Дели-акыз

Глаша знает отлично, что с одного берега на другой можно попасть или на пароме, как это сделали князь Андро, «мальчики» и Даня, пожелавшие устроить сюрприз хозяевам и гостям, или подземным коридором, который, проходя под дном реки, ведет в нижнюю башню развалин крепости. Старинный подземный ход кое-как сохранился с давних времен, когда Гори было крепостью и служило защитой грузин, стонавших под игом татарского владычества. Но всем строго настрого запрещено пользоваться подземным коридором. Старинная крепость, теперь окончательно почти развалившаяся, стоит уже несколько веков на том берегу Куры. Во время войны Грузии с Турцией ее осаждали мусульмане, как неприступную твердыню Грузии. Но сейчас стены её ненадежны; они медленно, но упорно разрушаются. Ненадежно и подземелье, в котором в каждую минуту можно ожидать обвала.

Но Глаша менее всего думает об этом. Разве идеал её, покойная Нина Джаваха, стала бы в таком случае рассуждать? О, нет! Смелая и отважная горийская княжна слушалась только своего первого побуждения и подчинялась без оглядки первым порывам своей юной души. А раз она, Глаша, так страстно жаждет быть похожей на княжну Нину Джаваху хоть отчасти, хоть чуточку, – то она должна подражать ей и в этом, как и во всем остальном. Что значит черный и смрадный подземный ход к башне! Правда, может быть, там водятся змеи и летучие мыши; помнится, Валь и Сандро говорили что-то недавно о них, но тем лучше! Тем громче будет слава подвига. О! Она, Глаша, не боится ничего. Сейчас же проберется она этим ходом на противоположный берег Куры, бросится к ногам этой прекрасной талантливой Дани и скажет ей, что отныне, с сегодняшнего дня, она взяла целиком её, Глашино, сердце своим талантом, своей игрой, всем её видом сказочной феи и что теперь Глаша – верный паж на всю жизнь, на всю долгую жизнь. О! Она непременно скажет ей это сейчас же. Ну да, сейчас… Долго дожидаться парома. И, наверно, Амед-перевозчик давно уже сидит за кружкой бузы в соседнем духане за рекой. Разумеется, она пройдет подземным ходом, и дело в шляпе. Не дожидаться же ей, когда привезут Даню на этот берег и чудесная артистка сделается центром внимания всех хозяев и гостей. Тогда Глаша при всех никогда не решится сказать Дане того, что кипит и клокочет сейчас в её сердце. Нет, нет, надо бежать скорее! Не даром же прозвала ее старая татарка «дели-акыз». Почетное прозвище, что и говорить! Глаша чувствует, что заслужила его недаром. Сам конюх Аршак говорит, что разве только Селим да Сандро превзойдут Глашу в джигитовке и верховой езде. А стреляет она не хуже самого «друга» из своего монтекристо, правда, почти игрушечного ружья. Так ей ли бояться подземного коридора со всеми его пресмыкающимися? Глаша знает, что начинается он у болього розового куста и ведет мимо зеленой сакли над обрывом, то есть мимо маленького домика, в котором теперь никто не живет и где «мальчики» хранят ружья и принадлежности для рыбной ловли. А там коридор тянется дальше и вступает под дно Куры…

Прогулка подземным ходом не маленькая и может дать массу самых разнообразных впечатлений. Только бы незаметно ускользнуть с галерейки. Это не так сейчас трудно. Тетя Тамара занята разговором с «другом» и с тетей Людой; Ага-Керима и Гуль-Гуль занимают Гема и Маруся; Валь, самый глазастый из джаваховского дома, дразнит Селтонет.

– Просватали тебя, Селточка, просватали. Знаю отлично, что Абдула-Махмета какой-то лезгинский князек сватом посылал к «другу». Калым[12 - Выкуп.] большой за тебя, Селточка, дает: много табунов, баранов. И будешь ты, Селточка, богатая княгиня, будешь сидеть взаперти и от нечего делать есть целыми днями, как индюшка или гусыня, которых откармливают к празднику. И не будет тебе воли и не будет свободы. Попадется пташка в клетку. Плачь, Селточка, оплакивай горькими слезами свою девичью волю. Пробил твой час…

– Неправда! Неправда! – сердится Селтонет, сверкая черными глазами. – Не пойду я замуж за лезгинского князя, не променяю на него жизнь в «гнезде». Слава Аллаху, не птичий мозг у меня, знает Селта, где растут розы и где крапива.

– Ладно, рассказывай! – смеется Валь. – Сам я недавно слышал, как ты перед Марусей разглагольствовала, что будь твоя воля, ты бы с тахты не вставала, день и ночь лежала бы на ней, в зеркальце смотрелась и шербеты кушала.

Увы! Валь сказал правду. Лень всегда была свойственна натуре Селтонет. К тому же, несмотря на то, что ей стукнул уже двадцать первый год, она наивна и дика, как ребенок. Это – настоящее дитя гор, необузданная, способная по своему темпераменту откликаться одинаково как на добрые, так и на дурные порывы. В ней живет с самых юных лет какая то непреодолимая жажда роскоши, богатства, и ради нового бешмета и блестящего ожерелья на шею Селтонет готова наделать Бог весть какие глупости.

Глаше до смерти хочется дослушать конец пререканий Валя с Селтонет, но решение пробежать подземным ходом куда соблазнительнее, заманчивее, и она, улучив удобный момент, стремительно кидается с галереи.

Глава IV

Тиха и таинственна в этот поздний час чинаровая аллея. Ни звука, ни шороха не слышно кругом. Давно, вспугнутые треском и шипением ракет замолчали ночные певцы соловьи в чинаровой и каштановой чаще.

Бесшумно и быстро скользит вперед детская фигурка. Вот и озаренный неверным сиянием месяца розовый куст. Тут подле – большой камень. Рядом с камнем – черное зияющее отверстие и земляные ступени, ведущие туда, вниз в подземелье. Глаша, возбужденная и радостная, бросается к ним.

И вдруг неожиданно чья-то сильная рука хватает ее за плечо.

– Тсс… Тише, тише, во имя Аллаха, девочка! Кричать станешь – беда будет. Не бойся ничего… Слушай… Не враг здесь, не разбойник, а кунак, верь мне!.. Рагим я, сын Абдула-Махмета… Помнишь, вместе как-то скакали верхом по берегу Куры?

Бледный месяц в этот миг как раз скрылся за облако, но на фоне горийской ночи, пронизанной еще светом иллюминации, можно различить тонкий, стройный силуэт юноши. Тускло поблескивают золоченые газыри[13 - Патронники.] на его груди и клинок дорогого резного с каменьями кованному по серебру кинжала.

Глаша, испуганная в первую минуту, тотчас же оправляется, приходит в себя. Она знакома с младшим сыном Абдул-Махмета, Рагимом, и узнает фигуру юноши и его типичный татарский голос.

– А ты ловко правишь конем, точно джигит; помню, что и говорить, – первый прервав молчание, шепнул неожиданно Рагим и протягивает руку Глаше.

Эта приветливая похвала заставляет радостно вспыхнуть девочку и усиленно забиться её тщеславное сердечко. – О, этот Рагим! Он опытен, как старый алим[14 - Ученый.] и, несмотря на свои четырнадцать лет, знает, чем польстить девочке.

Глаша побеждена. В следующую же минуту она забыла и про подземный ход и про свое намерение выразить возможно скорее свой восторг Дане и уже мирно беседует с Рагимом, нимало не тревожась целью его необычайного и позднего появления у них в саду.

– Удалой из тебя вышел бы абрек, что и говорить, – продолжает расточать свою тонкую лесть юноша. – Право, надо и, бы тебе родиться джигитом, а не девочкой. Благословенна будь мать, давшая тебе жизнь… Глаз у тебя – кинжал, рука – железо… Небось, не выпустишь стремени, когда понесет тебя твой удалой скакун!

– Правда? Ты говоришь это вправду, Рагим?

И Глаша, вперив в него свой взгляд, дрожит от восторга.

– Зачем говорить неправду, – обиженным тоном отвечает Рагим. – Лгать запрещено Аллахом и Магометом, пророком Его. Правда – от Аллаха, ложь – от шайтана. Ты – русская и не знаешь Корана, а Рагим усердный слуга пророка, и он вынес из школы многое, что тебе не понятно, – не без гордости, выпрямляя свой тонкий стан, произносит юноша.

– А зачем этот усердный слуга пророка, как воришка, прокрался ночью в наш сад? – вдруг спохватившись, осведомляется у юноши Глаша.

В темноте заметно, как вздрогнул всем телом татарин и рука его хватается за кинжал.

– Благодари Аллаха, что ты носишь женское платье, девчонка! А мужчине не простил бы такой обиды. И запомни, что Рагим, сын Абдул-Махмета, выходца из Аварских ущелий, никогда не был вором, – говорит он срывающимся голосом и топает ногой.

– Да Господь с тобою, Рагимушка, чего ты злишься? Разве я это сказала? – невольно смущается Глаша. – Успокойся, ради Бога. Ишь, порох какой!

Рагима Глаша знает давно. В горах, в пяти шести верстах от горной усадьбы Керима, лежит усадьба Абдул-Махмета. Здесь же, около Гори, находятся его виноградники и небольшой домик-сакля, где ютятся в летнее время, до сбора плодов, и сам Абдул-Махмет и его семья. Года три тому назад Глаша познакомилась со смуглым, сильным, словно из бронзы отлитым, мальчиком, и они играли вместе часто на берегу Куры или скакали вместе верхом в долине.

Что Рагиму надо здесь сейчас?

Глаша ему особенно не доверяла. Она знает отлично, что сам Абдул-Махмет известен в Гори и даже в Тифлисе своими далеко не чистыми делами. Его лавчонки на майдане торгуют какими-то запрещенными куреньями и даже, если верить слухам, ядами, и говорят, что мелкие воришки сбывают Абдул-Махмету награбленное ими добро. Недаром же княжна Нина изгнала его с позором из своего дома. Но разве юный Рагим является ответственным за поступки отца?

А между темь юный Рагим ближе придвигается к уху Глаши и шепчет ей в темноте:

– Будь спокойна и не бойся Рагима. Не злые джины[15 - Духи.] привлекли его к вашему дому. Рагим пришел сюда с поручением и приказанием отца. Пока играла белая гурия там на башне, Рагиму показалось, что ангел Аллаха пролетал с его райской свирелью по небу. Рагим чуть не умер от восторга. У нас наши сазандары[16 - Бродячие певцы.] так не умеют играть. Едва не забыл Рагим, для чего пришел сюда, в сад… Вот возьми это, передай смуглой черноокой гурии да смотри, чтобы не видел никто…

Что-то маленькое белое мелькнуло в темноте и очутилось в руках Глаши.

Белая бумажка… По всей вероятности, записка, письмо, письмо от Абдул-Махмета… Но кому? Если черноокой гурии, как назвал Рагим адресатку, так значит – Селтонет. Глаша знает прекрасно, что соседи и кунаки обитателей «Джаваховского Гнезда» называют так юную кабардинку. Но, чтобы подтвердить свое предположение, она все-таки переспрашивает Рагима:

– Это письмо от твоего отца к нашей кабардинке, к Селтонет?

Рагим удивленно-насмешливо взглянул на Глашу, как будто упрекая ее за недогадливость, как будто издеваясь над ней, и спросил:

– А то кому же?

Глаша поняла этот взгляд, хотела что-то сказать, но Рагим уже исчез.

Она стоит несколько минут, прислушивается к удаляющимся шагам, вернее, прыжкам незваного гостя, а взгляд её, как загипнотизированный, прикован к бумажке, что у неё в руке. В то же время мысли, одна быстрее другой, волнуют её впечатлительную детскую головку. Она вспоминает, как всего несколько дней назад княжна Нина вошла как-то в кунацкую, где женская половина «Джаваховского Гнезда» сидела над чисткою кизила для шербета, а Сандро и Валь по очереди читали вслух великое произведение Льва Толстого «Войну и мир» и, обращаясь ко всем, сказала:

– Дети, недавно я имела повод нарушить обычай гостеприимства в своем доме. В день приезда Дани мне пришлось указать на дверь зазнавшемуся дерзкому человеку, нанесшему мне обиду.

– Друг, зачем ты не сказала об этом раньше? Я сумел бы проучить негодяя, осмелившегося обидеть тебя!

И Сандро, с побледневшим лицом и сверкающими глазами, вскочил со своего места.

Княжна Нина успокоила юношу:

– Не горячись, Сандро. Верю и знаю, что ты жизнь свою отдашь за меня, тетю Люду и названных сестер и братьев. Но, мой мальчик, я сумела сама наказать дерзкого, отказав ему в моем куначестве и гостеприимстве. Теперь, дети, я требую от вас следующего: никаких сношений с нашим недостойным соседом Абдул-Махметом. Запрещаю вам разговаривать с ним, принимать от него какие бы то ни было поручения, письма, записки, адресованные ко мне, или к кому-нибудь из наших. Вы обещаете мне исполнить это?

– Обещаем! Разумеется, обещаем, друг!

Обещали все, обещала тогда и Глаша. Но сейчас, когда письмо у нее в руках, ей, единственной из «Гнезда» знающей, что произошло между княжной и Абдул-Махметом, страшно хочется ознакомиться с содержанием этого письма. И если бы «друг» не наложил такого строгого запрета на сношения с Абдул-Махметом, как это было бы хорошо! Впрочем, есть еще одно препятствие: письмо, наверное, написано по-татарски, а Глаша на этом языке, разумеется, не читает.

Охватившее девочку любопытство скоро начинает заглушать все остальное. Она постепенно решает, что в сущности не может произойти что-либо дурное оттого, что она, Глаша, передаст письмо Селтонет и при помощи старшей подруги узнает его содержание. Эго ведь останется тайной между ними двоими: Селта немедленно разорвет письмо или сожжет его в камине… Да, да, конечно, так; и друг и все остальные – никто не узнает о нем. Кстати, вот и сама Селта идет сюда. Глаша издали узнает гортанный, несколько резкий голос молодой татарки. Но она не одна; с нею Селим. Селтонет, по всей вероятности, провожает юношу до ворот. Селим должен вернуться нынче в полк до наступления ночи – он дежурный по своей сотне сегодня. Ну, да, все это так. Вон и Аршак прогуливает его коня; слышится тихое радостное ржание его Курда; он, как видно, застоялся у яслей и с восторгом приветствует своего хозяина, точно хочет сказать:

– Спеши, господин. Помчимся в горы. Эта ночь прекрасна и тиха… И я вихрем домчу тебя до лагеря… Поспеши, господин…

Однако Селим не обращает никакого внимания на Курда. Он весь занят беседой со своей спутницей. Он говорит ей взволнованным голосом:

– Не кажется ли тебе, Селта, что арфа Дани говорила нынче о нас, о тебе и обо мне?

– Как, Селим? Я не понимаю тебя.