Золото Колчака. Семейная хроника

– Вот беда-то! Куда пропала девка?

– Дед, просыпайся! Таисия исчезла! Бери фонарь, бежим искать ее! – Пелагея быстро надела поверх рубахи длинную юбку и накинула на плечи легкую шаль.

А дед, уже одетый, стоял рядом в высоких сапогах с фонарем в руках. Сказалась старая солдатская выправка.

– Говорила я тебе она на сносях, а ты не верил. Вы, мужики, ничего толком не можете рассмотреть! – причитала Пелагея.

– Дай фонарь, я быстро загляну в сарай. – Пелагея с проворством, неожиданным для ее возраста заскочила в сарай, забралась на сеновал, увидев окровавленную тряпку, быстро слезла.

– Бежим, дед, быстрее по этой дорожке, ей больше некуда деваться, как бы грех какой девку не попутал. Да потуши ты фонарь, итак все видно, звезды ярко светят и луна в полную силу.

– Давай, быстро и тихо, незаметно, чтобы не спугнуть ее.

Лес расступился перед ними, открылось поле и слышен был шум быстро текущей реки.

Впереди была видна маленькая темная фигурка женщины, держащей что-то в руках и медленно двигающейся в сторону реки.

– Давай, дед, быстрее! Не поймешь, что она задумала! Так и до беды недолго!

Уже запыхавшиеся, старики прибавили шагу. Фигурка присела на землю, видимо, решила отдохнуть. Стариков она не видела, их силуэты сливались с темным лесом, на фоне которого они были. Зато она сама хорошо просматривалась на фоне звездного неба. Отдохнув, подхватив тяжелое тельце ребенка, она направилась к крутому берегу, не зная, что делать: или ребенка кинуть в быстрый поток, который его закрутит и унесет прочь, или самой вместе с ним броситься в быструю и глубокую воду.

– И как же потом жить-то душегубкой и убийцей собственного дитя? – думала она, медленно подходя к краю обрыва, глядя с высоты вниз и, собираясь с силами, чтобы совершить отчаянный шаг. Дед Василий с необыкновенной быстротой в несколько прыжков подскочил к Таисье, схватил ее за длинную юбку и рывком вовремя отдернул от обрыва.

– Давай, девка, идем домой. Вон ребенка надо скупнуть, накормить и спать уложить. Пелагея накинула ей свою шаль на плечи и повела домой. Дед нес младенца, прижимая теплое тельце к груди.

– Вот оно счастье-то. Внук у меня, наконец, есть, а Ванька-то поди бесплодным оказался, столько лет прожили, а она не понесла от него. Кто же это тот пострел, что обрюхатил Таську? – думал дед Василий о снохе.

– Ведь все время на глазах была.

Потихоньку добрались до дому, ослабевшая Таисия еле передвигала ноги. Пелагея быстро истопила печку, нагрела воды, искупала младенца, дала Таисии чаю с медом.

Приложила младенца к ее груди, он зачмокал губами, а та, успокоенная, задремала.

Пелагея продолжала хлопотать, достала из сундука кусок ситца и начала раскраивать и шить распашонку.

– Дед, как назовем мальчонку-то?

– Давай Алексеем. У меня отец был Алексей, дюже здоровый мужик, ударом кулака плаху на дубовом столе проламывал.

– А ведь Алешеньку крестить надо. Что мы батюшке-то скажем? – продолжала Пелагея.

– Да дам я батюшке бутылку горилки, что скажем, то он и запишет. – успокоил Пелагею Василий.

– И то хорошо! А, может, Таську отправим в Маньчжурию к Ваньке, пусть повидаются. Через месяц новый обоз пойдет, с ним она и уедет.

– С ума сошел, старый! Думай, что говоришь! А кто Алешеньку будет кормить? Может, ты?

– И чего раскудахталась? Корова есть, коза есть, выкормим. Ладно, тихо. Пусть Таська поспит, а то намаялась. А Алексею надо люльку справить. Давай отдохнем маленько, а утром я этим делом займусь.

– Ладно, иди приляг, а я пока распашонки дошью. А там уж и время подойдет коров доить.

Таисия открыла глаза, через занавеску на окне пробивался лучик раннего солнца. Покой и умиротворение были в ее душе. Вместе с этим лучиком солнца, свет счастья разливался по всему ее телу. Никогда ничего подобного не испытывала она в жизни.

Маленький теплый комочек, созданной и рожденной ею, лежал около ее груди. Весь мир и счастье сконцентрировались в этом маленьком существе, она с ужасом вспоминала, что еще совсем недавно собиралась от него избавиться.

Хлопнула дверь, в избу вошел дед, держа что-то в руках.

– Ну, вот и люльку принес. Столько лет на чердаке пролежала, а цела целехонька.

Вот что значит из лиственницы сделана. Еще Ванька в ней лежал. И пружины все целы, даже не заржавели.

Он начал прилаживать ее к потолку, к специальному железному кольцу. В это время пришла Пелагея с большим бидоном парного молока, пронесла его в кухню, налила молока в большую эмалированную кружку и подала Таисии:

– На, девка, пей. Силы восстанавливай. Да и Алешеньке надо молочка побольше.

И снова ушла в кухню, где на столе стоял целый ряд крынок, прожаренных на солнце, в которые она разливала парное молоко, и тут же спускала крынки в прохладный подпол, открыв крышку в полу и спускаясь туда по лестнице.

Потом вышла в светелку.

– Ну, мать, смотри люлька уже готова. Давай делай Алексею постельку, – радостно сказал дед.

Пелагея вышла в кладовую и принесла кусок белой овчины, затем положила его на дно люльки, расправила, обрезала лишнее, сверху положила кусок старого байкового солдатского одеяла, которое Василий принес после службы в армии. Одеяло было простирано чуть ли не до белизны и прожарено на солнце.

На дно люльки она посыпала какой-то травки, мелко покрошенной и высушенной. И сказала:

– Это от вшей, а то быстро разведутся и донимать мальца начнут.

Потом снова пошла в кладовую, взяла большой березовый туесок квадратной формы, мастерски сделанный Василием, заглянула в него. Там были посолены крупные куски сала, недавно забили кабанчика, не стали дожидаться холодов.

Взяла подходящий кусок с мягкой шкуркой, срезала узкую полоску шкурки и вернулась в комнату, уложила Алексея в люльку и сунула ему в рот шкурку с тоненьким слоем сала на ней. Малыш сначала поморщился, а потом с удовольствием начал сосать шкурку.

Так шли день за днем. Таисия сидела почти целый день около люльки с ребенком и левой ногой качала люльку, если он плакал. А правая нога стояла на прялке, нажимая на педаль которой, она крутила колесо и пряла нитки из овечьей шерсти.

Впереди суровая зима и надо к ней подготовиться, связать для каждого несколько пар шерстяных носков.

Пелагея была занята огородом и домашними животными: лошадью, парой коров, десятком овец, да парой свиней.

Дед Василий присматривал за пасекой и полем с овсом и пшеницей, а светлыми летними вечерами еще умудрялся делать крынки в своей маленькой гончарной мастерской.

Пришла весточка от Ивана, которую один из демобилизованных рекрутов из соседней деревни передал. Весточку он передал на словах, поскольку никто в семье ни читать, ни писать не умел.

– Так вот, просил Иван передать своим родителям и любимой жене Таисии, что он жив, здоров. Того и желает Вам. Службу несет исправно. Получил благодарность от командования и повышение в звании. Скучает по дому и особенно по любимой жене Таисии. И просит ее приехать к нему с ближайшим обозом. С командованием все согласовал и дадут им временно отдельное жилье и паек на жену. И может она жить с ним там столько, сколько захочет. И просит он еще передать ему овчинный тулуп и новые валенки, а то зимы там суровые, а старая одежонка вся подносилась.

Дед Василий слушал письмо насупившись, сдерживая подступавшие слезы, бабка Пелагея негромко всхлипывала. А Таисия вспоминала, какой Ваня был добрый и ласковый, и как ей сейчас его не хватает.

Посадили гонца за стол и стали угощать его, по сибирскому обычаю, напоили горилкой и бутылку дали с собой, да баночку меда, рыбки сушеной, да кусок сала. Всего нагрузили чуть не целый мешок.

А время идет, не просто идет, а бежит вприпрыжку. Алешеньке уже месяц минул, второй пошел. Растет пухленький здоровенький мальчик. Улыбается, гулит во всю. Дед с бабкой не нарадуются на него.