Искатели. Свидетели. Творцы

Эти строки написал сотрудник нашей газеты.

А можно сказать: замечательный советский поэт.

А можно: друг Сергея Есенина, свидетель и участник легендарных уже литературных вечеров, где блистали лучшие имена молодой революционной поэзии.

Журналист, первые шаги делавший в «Правде», знакомый с Марией Ильиничной Ульяновой и Надеждой Константиновной Крупской.

Фронтовик.

И все это будет справедливо, потому что сказано о Петре Васильевиче Чихачеве.

Ему в эти дни исполнилось бы восемьдесят.

Непросто рассказать об этом человеке, как непросто ему было прожить свою трудную жизнь. Петр Васильевич перенес и тяжесть несправедливых обвинений, и «был убит под Ленинградом», как писал он сам о ранении, после которого жив остался только благодаря чуду, сотворенному военным хирургом. Был чоновцем в юности и строил первое метро, замерзал на Севере, дружил с моряками и рыбаками юга…

Пусть расскажут о нем те, кто его хорошо знал. И пусть расскажет он сам.

Жена Петра Васильевича, Нонна Александровна, и дочь Светлана Петровна пренебрегли устоявшимся в квартире порядком. Они раскрыли передо мной семейный архив, стараясь отыскать самое интересное, самое важное. А все оказывается самым дорогим, потому что связано с жизнью близкого человека. И самая маленькая вещица говорит немало, а уж рукописи, стихи, книжечки первых изданий…

Рассказывает Нонна Александровна:

– Родился Петр Васильевич в Подмосковье, в рабочей семье. Юность его, пришедшаяся на годы революции и гражданской войны, навсегда сохранила в душе будущего поэта романтику и глубокую веру в справедливость. Он видел Ленина, когда вождь революции приезжал на Люберецкий завод сельхозмашин. Тема комсомола, гражданской войны, борьбы оставалась ведущей в его творчестве всю жизнь.

В поэзию позвали его такие гиганты, как Брюсов, Есенин. Это потом Петр Васильевич напишет небольшие воспоминания о Сергее Есенине. А тогда были встречи, была обыкновенная человеческая дружба, продолжившаяся на долгие годы такой же дружбой с сестрами Есенина. Жаль, не уберегли в бесконечных переездах подарок: когда Петр Васильевич уезжал из Москвы, дал ему Есенин с собою старинный диванчик, с резными ножками, обитый красивой тканью – чтоб уютней было в беспокойном доме молодого поэта…

Афиша, которую дочь Светлана расстилает прямо на полу, необычная. Она приглашает на выступление Сергея Есенина. Еще один свидетель давних дней.

Из воспоминаний Петра Чихачева:

«Впервые я увидел Сергея Есенина в 1923 году в стенах Высшего литературно-художественного института. Первого сентября, в день открытия занятий в институте состоялся литературный вечер, на который были приглашены Сергей Есенин и Николай Асеев…

Есенин читал на вечере «Заметался пожар голубой», «Ты такая ж простая, как все», «Дорогая, сядем рядом». Читал он несколько нараспев, но очень сильно и выразительно. Его глаза вспыхивали пламенем вдохновения, голос то повышался до драматического звучания, то опускался до тихой грусти. Поэт произвел очень сильное впечатление, и ему долго и горячо аплодировали.

Когда окончился литературный вечер, и поэты попытались выйти на лестницу, их окружила восторженная толпа студентов.

Месяца через три после этого студенты нашего института, проживавшие в общежитии на углу Домниковской улицы и Каланчевской площади, решили пригласить Есенина в гости. Встреча с поэтом состоялась в Брюсовском переулке на Тверской… Есенин не кичился своей славой. Он охотно принял наше приглашение…

Летом 1925 года мы с Есениным ехали в поезде в Люберцы, где я жил вместе с матерью, бывшей литейщицей Люберецкого завода сельхозмашин. От тяжелой работы и безрадостной жизни у нее к сорока годам отнялись ноги.

Человек большого и щедрого сердца. Есенин очень любил наших матерей-тружениц… Увидев мою мать, он расцеловал ее, а потом, когда мы пошли гулять в городской сад, он говорил мне:

– Почему ты не отправишь маму в хорошую больницу? Не можешь устроить? Хочешь, я тебе помогу?

Мы шли по тенистой липовой аллее и о чем-то разговаривали. Вдруг Есенин остановился, схватил меня за руку и прерывающимся голосом проговорил:

– Я еду в Москву…

– Почему так скоро? – спросил я.

– Чертовски хочется писать! Проводи меня до поезда и извинись перед мамой, что я не зашел проститься.

А через несколько дней на скамейке в саду дома Герцена он читал нам новые стихи «Собаке Качалова».

…Секретарь московского месткома писателей И. М. Новокшенов передал мне коротенькую записку. В ней было написано: «Договорился с профессором Кожевниковым… Вези маму в больницу имени Семашко (Щипок, 8). Сергей».

Я смотрела на любительские снимки Петра Васильевича Чихачева и с трудом выбрала одну из фотографий для сегодняшней подборки. Петр Васильевич, оказывается, не любил сниматься. Поэтому выбор не особенно богат. Фотографии сделаны большей частью по случаю. Вот они: за рабочим столом в редакции газеты; кто-то шутя вознес над ним пресс-папье; беседа, видимо, с героиней газетной публикации – Петр Васильевич разводит руками, улыбается. И ни в одной из фотографий не найдешь красивой позы. Таким был Чихачев и в жизни, и в стихах, и в газетных корреспонденциях.

Рассказывает Вячеслав Андреевич Попелыш, коллега П.В.Чихачева по газете:

– Я пришел в редакцию литсотрудником экономического отдела. Таким же литсотрудником был и Петр Васильевич. У него одинаково хорошо получались и стихотворения, и очерки, и корреспонденции, работал он во всех жанрах. Вот, скажем, фельетон Чихачева мог быть незаформализованным, но фельетонное начало было обязательным. Это его отличало от других сотрудников.

Я от него многое взял. Он не был специалистом какого-то профиля, слесарем там или моряком, но одинаково ярко писал и о цементниках, и о рыбаках, – оттого что добивался неформального проникновения в образ человека. Поэзия, видимо, помогала писать на высоком уровне.

Петр Васильевич шел не через гайку к человеку, а от человека – к гайке. Что выводило его на хороший материал в газете? Он был глубоко эмоционален. Я изумлялся его неистовости в отношении к человеческой судьбе. Или это ему дано было от природы, или научила жизнь, его собственная трудная судьба.

Он был очень прямым человеком. Высказывался только по справедливости. Как бы жизнь его ни ломала, это чувство справедливости осталось в нем навсегда, и это соединяет его с сегодняшним днем.

У него было много друзей. Но были и такие, кто недолюбливал и побаивался его – за остроту и нелицеприятность суждений.

По-нашему, по-газетному говоря, опровержений на его материалы не поступало. Могли обижаться, даже раскланиваться перестать, но правоту признавали – по справедливости.

В газетном деле он был человеком незаменимым. Любые редакционные задания выполнял молниеносно. В номер – значит, в номер.

Чинодралом не был. А был душой коллектива. И ученика себе такого воспитал. Он Кима Клейменова привел в газету, когда тот был простым ломщиком камня – обыкновенный здоровый парень с семью классами образования. А вот заметил у него Петр Васильевич ту же, близкую ему, любовь к человеку. Ким, как и он, писал только о человеке, не было у него в стихах ни гайки, ни станка. Они умели пропускать все эти вещи через человеческое сердце, и тогда самая мертвая вещь оживала. Они, видимо, были счастливы чувствовать это.

Окна экономического отдела в старом здании редакции выходили на улицу Мира (ныне – Новороссийской республики 1905 года). И когда нужно было оживить страничку, шли именно в экономический отдел: «Петр Васильевич (или Ким), идите и принесите через час стихотворение в номер». Выходили они на аллею, садились на скамеечку и, как всякие поэты, вели себя, на сторонний взгляд, несколько странновато: ты мог подойти к ним, о чем-то спросить – бесполезно, ибо они не видели и не слышали сейчас ничего. Пока стихотворение не готово, к редакции не оборачивались. Выведешь его из поэтического оцепенения – номер, мол, уже готов, – а у него на пути до машинки дозревает последняя строчка. Это были экспромты, но именно то, что нужно.

Благодаря ему у нас не было проблемы свежей информации – доставал всегда, несмотря на все несовершенство телефона в то время.

Был Петр Васильевич ниже среднего роста, с очень широким, улыбчивым лицом в толстых очках. Я тогда только пришел с флота, очень любил Есенина, стихи его в тетрадочку переписывал. И надо же – Петр Васильевич встречался с моим любимым поэтом. Сейчас трудно представить, но тогда, в 1957-58 годах, стихи Есенина нелегко было достать. Так что рассказы Чихачева были по-настоящему бесценны.

У Петра Васильевича было много от Есенина. Они были близки душой, несмотря на разницу в возрасте, в мастерстве. И что для меня очень важно – Есенин был великим гражданином, поэтом России, а Чихачева отличала такая же великая готовность низвергнуться ради человека.

Готовность, о которой говорит товарищ Петра Васильевича, – не на словах. Он никогда не думал о собственной безопасности, вступаясь за другого. Такова, наверное, участь настоящего поэта – его сердце открыто для боли всего мира. Но зато и его радость щедро роздана всем.

Сердце Петра Чихачева давно не бьется. А тепло его по-прежнему с людьми.

Новороссийский рабочий, 14.10.1988

«Моя защита – мое перо»,

сказал когда-то о себе наш земляк, известный советский поэт Петр Чихачев

Автор: Людмила Курова

На доме, в котором жил Петр Васильевич Чихачев последние годы, висит табличка. Золоченые буковки поблекли, краски словно поседели, и это наводит на грустные мысли. И в квартире поэта уже мало что напоминает о нем. Не потому, что здесь его забыли. Просто в жизни Чихачев был скромен, быт его не богат ни мебелью, ни тяжелыми книжными шкафами. Хозяйка, вдова Петра Васильевича Нонна Александровна днями в обычных заботах. Вон дочь с мужем ремонт затеяли, внуки учатся… Но по ночам ее гложет изнуряющая бессонница.

За два года, что мы не виделись, она, кажется, не изменилась. Такая же маленькая, суховатая женщина. И словно какая-то застывшая в ней тревога сковывает ее. Говорит скупо, как будто чуточку не доверяет собеседнику: мол, для чего это, не навредит ли памяти мужа? Мне кажется, я догадываюсь, откуда эта тревога, и невольно возникает желание как-то помочь. Хотя – в чем она нужна, эта помощь? Окружена Нонна Александровна заботой любящей семьи, вот пенсию персональную за мужа получила. Ведет активную переписку с краснодарской секцией Союза писателей. Как будто все в порядке. Но я же вижу – есть какая-то обида.