Сестра Марина. Люсина жизнь (сборник)

Сестра вспыхнула, улыбнулась, и показался ряд прекрасных белых крупных зубов. Эта улыбка сразу скрасила и смягчила непривлекательную внешность Снурковой.

– Ну, идемте… Да вы завтракали? – спохватившись, спросила она.

– Да.

Нюта вспомнила, как она, ссылаясь на отсутствие аппетита, к немалому неудовольствию сестры-экономки, проворчавшей что-то о французской кухне и поварах, отказалась только что от нескольких горячих картофелин с маслом и селедкой, которые подавались за столом в 12 часов.

В полутемном амбулаторном коридоре сестра наскоро забрасывала шагавшую подле нее Нюту отрывистыми фразами.

– Ната Есипова умерла. Слышали? Славная была девушка, сердечная. Заразилась от тифозного больного. Бог знает, зачем судьбе понадобилась эта смерть. Ее вся община любила. Как Розочку… Милая девушка. И что мы теперь Бельской скажем… Не уберегли Наташу. Эх!..

– Кто это Бельская? Попечительница, да? – поинтересовалась Нюта.

– Бельская-то? Неужто вам никто еще про Бельскую не говорил?

– Нет.

– Ах ты, Господи! Да ведь Ольга Бельская – восьмое чудо света. Героиня в полном смысле слова и друг закадычный покойной Наташи… Сейчас она в дальней командировке. С часу на час ожидается назад. Ну, вот мы и пришли, однако. Входите смело, и Бог вам в помощь, сестра.

Спутница Нюты распахнула стеклянную дверь, и девушки сразу очутились в огромной светлой комнате посреди гудящей толпы народа.

В первую минуту глаза Нюты разбежались. От гула и шума, наполнявших амбулаторию, у нее закружилась голова, руки бессильно опустились вдоль тела. Невольная растерянность охватила Нюту. Сопровождавшая ее Снуркова затерялась сразу в толпе, и Нюта почувствовала себя здесь всем чуждой, лишней, беспомощной, одинокой. Она растерянно оглядела окружавшую ее толпу.

Казалось, вся петербургская беднота сбежалась сюда, в эту светлую, чисто выбеленную комнату, с серым каменным полом, обильно политым дезинфицирующим средством, предохранителем от заразы. Это средство терпким, неприятным запахом ударяло в нос и чуть кружило голову.

Больные стояли, больные сидели на лавках, больные беспокойно сновали взад и вперед. Тут были старики и старухи, молодые и пожилые люди, девушки и женщины. Были и дети. Отставные солдаты, мелкие уличные торговцы, прислуга, фабричные рабочие, извозчики, нищие, торговки-мещанки, бродяги. Кого только не увидела здесь Нюта! У каждого в руках был занумерованный билетик, выдаваемый молоденькой сестрой.

Особенно бросился в глаза Нюте один посетитель, не совсем обыкновенный среди всей этой сплошной бедноты.

Это был мальчик-итальянец, оборванный, лохматый и грязный, с ручной шарманкой на спине, лет десяти. Главным образом поразило Нюту его лицо. Такие лица редко встречаются в жизни. Их можно только, пожалуй, увидеть на старинных картинах итальянских мастеров. Каждая черточка жила и говорила в этом поистине прекрасном лице. Иссиня-черные кудри обрамляли живописной рамкой пылающие лихорадочным румянцем правильные, без единого промаха, точно изваянные черты. Черные глаза, огромные, лукавые и мечтательные в одно и то же время, казалось, отражали всю прелесть знойного итальянского юга.

Мальчик, по-видимому, страдал. С бессознательной, так свойственной его народу грацией он прислонился плечом к стене и с усилием сжимал отбивающие дробь озноба крупные белые зубы.

«Бедняжка, как он болен!» – пронеслось в мыслях Нюты, и она уже направилась в сторону мальчика, чтобы предложить ему сесть на освободившееся позади него место, как неожиданный резкий окрик заставил Нюту вздрогнуть всем телом.

– Так вот зачем вы явились сюда, сестрица!.. Чтобы любоваться непривычной вам обстановкой! Позвольте вас спросить, что вы – в театр или цирк явились или для дела? Могли бы не приходить… Это было бы много целесообразнее, сестра, нежели стоять так-то, разинув рот и опустив руки.

Хлестко, больно падало слово за словом на опущенную голову Нюты. Цыганские глаза сестры Клементьевой прожигали, казалось, насквозь смущенно поникшую фигурку девушки.

Видя это смущение, эту покорную позу и испуганное лицо, сестра Клементьева смягчилась.

– Ну, ладно, нечего киснуть… Вы на меня не сердитесь, барышня, – несколько спокойнее заговорила она. – Ужасно не люблю белоручек. Идите за мной. Вон наш хирург доктор Аврельский лубки накладывает. Там вы нужны, ступайте. Снесите ему эти бинты, марлю и вату.

И она слегка подтолкнула Нюту в сторону невысокого, худощавого старика желчного вида, с реденькими бачками по обе стороны сердито нахмуренного морщинистого лица, суетившегося подле бледного как смерть человека, полулежавшего на скамье, с обнаженной вспухшей и посиневшей ниже колена ногой.

Увидев подошедшую Нюту и не обратив никакого внимания на новое, незнакомое для него лицо, хирург кратко и резко приказал девушке, как будто знал ее Бог знает сколько времени и уже давно-предавно работал с ней:

– Ага! Бинты принесли? Давайте… Да подержите ногу. Вот беспокойный объект попался. Дергается невозможно. Нельзя работать… Держите.

Нюта покорно опустилась на колени и осторожно коснулась руками распухшей ноги больного.

С губ последнего вырвался пронзительный вой.

– Больно… матушка-сестрица, ой, силушки моей нет, больно!.. Ой, смерть моя пришла!

Нюта, так храбро было приступившая к делу, при первых же звуках этого неожиданного вопля, живо отдернула руку, точно обжегшись у огня.

– Это что такое?! – вспылил Аврельский. – Да что вы шутки сюда пришли шутить, барышня, либо делать дело? Нежности какие! Держите ногу, вам говорят! А ты не кричи, голубчик, – сразу меняя тон на более мягкий и гуманный, обратился к больному врач, – знаю, что больно, без этого нельзя никак обойтись… А ты возьми себе в толк, братец: здесь вас до шестисот набралось, и если все вы орать начнете, будет, братец ты мой, не амбулатория, а базар. Так сделай милость, уж воздержись маленько… А вы, сестрица, держите ногу крепко, не бойтесь. Поняли?

И – странно! – что-то словно ударило в эту минуту в самое сердце Нюту. И удар этот прошел магическим током по всему ее существу. Прежняя Нюта точно исчезла, скрылась, провалилась сквозь землю, а на месте ее появилась новая Нюта, и не Нюта даже, а сестра Марина Трудова, принявшая свое первое боевое крещение в этот слезный, хмурый осенний день.

Эта Марина Трудова держала теперь ногу больного, не обращая внимания на стоны и вопли мужика, затягивала концы марли, сдерживавшей лубки у щиколотки, потом подавала лекарство, отсчитывала капли успокоительного средства для особенно нервничавших больных.

– Сестра Трудова, сюда! – кричала Клементьева с противоположного конца приема, и Нюта стремглав летела на ее зов.

Цыганские глаза старшей сестры разгорелись, лицо багрово пылало, темные сросшиеся брови хмурились сурово.

– Скорее! Скорее шевелитесь, сестра! – торопила она Нюту, и та как вкопанная останавливалась перед ней.

– Вот, разденьте мне этого ребенка. Нужно осмотреть… – коротко приказала она, передавая Нюте сверток какого-то грязного ветхого тряпья, из глубины которого раздавался чуть слышный писк, похожий скорее не на детский плач, а на мяуканье больного котенка.

Нюта, в детстве помогавшая матери лечить больных деревенских ребятишек, быстро и ловко справилась со своей задачей. Через две-три минуты на лавке перед сестрой лежал голенький трехмесячный ребенок, беспомощно махая в воздухе крошечными ручонками и неумолчно вытягивая свое бесконечное «уа-уа-уа».

Под мышкой у ребенка зияла большая нагноившаяся рана.

Увидев эту рану, сестра Клементьева ахнула, и целый поток негодования и упреков полился из ее уст.

– Злодеи! Изверги! Каменные души! – кричала она, сверкая глазами. – Сгноили ребенка. Душеньку неповинную загубили зря… Да вас за это!.. Ты что это натворила, а?! Да как ты могла, как смела запустить болезнь, а? Да о чем ты раньше думала!? – неожиданно накинулась она на дрожавшую перед ней испуганную молодую бабенку в клетчатом платке, принесшую ребенка.

– Да мы, сестрица… мы, сестрица, – растерянно бормотала бабенка, – беднота у нас, конечно… Мы…

– Беднота… а, беднота! – не слушая ее снова кричала Клементьева. – А ноги у тебя есть? Ноги, говорю, тебе от Бога зачем даны… а? Не могла сюда дитятко раньше принести, показать? Зачем ждала, запустила?.. Сестра Трудова, обмойте рану, вот сулема[19 - Сулема? – химический препарат, применявшийся в медицине для обеззараживания кожных покровов, одежды.] в цилиндре, вата в коробке… Да руки сами вымойте предварительно сулемой. Готово будет, доктора Семенова зовите, Аврельскому некогда… и не добраться до него…

Последние слова старшей по приему сестры уже застали Нюту за делом. Она тщательно обмывала рану ребенка, потом бежала за Семеновым («Семочкой», как его прозвали в общине), какой-то мазью обмазывала ранку больного малютки и бинтовала ее.

Едва успела она справиться с этим, как густой, низкий бас Кононовой раздался за ее плечами:

– Сестрица, № 127 вызовите, термометр ему поставьте… Да придержите термометр-то сами, мальчишка обессилел совсем, валится с ног.

Через минуту нежный голос Нюты прозвучал высокой, звенящей нотой на всю приемную:

– Номер сто двадцать седьмой!

В следующее же мгновение перед ней стоял красивый маленький итальянец, с пылающим от жара лицом и нестерпимо горящими глазами.

– Сними шарманку… расстегни куртку… Садись… Ты понимаешь по-русски? – роняла она.

– Si[20 - Да (итал.).]… Совсем малость… Немножко…