорее всего, именно тогда появилась надгробная надпись, в которой Варсонофий охарактеризован как «умножитель наук и школ любитель», каковым вообще-то он, судя по всему, не был…

Ну а что же Ломоносов, интересовался ли он ещё когда-то судьбой холмогорских узников или предпочёл забыть о них во избежание возможных неприятностей? При Елизавете, думается, он таких попыток больше не предпринимал. Первая реальная возможность хоть как-то повлиять на судьбу Брауншвейгского семейства появилась у него с восшествием на престол Петра III.

Этот император, как известно, ликвидировал Тайную канцелярию Елизаветы Петровны, но после его гибели данное учреждение Екатериной II было возрождено при Сенате и названо Тайной экспедицией. Сюда было передано и дело Брауншвейгского семейства. Надзор за ним новая императрица поручила графу Н.И. Панину, сенатору и действительному тайному советнику.

Екатерина не любила Панина, но вынуждена была считаться с его умом, опытом и авторитетом, завоёванным им ещё при дворе Елизаветы Петровны, где он занимал весьма заметное место. Никита Иванович, считают историки, был хорошо знаком с М.В. Ломоносовым.

Панин вступил в должность руководителя Тайной экспедиции в конце 1763 года. Через несколько месяцев им были отправлены в отставку два десятка самых наглых и распущенных нижних чинов «Холмогорской секретной комиссии», состарившихся на этой малодостойной службе. Все они дали подписку о неразглашении сведений об «известных особах», после чего были расселены по захолустным городам страны без права покидать эти места до конца жизни.

А в 1765 году «Холмогорская комиссия» была переведена (не без участия, судя по всему, М.В. Ломоносова) в подчинение архангельского губернатора генерала-поручика Е.А. Головцына. Того самого, о котором Ломоносов писал в том же году сестре Марии: «Я часто видаюсь здесь с вашим губернатором и просил его по старой своей дружбе, чтобы вас не оставил…». Не часто Михаил Васильевич называл кого-то своим другом, потому познакомимся с этим человеком поближе.

Друг Ломоносова губернатор Головцын

Глава Архангелогородской губернии с 1763 по 1780 год, генерал-поручик, действительный статский советник Егор Андреевич Головцын (1717 – после 1797) получил воспитание и образование в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе; в службе состоял с 1732 года. По выпускной характеристике «…геометрию окончал, а по-немецки и по-французски говорит хорошо и разумеет авторов, фехтует в контру нарочито, силён в верховой езде, рисует красками, дошел до польской истории, в географии знает весь Гоманской атлас, кроме Германии, обучался сочинению моральных писем, фортификации учится в атаке».

Выпущен в армию в чине подпоручика в 1740 году. Участвовал в Русско-шведской войне 1741-43 годов, был среди тех, кто брал штурмом город Вильманстранд (в этом кровопролитном сражении шведы потеряли четыре тысячи человек; русские – две с половиной тысячи). Позднее участвовал в ряде других военных походов. В 1751 году произведён в секунд-майоры, в 1755 – в подполковники. В Семилетней (1756-63) войне с Пруссией был назначен учредителем хлебных магазинов (магазейнов, как тогда говорили) Обсервационного полка, расквартированного на границе с Силезией.

В 1760 году Головцын был назначен присутствующим в главном кригскомиссариате (военное ведомство, заведовавшее тыловым обеспечением войск), затем руководил Московским генеральным сухопутным госпиталем. В 1763 году получил чин генерал-майора и назначен губернатором Архангелогородской губернии. На этой должности пребывал более 17 лет.

В столице у генерала был собственный дом. Это известно из записки императора Павла петербургскому военному губернатору графу Буксгевдену от 2 июля 1797 года: «Когда приедет в Петербург или губернию выключенный из службы полковник Моцонков и будет жить в доме или тестя своего статского советника Головцына, или в другом каком месте, повелеваем вам иметь за поведением его наблюдение». Чем провинился зять губернатора и какова его дальнейшая судьба, неизвестно, но известно, что второй его дочери, Варваре Егоровне, с мужем повезло, видимо, больше. В начале 1780-х она стала женой А.И. Корсакова – видного государственного деятеля, генерал-лейтенанта, директора Артиллерийского корпуса, президента Берг-коллегии, сенатора, а также коллекционера, знатока и ценителя предметов искусства. Обе дочери Егора Андреевича выросли в Архангельске.

Головцын стал последним губернатором огромной Архангелогородской губернии, в которую входили также вологодские и олонецкие территории. С 1780 года это уже Вологодское наместничество, составленное из Вологодской, Велико-Устюжской и Архангельской областей с центром в Вологде. Вместе с административным преобразованием произошла и смена руководства: 63-летний Головцын был отправлен в отставку.

Всего за 200 с лишним лет существования в нашей стране института губернаторства руководство северного края менялось 80 раз. Большинство губернаторов приезжали на два-три года; лишь шесть из них работали в этой должности более 10 лет и только два – 17 лет: Головцын и предшествовавший ему С.А. Юрьев.

Власти, судя по всему, с одобрением относилась к губернаторской деятельности Головцына: уже через год после назначения он был награждён орденом св. Анны, в 1771 году получил чин генерал-поручика. Однако с общественностью управляемой территории, как считают историки-краеведы, губернатор найти общий язык так и не смог. «Напротив, совершенно иного рода репутацию заслужил Головцын от архангелогородских граждан за свой личный чёрствый характер, не чуждый жестокости, за свой узкий формализм, за явную приязнь к иностранному и за оппозицию к местному русскому купечеству, с которым он менее всего церемонился»,– писал об этом человеке уроженец Архангельска историк С.Ф. Огородников[104 - Огородников С.Ф. Очерк истории города Архангельска в торговопромышленном отношении. СПб., 1890.].

Много нареканий и различных обвинений высказал в адрес Головцына в своей «Краткой истории о городе Архангельском» архангельский историк-краевед В.В. Крестинин, лично переживший от губернатора немало, как он говорил, «препинаний». Одной из главных проблем во взаимоотношениях губернатора с купеческим посадом, от имени которого выступал Крестинин, была монополия графа П.И. Шувалова, которого поддерживал Головцын, на владения сальными, рыбными и тюленьими промыслами. Центр их был на Мурмане, в городе Кола. Шуваловский откуп на эти промыслы не давал развернуться архангельским купцам. В 1768 году, когда срок монополии истёк, императрица Екатерина II по настоянию местного купечества возвратила промыслы в вольную и свободную куплю-продажу.

Приехавший на Север через два года в составе экспедиции Академии наук будущий академик Н.Я. Озерецковский писал, что когда Шувалов «на откупу содержал все промыслы, на Северном океане производимые, и когда в Колу за ворванным салом, за тюленьими и моржовыми кожами, за трескою и проч. приезжали иностранные корабли, тогда Кола была многолюдный город, в котором всё к содержанию потребное без труда иметь было можно. Когда же откуп кончился.., Кола тотчас почувствовала во всём недостаток и жители её на ладьях, на шняках и на лодках целыми семьями поплыли в город Архангельский, чтобы не умереть в Коле с голоду».

Озерецковский знал, о чём пишет, так как прожил на Кольском полуострове целый год, изучая этот край. То же был вынужден признать и Огородников, анализировавший ситуацию сто лет спустя: «Как воспользовалось купечество дарованным ему правом на сальный торг? Увы, отвечаем, воспользовалось самым безалабернейшим образом, благодаря черт[ам] нравов нашего торгующего сословия, благодаря неуменью сплотиться, сделать что-либо в видах взаимной самопомощи, и желанию покорыстоваться насчёт своего ближнего».

Современные исследователи считают, на основании архивных материалов, что в последовавших в Сенате после отмены шуваловского откупа дискуссиях и слушаниях о развитии морских промыслов на Севере России «Головцын однозначно встал на сторону малоимущих промысловиков-заготовителей, выступив решительным противником монополии крупного капитала… При этом губернатор выказал себя знатоком не только технологических деталей, но и характера сложившихся производственносоциальных отношений, в которые было вынужденно втянуто население поморских сёл и деревень».[105 - Ковальчук А.В. Об экономической свободе, северных морских промыслах и архангелогородском губернаторе Е.А. Головцыне (1760–1770-е гг.). Образы аграрной России IX–XVIII вв. М., 2013. С. 230–255.]

Очевидно, ошибались критики Головцына и в оценке личных качеств губернатора, считая его чёрствым человеком и формалистом. Так, во время пребывания экспедиции академика Лепёхина в Архангельске (1771-72 годы) Головцын оказывал этому учёному, ученику М.В. Ломоносова, всяческое содействие в его научных исследованиях, рекомендовал маршруты, заслуживающие внимания. В своих записках Лепёхин пишет, что из утомительной поездки на северо-восток губернии члены экспедиции «примчались в Архангельск, в объятия Егора Андреевича Головцына, бывшего там и достойного быть везде губернатором». А расставаясь, губернатор с чиновниками проводил учёных «до первого яма, ужинал с ними и заплакал, прощаясь».

Получив обязанность контролировать работу «Холмогорской секретной комиссии», как официально именовалось место заключения Брауншвейгского семейства, Головцын в течение последующих 15 лет регулярно посещал арестантов, а затем сообщал обо всех событиях их жизни осуществлявшему главный надзор за секретными узниками Н.И. Панину. В одном из своих донесений Егор Андреевич писал: «При первом своём приезде из разговоров я приметить мог, что отец детей своих любит, а дети к нему почтительны и несогласия между ними никакого не видно». Он вскоре проникся сочувствием к узникам, просил об их освобождении и устройстве на придворную службу, на что, конечно, не получил ответа.

По другим отчётам видно, что Головцын относился к принцу Антону и его детям с участием и заботой, внимательно следил за их бытовым обеспечением. Так, в первый его приезд они пожаловались, что не мылись в бане уже три года, и он обратился в Петербург за разрешением построить для них новую баню. Затем добился замены старшего по надзору за ссыльными 70-летнего капитана Зыбина, пьяницы и вора. По его настоянию был проведён ремонт в бывшем архиерейском доме.

Во время своих почти ежемесячных посещений Брауншвейгского семейства Егор Андреевич разговаривал с узниками, выслушивал их жалобы и просьбы, старался утешить, ободрить. Он стал как бы членом этой семьи: играл с ними в карты и другие настольные игры, нередко оставался обедать, заботился о хорошем столе для них, а также о лакомствах для детей: «покупал в Архангельске у иностранных купцов шоколад, сухие французские конфеты, немецкие сладкие пряники, чернослив французский, сыры голландские, смоквы, цукаты.. , что известно из многочисленных счетов шестидесятых и семидесятых годов»[106 - Левин Л. Холмогорская секретная комиссия. Архангельск, 1993.]. Конечно, это не решало основную проблему горемычного семейства, но хоть сколько-то облегчало и скрашивало их повседневную жизнь, о чём, думается, и просил его Михаил Васильевич Ломоносов незадолго до своей смерти.

Конец первой книги

notes

Примечания

1

Ефремова М.А. Нам не хватило жизни и любви // Архангельск. 2014, 15 окт.

2

Ламанский В.И. Михаил Васильевич Ломоносов: Биографический очерк». СПб., 1864. С. 9.

3

Учёные записки Архангельского пединститута. Выпуск 16. Архангельск, 1964.

4

Шергин Б.В. Гандвик – студеное море / Слово о Ломоносове. Архангельск, 1971. С. 92.