Воин грозного князя. Сказ об Илье Муромце и Соловье-разбойнике

– Не печалься. Все пройдет и будет лучше, чем у них.

Он отвернулся к стене и ни слова ей на это не сказал, но и заснуть в ту ночь мальчик не мог. Мир был не так хорош, как ему казалось в самом начале, по отношению к нему кто-то сильный, поступил очень жестоко.

Илья заснул только перед рассветом, когда сама богиня Лада заглянула к нему в коморку, чтобы взглянуть на того, о ком среди духов было столько разговоров разных, закрыла ему глаза мягкой своей ладошкой и усмехнулась.

– Много еще радостей будет в жизни ребенка, и как много горестей, но радостей больше. Она могла видеть то, что людям было недоступно.

Ведьма, готовившая свое очередное зелье, взглянула на богиню. Даже ее пробрали слова эти странные, но потом она разозлилась:

– Легче всего гладить по дороге да сон напускать, когда вся черная работа другому достается.

Но богиня на ее ворчание никакого внимания не обратила. Она могла сказать, что каждый должен делать то, что ему полагается, и не обязательно ворчать, когда делаешь то, что должно. Но она сделала вид, что ничего не слышала. Да и пристало ли богине за что-то упрекать ведьму? И своими секретами старуха владела очень искусно.

Она улыбнулась и удалилась так же неожиданно, как и появилась.

№№№№№

– Сама богиня к нам пожаловала, – самодовольно усмехнулся Домовой, как только заглянул к Баннику.

– Марена что ли из подземелья своего вылезла? – ядовито поинтересовался тот, хотя ему было прекрасно известно, о какой богине идет речь.

Но на этот раз он был особенно зол и всклокочен. Богиня в бане его никогда не появлялась, и даже знака никакого ему никогда не подавала, а потому он готов был язвить в ее адрес, сколько душе будет угодно.

Она всегда обходило его стороной, может быть, злобности его перенести никак не могла. Но коли она богиня Лада, то не должна кого-то без внимания оставлять, даже если это и маленький Банник или Леший какой. Кто ей дал право выбирать к кому идти, а к кому не показываться?

Так старался оправдать Банник свое злобное отношение к жизни и самого себя любимого.

– Я тебе про Илью толкую, – не выдержал его непонимания Домовой.

– А я тебе про себя, – бросил ему в ответ тот, – да и что ты мне все Илья, да Илья. Как лежал он, так и лежит и ни черта ему не сделается, ни богу свечка. Ни черту кочерга твой Илья, а чем с уродами всякими возиться, так лучше бы о приятелях своих подумал, – намекнул он Домовому на собственное одиночество.

– Это ты-то нормальный, – усмехнулся Домовой, – от злобы твоей, скоро баня сгорит и огня другого не понадобится.

– А чем это я так плох стал – хожу, по крайней мере, делами занят, без меня бы вы все были грязные как свиньи, и не с кем поругаться даже, и не рыдаю горькими слезами, чтобы внимание к себе привлечь, – рассуждал он о себе любимом более добродушно.

– Довопился уже, что в одиночестве остался, и я к тебе больше приходить не буду, – пригрозил Домовой, чтобы хоть как-то на него повлиять.

И Баннику вовсе не хотелось, чтобы последний его собеседник исчез, просто разозлился он шибко, и никак не мог успокоиться, и то, правда, что это они все на него так навалились?

№№№№№№

– Мне хочется, – говорила в это время Лада Леле, чтобы не местью душа его пылала, и не сокрушил он ничтожного князя, а стал бы любимцем народа и заступником за слабых и обиженных.

– Ты глупа, как всегда, хотя меня в том обвиняешь, – не выдержала Леля, – он – княжий отпрыск, пусть не совсем законный, но все же, так при чем тут народ, да разве за всех заступиться можно. Я уверенна, лучше хорошо сделать одно дело, чем за весь мир стоять и ничего не сотворить.

– Но жизнь их не так коротка, как нам кажется, много что еще успеть можно.

– Да, если учесть, чо первую половину он в кровати своей проведет, – не удержалась от сарказма Леля.

– Человек много успеет, если захочет этого, – твердила о своем Лада, – а если он только о мести князьку нашему будет думать, тогда и делать нечего.

– Они не позволят тебе его от предназначения отвлекать, – предупредила ее Леля, да и интересует всех только то, что вокруг князя твориться.

В этом ее юная собеседница была права. Но и она не собиралась отступать оттого, что герой героев не только с князем соперничать должен. И она не оставит его, когда он поднимется и пойдет в Киев.

Так и решалась в те дни судьба героя.

ГЛАВА 15 ВОЗМУЖАНИЕ

Пока боги и духи спорили и решали, что дальше должно происходить, и внимательно следили за питомцем своим, Илья рос и мужал. Хотя ноги его все еще бездействовали, но росту он становился высокого, широк в плечах. И невероятно красивым юношей казался. Светловолос и синеглаз был покоритель женских сердец, и борец со всеми чудовищами в мире.

И если бы не это не проходящая грусть – не улыбались его глаза, даже когда сам он улыбался. Но он был очень молод и не мог грустить долго.

В те времена юный князь Владимир, только что завоевавший Киев, убравший всех со своего пути, понятия не имел ни о городе Муроме, ни о себе Карачарове, ни о том. что мальчик, живущий в обычном доме, станет героем -богатырем, и личным его врагом сделается.

Он издал указ, по которому должны были к нему съехаться те, кто будет составлять его дружину могучую и служить ему верой и правдой.

Только самых сильных и отважных оставлял в своей дружине князь, остальных направлял на разные иные работы, в которых не требовалось такой сноровки и мужества.

С ними он собирался славные дела свои совершать.

– Мы научим тех, кого научить можно, – говорили его посланники, и придирчиво отбирали тех, кого не стыдно было княжескому двору представить. Так слухи о княжеской дружине дошли и до Карачарова, и несколько парней рванулись туда. Да одного из всех только забрали с собой слуги княжеские, остальным пришлось назад воротиться – не станут они воинами никогда.

Тогда в доме Ивана пахари и стали говорить о посланниках князя Владимира. И вспомнил о славном прошлом своем бывший воин, и грусть- кручина душой его в тот миг овладела. Хотя немало лет прошло, пора было отвыкнуть от меча и от пиров веселых, от ярости и милости княжеской, но не забывается такое. И стал он вспоминать и рассказывать о том, как это было тогда. И из рассказов его получалось, что был князь Ярополк самым лучшим. Память стерла давно все дурное и скверное, что пережил он когда-то, а князь Владимир таким злодеем лютым предстал, что и слушать жутковато было.

Ничего не было прекраснее сражений. И таким чужим он показался мужикам, которые ничего кроме труда тяжкого своей жизни не знали никогда. Зато Илья, все это слышавший, такой любовью к отцу проникся, что и сам он в тот же день ушел бы в дружину, если бы мог идти.

Но с того дня только одна мечта в душе его оставалась. Птицей ли быстрой, рыбой ли шустрой, волком ли серым, но хотел он пробраться в Киев, и участвовать и в пиру княжеском, и в сражении бранном. Он точно знал, что будет везде первым, по-другому и не мыслил себя в те минуты.

Хотя в те минуты такие мечтания казались ему настоящей насмешкой. Если нормальных парней назад отправили, то его только на руках носить можно – никому он там не нужен и никогда не понадобится. Его и двор княжеский подметать не возьмут, не то, чтобы сражаться с врагами земли русской, да с князем пировать.

Такого отчаяния никогда прежде не было в душе ребенка. Не хотел и не мог он больше оставаться в крестьянском доме и из окна смотреть на то, что в этом мире творится, и слушать чужие рассказы не хотел, зная, что самому ему ничего сделать не суждено.

Он понимал, что оставался обузой для тех, кто души в нем не чаял.

Илья с того дня перестал совсем улыбаться, и не мог никто разогнать печали его, все сильнее душу оплетавшие.

Правда, он знал, что никогда не выйдет в поле и не будет однообразно и изнурительно пахать и сеять, но и это было слабым утешением для добра молодца. Не согнется он до земли, от труда такого. Сам не станет прахом на этой земле, не успев в небеса на звезды взглянуть.

– Он не сможет мне быть помощником на поле, – думал с обидой Иван, – ладно, пока сил хватает, а когда стану я стар да немощен, что делать тогда? Тогда всем придется помереть от голода.

И снова с мольбой он обратился к небесам и богам своим, и к единственному своему князю Ярополку, другого не знал, и знать не хотел воин.

– Я вырастил его, – говорил он, – разве не должен и ты о нем хоть немного позаботиться, пусть встанет парень на ноги, помоги сыну своему, о княже.

Молчанием ответили ему небеса. Но он знал, что рано или поздно получит от них ответ.

Но дни тянулись за днями, и бывали они длинными, особенно зимой. И вера таяла, как первый снег, казалось, что не стоит ждать каких-то перемен. Словно медведь в берлоге своей, оставался на всю зиму дома Илья, и только сквозь малое оконце, да изредка открываемую на улицу дверь, смотрел он на этот мир, белый и однообразный. И все там было одинаково серо и скучно.