Но в паре метров от нас суетились две женщины и двое мужчин над могилой новоприставленой.
Я же обещала тебе венок!
С невозмутимым видом стала собирать кленовые листья. Выглядела, наверное, странновато, но на кладбище под покровительством Святой Ксении не грех вести себя немного блаженно.
Блуждала между захоронений.
Среди твоих соседей Матрёна, захороненная в 1885 году.
Годовалый карапуз и четырнадцатилетняя миловидная девочка, вырезанная в камне.
Грустное соседство. Чем моложе ушедший, тем горше живым.
Доплела венок, положила к твоим ногам, в центр вставила ромашки.
Тут же прилетела полосатая муха-журчалка.
Устроилась на сердцевину одного из цветков, вытянула хоботок и с аппетитом ела пыльцу, умываясь на ходу.
Постояла ещё, прибрала хаотично раскиданные листья и носики клёна, утрамбовала потрескавшийся песок.
Погрустила, тихо поплакала.
Ушла в сторону часовни.
Четыре головы, до этого занятые своими хлопотами, повернулись мне во след.
Чуть позже отвела девочек в спорт-школу, сижу в местном кафе.
За соседним столиком две молодые женщины.
Одной из них кто-то позвонил.
Вешает трубку, закатывает глаза, мол, папа. Звонит часто, одно и то же переспрашивает.
Собеседница пытается реабилитировать его.
Но та настаивает:
– Чего он делает?! Сидит целыми днями. Мозг атрофировался…
Ох, как я разозлилась!
Как же хотелось подойти и сказать, что гораздо страшнее, когда папа больше никогда не позвонит. И ложкой по лбу дать, чтоб за языком своим следила.
Живые мешают, о мёртвых сожалеют…
…Радуйся!
Не бойся!
Молись!
7 октября
Десятое
Я пишу тебе, папа…
Еду на фестиваль.
Всамделишный фестиваль детских писателей "Как хорошо уметь писать!"
Я не прошла в состав участников, но на открытие пригласили всех желающих.
Желаю!
Я пишу тебе письма, папа.
Это мой первый шаг к исцелению, к безопасному, плавному проживанию горя.
Называя чувства, обретаю покой.
А теперь я хочу добавить немного красок.
Ты не думай, это не так-то просто.
Принудительная терапия.
Краски – это второй шаг.
Наверняка мне захочется всё это бросить, я буду лежать бревном на кровати, подушка намокнет от жалости к себе, а мир снова поделится на чёрно-белые тона.
Ведь тебе же там хорошо? Правда, папа?
Это мы слабые. Нам жаль себя.
А ещё мне надо в Казанский собор.
Разрушить ассоциации.
В день, когда тебе стало плохо я была в нём, ждала экскурсию на смотровую площадку.
В соборе было многолюдно. Привозили мощи Сергия Радонежского. Очередь на поклон к ним извивалась змеёй и уходила за пределы здания.
К тебе ехала скорая помощь, а позже реанимация, а я с каким-то остервенелым отчаянием заглатывала впечатления, словно чувствовала, что поводов для радости скоро не останется.
Я, правда, это чувствовала.