Люда Влассовская

Сколько мы проехали так, я не помню… Чье-то коричнево-бронзовое лицо по временам склонялось надо мною, одним своим видом приводя меня в трепет; я кричала от страха, принимая это лицо за лицо моего врага муллы: «Он пришел за мною вести меня на смерть! Спасите меня, уведите меня! Я хочу жить… жить… жить!..» И я снова теряла сознание… И опять мрак, тьма и непроглядная ночь застилала мои мысли, зрение…

Наконец я впервые сознательно открыла глаза и огляделась. Незнакомая комната была полна солнца и света. Кусты пурпуровых роз протягивали в окна свои отягченные цветами ветви, словно приветствуя меня… Крохотная птичка чирикала на дереве, прыгая с ветки на ветку громадного каштана, растущего под самыми окнами.

Сбоку со стены мне улыбалась на портрете молоденькая джигитка дивной красоты в пестром, дорогом национальном костюме. А сверху в окно, смеясь, заглядывало небо… Оно было синее-синее и глубокое, как взгляд молящегося ангела… Ни облачка… ни тучки… Одна синева, светлая, чистая и дивно прекрасная кругом…

И незнакомая комната, и кусты роз под окном, и портрет красавицы джигитки над моей постелью поразили меня.

– Где я? – произнесла я, оглядываясь вокруг.

– У друзей! – послышался незнакомый голос, и я увидела то же коричневое от загара лицо и длинные усы незнакомого мне человека.

– Вы у друзей, Людмила Александровна, – повторил тот же голос. – Вы были больны, но теперь, слава Богу, вам лучше. По крайней мере, я свидетельствую вам это, я – ваш покорнейший слуга и доктор.

Я взглянула на говорившего. Решительно в нем не было никакого сходства с муллой, и я удивляюсь, почему я пугалась его в бреду.

– Где я? – повторила я, все еще озираясь.

– В Гори, барышня, в доме князя Джавахи, – отвечал поспешно все еще стоявший у моей постели доктор. – Не хотите ли видеть кого-нибудь из ваших друзей? – прибавил он.

Я, разумеется, хотела видеть их всех разом и заявила об этом доктору. Он вышел из комнаты, и я осталась одна.

Безумный восторг охватил все мое существо… «Я спасена, я жива, я избегла смерти! – кричало и пело что-то, ликуя, внутри меня. – Я жива! Я могу двигаться, говорить, думать и радоваться. О, что это за огромное, за чудесное счастье!» Только тот, кто стоял на краю могилы, тот может понять меня и мою бешеную радость, необъяснимую словами!.. Я захлебывалась от восторга… Я жадно глотала чистый воздух, дивный, ароматичный воздух Гори, и плакала счастливыми, радостными слезами…

В этом состоянии и застала меня вошедшая Бэлла. На ней был ее богатый наряд лезгинки, с массой ожерелий и запястий на груди и руках. Ее громадные глаза смеялись мне так же радостно, как смеялось небо и солнце и самый воздух ласкового Гори.

Я не узнавала прежней Бэллы, измученной нравственной пыткой. И никогда хорошенькая лезгинка не казалась мне такой красавицей, как в этот счастливый день.

– Бэлла! – вскричала я все еще в том же состоянии блаженной радости. – Вы красавица, Бэлла! Вы прелесть!

– Вот что выдумала, пригоженькая госпожа, – засмеялась она детским смехом. – Бэлла старуха, гадкая Бэлла… Вот кто красавица – так уж это верно!

И движением руки она указала на молодую женщину, изображенную на портрете.

– Сестра Марием это! – печально зазвучал ее голосок. – Она умерла двенадцать лет тому назад… умерла христианкой… И Бэлла также будет скоро креститься, и Израил с ней, – добавила она мечтательно и тихо.

– О, как это хорошо, Бэлла! Вы не забыли вашего решения… – обрадовалась я.

– Бэлла никогда ничего не забывает, – торжественно произнесла молодая женщина, – и то, что ты сделала для нее, госпожа, тоже до самой смерти не забудет Бэлла!

И прежде чем я успела произнести слово, она стремительно опустилась на пол и приникла губами к моим ногам.

– Что вы, что вы, Бэлла! – взволновалась я. – Я ничего ровно не сделала для вас! Бог с вами!

– Ты должна была умереть за меня! И не подоспей вовремя брат Георгий, тебе бы не видеть уже ни светлого дня, ни горийского неба! – И, сказав это, она присела на край моей постели и стала рассказывать мне, как они испугались во время их бегства, когда я исчезла у них из виду, как долго плутали потом в горах, ища меня, и как, потеряв всякую надежду, помчались в Мцхет поднять на ноги полицию и власти. Князя Георгия они не застали в Мцхете. Он, не подозревая о случившемся, отправился уже в Бестуди за мной в сопровождении нескольких казаков.

– Брат Георгий, – продолжала рассказывать Бэлла, – попал в ту самую минуту, когда они решили погубить тебя… Он и не догадывался, что ты находилась в доме муллы. И только когда ты позвала на помощь, брат Георгий бросился в молельню и нашел тебя истекающую кровью на полу и рядом Эйше с кинжалом в руках… Бедная госпожа занемогла опасно… Госпожа бредила смертью и убийством всю дорогу… Госпожа говорила, что ее хотят убить за то, что она помогала Бэлле и Израилу бежать и познать веру Христа. И если б на немного опоздал брат Георгий, тело госпожи давно бы клевали горные коршуны… Но Бог христианский, добрый Бог не допустил тебя до гибели. Теперь и мулла, и наиб, и Эйше, и все приговорившие тебя к смерти схвачены и сидят в тифлисской тюрьме… Мулла даже и не запирался от своей вины. Он ненавидит урусов и хвастался тем, что хотел разделаться хоть с одним человеком из их народа.

– А Хаджи-Магомет? Где он – ваш отец, Бэлла?

– Он здесь, с нами, в Гори… хочешь, я позову его к тебе?

Но вошедший в эту минуту доктор строго запретил новые разговоры и расспросы. Я была слишком еще слаба после болезни, да и рана в плече, еще не вполне зажившая, чувствительно давала себя знать. Я закрыла усталые веки и лежала спокойная и счастливая, как никогда.

Уже перед самым наступлением ночи я услышала, как кто-то на цыпочках вошел в мою комнату и участливо склонился надо мной.

– Она спит? – послышался милый, хорошо знакомый мне голос князя Георгия Джавахи.

– Кажется, уснула… Не разбуди ее! – отвечала Бэлла.

– Нет же, нет! Я не сплю вовсе! – вскричала я, радуясь его приходу.

Он молча обнял меня.

– Бедная моя Люда! Чего только вы не натерпелись! – произнес он с чувством, заставившим меня расплакаться на его груди.

– Это ничего… ничего, – лепетала я сквозь слезы. – Это было испытание только… теперь все кончилось… все забыто… я нашла друзей, и мне хорошо и радостно, как было хорошо и радостно когда-то в раннем детстве.

– Ты нашла не только друзей, но и отца! – взволнованно произнес князь Георгий. – Хочешь ли, я буду отныне твоим отцом, моя Люда?

Хочу ли я? И он мог это спрашивать! Он, отец моей Нины, моей сестры по сердцу, он предлагал быть и моим отцом!.. О, такое счастье мне было не под силу!..

Я молча кивнула головой и, закрыв лицо руками, громко зарыдала блаженными, счастливыми слезами…

Теперь я уже не была одинокой. Моя голова покоилась на груди человека, пред которым я преклонялась и которого любила всеми силами души… У меня был отец, которому я дорога и нужна, как близкое существо в мире… У меня были брат и сестра, готовые отдать мне свою жизнь по одному моему слову…

ГЛАВА XVIII

Великое событие

Яркий солнечный день, августовский день южной осени, благоухающий ароматом созревших плодов, улыбался Гори, когда крестили Бэллу и Израила.

Их молодые, красивые лица сияли не меньше солнца, приветствовавшего с голубого неба новых христиан. Оба они были трогательно-торжественны в эти минуты. Когда они выходили из церкви, от святой купели, помазанные священным миром, на лице их, как мне казалось, появилась какая-то новая печать духовного, нравственного просветления.

Бэлла получила при святом крещении имя Елены, Израил – Арсения…

Князь Кашидзе и Тамара были восприемниками Израила, я и мой нареченный отец – восприемниками Бэллы.

Один только человек был мрачен во время великого события и последовавшего за обрядом семейного праздника. Этот человек был Хаджи-Магомет Брек – истинный фанатик-мусульманин.

– Было у Хаджи две дочери… – шептал он тоскливо, – и обе отвергли веру отцов своих и перешли в христианство… Горе старому Магомету, что не умел удержать дочерей своих в вере Аллаха!.. Аллах покарает его за это! В печали и одиночестве проведет Хаджи последние дни свои в опустевшей сакле!

– Тебе незачем ехать в твой аул, кунак Магомет, останься с нами! – ласково уговаривал его мой названый отец.

– Нет, кунак Георгий, отпусти меня с миром! – печально произнес старик. – Не место горному оленю в домашнем стойле. Оставайтесь без меня, с благословением Аллаха над вашей кровлей!

И он вскочил в седло и поскакал, упрямый старик, в свои родные горы.

Мы долго смотрели ему вслед… Вот он обогнул сад и спустился в долину… Вот он едет по берегу Куры, словно вылитый из бронзы со своим горным конем… Вот мелькнули еще раз в воздухе шелковые рукава его бешмета. Еще минута… другая… и он исчез из наших глаз надолго… быть может, навсегда…