Сестра Марина. Люсина жизнь (сборник)

Шубина погрузилась взглядом в их сверкающую глубину и пожала плечами.

– Извольте изменить ваше поведение, Сестра Розанова, иначе, как ни грустно, а мне придется откомандировать вас куда-нибудь подальше. Очевидно, жизнь здесь, в столице, плохо влияет на вас… Помните же: еще одна такая отлучка без моего разрешения или разрешения моей помощницы, и мы принуждены будем расстаться. Помните, сестра, я предостерегаю вас в этом в последний ра…

Сестра-начальница не успела договорить последнего слова, как чайник выскользнул из рук белокурой девушки и с грохотом покатился по коридору.

Маленькие белые ручки Розановой схватили конец черного передника, поднесли его к лицу, и она громко, неудержимо, совсем уже по-детски зарыдала на весь коридор.

При первых же звуках этого всхлипывающего голоса всюду раскрылись расположенные по обе стороны коридора двери и высунулись молодые, совсем юные, пожилые и старые лица в косынках на черных, русых, белокурых и седых волосах.

– Что такое? Здравствуйте, Ольга Павловна! Что это, опять с Розочкой несчастье? Отчего Розочка плачет? Сестра Розанова, Розочка, кто обидел вас? – слышались полувстревоженные, полуиспуганные голоса.

– Стыдитесь же! Идите в свою комнату и перестаньте плакать и срамить своими выходками меня и общину, вы, большое дитя! – строгим голосом произнесла начальница, быстро распахивая дверь «десятого номера» и почти силой вталкивая в нее плачущую сестру.

Глава V

Нюта вошла вслед за начальницей. Она с удовольствием оглядела большую светлую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в сад. Полуобнаженные деревья сада, набережная реки, расположенная за высокой белой оградой, и самая река, подернутая осенним слезливым туманом, – вот что в первую минуту представилось ее взору.

Обстановка комнаты поражала своей скромностью и изысканной, почти педантичной, чистотой. Четыре застланные белоснежными пикейными[11 - Пике? – хлопчатобумажная двойная ткань полотняного переплетения с выпуклым узором.] одеялами постели ютились вдоль стен, сомкнутые одна с другой изголовьями.

Большой платяной шкаф скромно возвышался в углу. Четыре маленьких ломберных столика[12 - Ло?мберный стол – четырехугольный стол, обтянутый сукном, часто складной, для игры в карты. (От названия вышедшей из употребления карточной игры ломбер).] с письменными принадлежностями – по два у каждого окна, разделенные между собой этажерками. В противоположном углу, у печки, поверх застилавшего добрую четверть пола комнаты линолеума, – умывальник. Оттоманка[13 - Оттома?нка – широкий мягкий диван с подушками вместо спинки и валиками по бокам.] и диван, крытые кожей, четыре таких же кресла, отделенных от кроватей низенькой ширмой. Туалет в одном из углов, белый кисейный, поражающий той же изысканной чистотой, с венецианским зеркалом, без рамы на нем.

У письменных столиков – бамбуковые табуреты, у туалета – темный пуф. Посреди комнаты – небольшой круглый стол; над ним – висячая лампа.

На стенах картины: зимний пейзаж, тройка, мчащаяся в метель, и море, миниатюрная копия Айвазовского. Между окон – огромный портрет двух очаровательных малюток, мальчика и девочки, лет четырех, улыбающихся, как маленькие херувимы.

При входе начальницы с поклоном поднялись сидевшие у стола за чайным прибором две женщины. Обе они были в костюмах сестер милосердия.

Одна – высокая, стройная, лет двадцати восьми, с правильными чертами измученного желтоватого, без примеси румянца, лица, красивыми грустными черными глазами, тонкой нитью пробора в густых пушистых, цвета вороненой стали, волосах.

Другая – широкоплечая, крепко сложенная, с очень некрасивым веснушчатым лицом, толстыми губами, маленькими, как бы заплывшими, глазками и гладко причесанными, почти прилизанными, волосами. Ей по виду можно было дать приблизительно лет тридцать, а то и все тридцать пять.

Увидев рыдавшую Розанову, черноглазая молодая женщина поднялась ей навстречу, протягивая руки:

– Детка, милая детка, о чем?..

Толстые губы старшей обитательницы «десятого номера» сложились в добродушную насмешку.

– Эвона! Опять! Ну, будет же нынче до позднего вечера море разливанное! Господи, помилуй мя! Хоть на уборку амбулатории, что ли, уйти? Здравствуйте, Ольга Павловна! – поворачиваясь всем корпусом в сторону начальницы, грубоватым, как у мужчины, басистым голосом проговорила она.

И низко, по-мужски, вторично поклонилась Шубиной.

– Здравствуйте, барышня, – таким же точно тоном приветствовала она и Нюту и отвесила ей точно такой же поклон.

– Сестра Кононова и сестра Юматова, – произнесла, ответив на поклоны толстухи и бледной женщины, начальница, – вот вам новенькая испытуемая сестра, вместо покойной Рудиной. Поручаю ее вашему покровительству. Познакомьте ее с уставами нашей общины, научите всему, что надо делать на первых порах. С завтрашнего дня она с прочими испытуемыми начнет посещать лекции. А пока до свиданья, сестры! Мне еще надо навестить больную сестру Есипову. Ей хуже сегодня, говорит доктор Козлов…

При последних словах уткнувшаяся было в плечо черноглазой Юматовой Розанова отпрянула от подруги и, обратив к начальнице залитое слезами лицо, проговорила, всхлипывая и обрываясь на каждом слове:

– Хуже Наташе? Вы сказали хуже? Ольга Павловна! Сестрица, милая… позвольте, ради Бога, подежурить у нее сегодняшнюю ночь. Ради Бога! Я знаю… ей станет лучше со мной… Уж наверняка знаю… Пустите только на сегодняшнюю ночь в сестринский лазарет! Да?

– Но ведь до трех ночи вы дежурите в тифозном бараке, сестра, – напомнила Шубина.

– Это ничего. Я сменяюсь в три ночи. Переоденусь и приду к Наташе, – молил дрожащий, совсем еще детский, голосок.

– А когда же спать?.. – не меняя ни на йоту строгого выражения на суровом лице, спросила начальница.

– Спать? Ни-ни… На том свете все отоспимся вволю, – весело, сквозь слезы, рассмеялась девочка-сестра, играя всеми ямочками своего лица и блестя синими, как васильки, глазами.

Сухие костлявые плечи начальницы приподнялись немного.

– Хорошо, сестра Розанова. Я сама продежурю у Наташиной постели до трех. Ровно в четверть четвертого буду вас ждать для смены.

И сделав общий поклон, Шубина вышла из «десятого номера», оставив Нюту одну завязывать новые знакомства.

* * *

– Садитесь-ка сюда, давайте знакомиться, – своим грубым, басистым голосом проговорила сестра Кононова, усаживая Нюту у стола. – Чаю, может, хотите? С утра, поди, от страха перед новой жизнью не евши, не пивши, а? Розанова, перестали хныкать?.. Так тащите кипятку сюда. Да глядите, косынку напяльте, милая, не то опять влетит по первое число… – добродушно обратилась она к хорошенькой сестре.

– И так сбегаю… Прихорашиваться долго. Ушла наша инфлюэнца[14 - Инфлюэ?нца – устаревшее название гриппа. Здесь – прилипала.] ходячая… Разве Козел один шмыгает теперь по коридору…

– Надень косынку, котик, – нежным грудным бархатным голосом произнесла бледная Юматова и обдала хорошенькую Розанову мягким, ласковым взглядом.

– Для тебя, Елена, не только косынку – извозчичий кафтан надену, вот что, солнышко ты мое райское!

И Катя Розанова, бросившись на шею бледной женщине, принялась целовать ее.

– Ну, пошла-поехала. Теперь вплоть до ужина кипятку не дождешься, – заворчала Кононова. – Нежностей у нее этих самых полный карман. Да отпихните вы ее, сестра Юматова. Ведь, прости Господи, конца-краю ее лизанью не будет, – не то добродушно, не то с досадой продолжала она ворчать, недоброжелательно косясь на девочку своими медвежьими глазами, совсем заплывшими на толстом, дышащем здоровьем лице.

Но Катя уже была у двери.

У порога она остановилась. Красивое личико ее в минуту отразило невыразимый испуг, почти ужас.

– Батюшки мои! – в отчаянии всплеснув руками, шепнула она. – Что я натворила!.. Чайником нагрохотала, белугой ревела, а у Наташи-то все слышно в лазарете! Ах ты Господи Боже мой!

И схватившись за голову, она юркнула за дверь коридора.

Все последовавшее затем время, с его новыми, ежеминутно сменявшимися впечатлениями, прошло, промелькнуло для Нюты сплошным стремительным сном. Она точно жила и не жила в одно и то же время… Казалось, что вот-вот, стоит ей только сделать усилие и проснуться, и она снова увидит роскошную квартиру tante Sophie, сладко вопрошающие лица ее многочисленных компаньонок-приживалок, оригинальное, японского типа, личико кузины Женни, большую пеструю гостиную, толпу гостей генеральши и донельзя наскучившие светские лица. Услышит пустую болтовню о скачках, о театрах, о новом теноре Мариинской сцены, о новом платье княжны Нины, о новой муфте какой-нибудь баронессы.

Время шло, а Нюта не просыпалась… Сон окутывал ее все плотнее, все глубже… Оцепляла кольцом существующая действительность… Сон граничил с реальностью, и в душе Нюты постепенно умирал гнетущий ее страх.

Вернулась Катя Розанова, ликующая, задорная, шаловливая, как веселый котенок, и, сияя своими ямочками, заявила с уморительной гримасой на лице:

– Кушайте, сестрицы! Чай будет особенный. Я чуть Семочку впопыхах в коридоре этим самым кипятком не обварила.

– Вы с ума сошли, Розанова, что ли! – ударив по столу тяжелым кулаком, вскричала толстая Кононова. – Носитесь, как угорелая кошка, а нам всем после за вас отвечай…

– Полегче, сестрица, а то, не ровён час, столик-то и сломаете, – хихикнула Катя. – Ишь, кулачок-то у вас какой благодарный.

– Малыш вы этакий, девчонка! – добродушно-презрительно пробасила толстуха.