Российский колокол № 4 (48) 2024

– Без команды не стрелять, – тихо сказал ему стоявший рядом с деревом Гудэх.

Из толпы кано вышел мускулистый здоровяк. Он демонстративно бросил на землю большой двусторонний топор и, безоружный, подошёл к старику. Эти двое о чём-то недолго поговорили, затем вместе направились в центр поляны.

– Гудэх, подойди к нам, будь любезен! – крикнул Уомбли. – Без оружия.

– Если я подниму вверх один палец – убей старого, – дал инструкцию вождь, прислонил копьё к стволу баобаба и, испытывая сильнейшее напряжение, пошёл к центру поляны.

– Это Флике, вождь кано, – представил Уомбли стоящего рядом с ним бугая, когда Гудэх добрался до них.

Флике широко улыбался идеальными белыми зубами. При свете полуденного солнца улыбка в прямом смысле этого слова была ослепительной.

– Повторяй за мной слово в слово, – шепнул Уомбли на ухо Гудэху, – твоя рожа похожа на скукоженную сливу.

Гудэх открыл рот, но тут же поперхнулся. Видя огромные мышцы вождя кано, он понимал, что тому вообще не нужен топор. Если Гудэх ляпнет что-нибудь невпопад, Флике ему голыми руками шею сломает. Вождь куроки с сомнением взглянул на Уомбли. Старик уверенно кивнул.

– Твоя рожа… – дрожащим голосом начал Гудэх свою прерывистую речь, – похожа на… на скукоженную сливу, – последние три слова он проговорил быстро, пища, как мышь.

Флике улыбнулся ещё шире и показал Гудэху кулак с оттопыренным средним пальцем. В племени куроки этот жест считался сильнейшим оскорблением.

– Всё хорошо, – поспешил успокоить перепуганного толстяка в бизоньей шкуре Уомбли, – это знак дружбы у кано. Ответь ему тем же.

По-прежнему сомневаясь, Гудэх выставил перед собой два сжатых кулака и оттопырил вверх средние пальцы. Ему казалось, что Флике не сможет улыбнуться ещё шире, но он сумел. Улыбаясь от уха до уха, вождь кано расхохотался и повернулся к своей армии, показывая людям жест дружбы. В рядах кано раздались радостные возгласы. Воины бросали оружие на землю и поднимали средние пальцы вверх.

– Всё хорошо! – крикнул Гудэх своему племени. – Это жест дружбы, – вождь показал средние пальцы куроки, и те повторили за ним.

Единственным, кто не последовал примеру вождя, был Иси. Он воспринял жест дружбы как команду «огонь». В момент, когда Иси отпустил тетиву, ему в голову прилетел кокос, запущенный с соседнего дерева макакой. Стрела ушла мимо Уомбли, воткнувшись в землю рядом с ногой бородатого переводчика. Ликующие солдаты обеих армий даже не заметили этого, а сам Иси потерял равновесие и свалился с ветки. К тому времени, когда он пришёл в себя, соплеменники сказали, что война закончилась. Кано и куроки – больше не враги друг другу.

Племена установили дружественные дипломатические отношения. Была протоптана широкая тропа через всю рощу. Любой желающий из кано мог прийти к куроки в гости, и наоборот. Люди стали учить язык соседей, чтобы в будущем избежать подобных недопониманий, хотя, конечно, далеко не все. Подавляющее большинство жили на своих малых родинах и только по рассказам знали о том, что находится на противоположной стороне Баобабовой рощи.

Война длилась всего три дня, но оба племени зализывали свои раны годами. Жестокие сражения унесли жизни большинства молодых и сильных мужчин племени. Среди тех, кто выжил, осталось полно калек, без рук, ног, а иногда и вовсе неспособных двигаться. Такая участь постигла отца Тэхи, будущей матери Чаушина. Олучи был храбрым воином с превосходной реакцией. Он ловко уворачивался от всех атак и даже успел отскочить от летевшего в него бумеранга. Если бы Олучи знал, что такое бумеранг и как он летает, смог бы избежать того ранения в спину, которое его парализовало.

Полностью обездвиженный, Олучи несколько лет лежал в хижине, не в силах даже поднести кувшин воды ко рту. Он так и не успел найти ветвь бизонового дерева, как обещал своей тогда ещё безымянной дочери.

В племени куроки дети всегда опекают родителей, неспособных ухаживать за собой самостоятельно. Обычно такая неспособность наступает в результате старческой немощи, а дети к тому времени уже вырастают. Но матери Чаушина было всего семь лет. Её отец слёг в самом расцвете сил, а мама была лучшим знахарем племени и дни напролёт проводила с другими ранеными – с теми, кто ещё имел шансы на выздоровление, в отличие от Олучи.

Лучшего знахаря куроки и жену Олучи звали Найра. Она доверила уход за мужем дочери и пообещала, что, если девочка будет стараться и верить в выздоровление отца, тот обязательно поправится. Конечно, Найра прекрасно знала, что её муж уже никогда не встанет. Просто ей казалось, что так лучше для дочери. Найра думала, что расскажет правду чуть позже, когда девочка станет немного старше и сможет это принять по-взрослому. Но так было не лучше.

С каждым годом признаваться в том, что отец уже не поправится, становилось страшнее. Сильнее и сильнее Найра боялась вопроса «Почему ты молчала всё это время?». С каждым днём «всё это время» становилось ещё больше и всё сильнее подавляло в Найре готовность поговорить с девочкой по-взрослому. В итоге дочь сама всё поняла, когда Олучи скончался. Пять лет непрерывного ухода, без единого шанса на исцеление. Вера маленькой девочки была несгибаема, но реальности оказалось всё равно, насколько крепка её вера.

До этого момента дочь Олучи и Найры держалась, оставалась сильной. Каждое утро она просыпалась и первым делом меняла листья лопуха на лежаке, затем готовила отцу похлёбку, кормила, мыла его и наблюдала в окно за другими детьми, которые беззаботно играли во дворе, но сама к ним не выходила. Она оставалась в хижине, боясь упустить тот самый момент, когда папа встанет на ноги или сможет что-нибудь сказать. Даже если он пошевелит пальцем, она не могла это пропустить, и всё детство провела в ожидании событий, которым было не суждено случиться. Не в этот раз. Не с этим человеком. Не в этой Вселенной…

Наступило очередное утро, она принесла к лежаку Олучи свежие листья лопуха и, вытаскивая из-под него старые, слежавшиеся и усохшие, поняла, что отец больше не дышит. Боль утраты, возникшая в тот момент, требовала найти виновного. Виновного в смерти отца, её пустых ожиданиях, её упущенном детстве и в том, что вся жизнь – сплошное наказание, которого она не заслужила. Виновными казались все вокруг. Все люди, которых она знала, постоянно её обманывали. Начиная с вождя, уверявшего, что за пределами рощи – «ничего», а там было племя, с которым он затеял глупую войну, и заканчивая матерью, прекрасно знавшей, что отец не поправится, но зачем-то поселившей в ней ложную надежду и обрёкшей маленькую девочку на огромное разочарование. Да и сам Олучи не выполнил обещания, данного пять лет назад. Он не добыл ту ветку, зато встретил странных людей, которые его же и убили. А существовало ли вообще это бизоновое дерево? Она уже ни во что не верила. Весь мир казался сплошным обманом.

– Вы все тут идиоты! – кричала девочка на вождя, пришедшего утешить семью Олучи. – Вам было так важно защитить честь своих мокасин, что отец умер за них! Ты счастлив, вождь – гигантское пузо? Ты не мог остановить свою войнушку на день раньше, чтобы отец не получил бумерангом в спину, а, вождь – каша вместо мозгов?

– Мне очень жаль… – начал бубнить Гудэх, понимая, что особо ему нечего возразить.

– Вождь – гордый индюк, так хотел отомстить за какого-то предка, нарисованного на куске кожи, что угробил половину мужчин в деревне. А теперь ему жаль?

– Мне искренне жаль…

– А позволь узнать, в скольких боях ты лично сражался плечом к плечу с солдатами, павшими за твоё раздутое самомнение? Ты сам держал в руках оружие, вождь – трусливая задница?

– Ну, я должен был управлять армией… – Гудэх переминался с ноги на ногу, ища удобный момент, чтобы сбежать от этого разговора.

– Я видела, как ты ею управляешь: «Идите и сражайтесь за честь наших оскорблённых предков, – Тэхи издевательски передразнила вождя, – а я, вождь – полторы извилины, посижу в тылу и подумаю о том, что сегодня на ужин».

Гудэху нечего было сказать. Он перестал ждать удобного момента и вышел из хижины покойного. Дочь Олучи кричала ему вслед ещё много всего. В ней словно что-то сломалось. Надломился какой-то росток, тянувшийся к свету, пока отец был жив. С того дня она стала самой злобной девочкой в истории племени куроки, а по мнению Уомбли – самой злобной в истории Иной Вселенной.

Так дочь Олучи осталась без детства и обрела печальное имя – Тэхи. Когда умер Олучи, лишённой детства было двенадцать лет. С тех пор она словно застряла в двенадцатилетнем возрасте, бережно храня старые обиды и порождённую ими ненависть. Эти чувства заполнили внутренний мир Тэхи без остатка, вытеснив все воспоминания из довоенного детства и не оставив места новым впечатлениям из того периода, когда куроки оправились от войны. Тэхи так и не оправилась.

Её было легко отличить от остальных жителей племени: всегда напряжённые скулы, бегающие глаза, полные злости, и беспорядочно торчащие во все стороны русые волосы, похожие на копну соломы. Завидев эту причёску издалека, люди старались обходить стороной её владелицу. Куроки знали, что с Тэхи не нужно говорить да и вообще попадаться ей на глаза не стоит. В лучшем случае она посмотрит на тебя с презрением, в худшем – скажет то, что точно заденет за живое. Она найдёт. Она в этом мастер. Видит все слабые места любого человека. Ядовитые слова – её большой талант. Талант, в котором она практиковалась всё детство.

Тэхи целыми днями пропадала где-то в Баобабовой роще, и никому до лишённой детства не было дела. Все знали, что девочке досталась сложная судьба и её можно понять. Но понимать Тэхи снова и снова сил уже не осталось. Терпение куроки кончилось. Они жили своей жизнью, не обращая внимания на злобную дочь покойного Олучи, что лишь изредка появляется в деревне, чтобы поесть, поспать и снова сбежать в рощу. Единственный, кто иногда с ней разговаривал, – Уомбли, после войны ставший шаманом куроки.

Когда Тэхи было пятнадцать лет, шаман заявил, что самый грозный дух Междумирья намерен подарить ей ребёнка. Аскук – царь змей, так звали предполагаемого жениха Тэхи. Разумеется, она в это не верила.

– Ты-то откуда знаешь, шаман – скрюченные пальцы?

– Духи говорят.

– А про тебя что говорят?

– Про меня? – удивился Уомбли. – Что им про меня говорить?

– Ну, например, когда ты уже от старости развалишься? Мне кажется, со дня на день. Вон ухо почти отпало.

– Как – отпало? – перепугавшись, Уомбли придавил ладонью ушную раковину к черепушке.

– Сходи к знахарю, попроси примотать чем-нибудь посильнее, – небрежно бросила Тэхи и ушла в рощу.

Уомбли раздражал её больше остальных. Тэхи никак не могла найти его уязвимость. Такую, которая позволит сделать по-настоящему больно.

– Гудэх! – окрикнул Уомбли проходящего неподалёку вождя. – Посмотри, у меня с ухом всё в порядке?

Вождь остановился, подошёл к Уомбли, отодвинул его руку и внимательно рассмотрел орган, вызывающий у шамана опасение:

– Странно…

– Что там?

– Очень подозрительно, – Гудэх несколько раз цокнул для пущего эффекта.

– Чего тянешь? Говори!

– Никогда не видел, чтобы у кого-то в нашем племени так густо росли волосы в ушах.

– Да ну тебя!