На всю жизнь

– Я приду, – говорит Чермилов.

* * *

– Садитесь же, господа, садитесь. А то не успеем и знакомых объехать. Уже ночь на дворе.

К подъезду ратуши подали огромные, человек на пятнадцать, розвальни, сани – мокшаны.

С хохотом мы размещаемся в них. Вольдемар, точно кормчий, стоит на главном месте и дирижирует руками, как заправский капельмейстер оркестра…

– Господин полковник, вы сюда, на председательское место, – усаживает он «Солнышко», – а дочка рядом. Другого соседа, прелестная цветочница, благоволите сами себе избрать.

– Меня выберите, – шепчет мне Тима.

– Нет, уж если на плутовство дело идет, так меня! – громко кричит Вольдемар, расслышавший его слова.

– А по-моему, узелки тянуть, – предлагает кто-то.

– Борис Львович, пожалуйте к нам. «Лесной царек», к нам! – зову я громко Чермилова.

– Вот тебе раз! А почему бы не меня? – тоном капризного дитяти просит Вольдемар.

И он принимается завывать в голос. Молодой парень-ямщик поворачивает к нему широко осклабившееся лицо.

– Ништо, барченок, не реви. Ступай лезь сюды на козла; ты парень дошлый, сейчас видать, править могишь, – предлагает он юноше.

– Могишь! Могишь! – закивал и зарадовался Вольдемар. – А что, дошлый и дохлый, пардон за выражение, не одно и то же будет?

– Нет! Успокойтесь, нет!

Около молоденького, всегда тихого барона Лели группируются три сестрички.

– Ах, мы боимся ездить в мокшанах. На поворотах вывалят вдруг, – пищат они.

– Не бойтесь, на снегу мягко, – утешает их Вольдемар, уже взгромоздившийся на козлы.

– Чур! Господа, уговор дороже денег. Насчет «опрокидоносов» из саней я решительно не согласен.

И веселое лицо «Солнышка» выглядывает из-под боярской шапки.

– Нет, нет, господин полковник, вы на нас упадете, мягко будет, – высовывается из-под воротника своей офицерской шинели Тима.

– А Дину-то не пустили! Вот жалость! – волнуется Маша Ягуби.

– Мы ей завтра сочувственный адрес пошлем, – отзывается Вольдемар, а вслед затем взвывает диким кучерским выкриком:

– Эй, родимые, вывози!

Лошади, испугавшись, сразу берут с места чуть ли не галопом, и тяжелые мокшаны наклоняются вбок.

– Эге, да у вас, юноша, кучерские способности не то чтобы очень, – смеется «Солнышко», в то время как его сильная рука подхватывает меня.

– Это сначала только. Уверяю вас, что больше трех раз мы не вывалимся, – утешает его Медведев.

– Га-га-га! – гогочет ямщик, которому пришелся по сердцу веселый барин, успевший его уже угостить папироской.

– Ай! Ай! Мы не согласны! – пищат барышни, в то время как баронесса Татя спокойно улыбается.

– Володька! Гадкий! Не смей! – горячится Соня.

– Да не бойтесь же…

Мокшаны накреняются на другой бок под новый визг и хохот.

– Ну, юноша, еще такой опыт, и вы будете уволены с козел, – поднимает голос «Солнышко». – Я у вас за старшого, в некотором роде начальство, и извольте слушаться. Да-с.

– Только для вас, господин полковник.

И Вольдемар уже серьезно занимается лошадьми.

Звенят колокольчики под дугою. Крепчает декабрьский мороз. Но мне тепло: с одной стороны теплая шуба «Солнышка», с другой – такая же теплая «лесного царька». Черные глаза глядят из-под наклеенных бровей. Тайнами леса и жутью одинокой человеческой души полон этот взгляд.

* * *

Мокшаны останавливаются перед домом князя Б. Самого князя уже предупредили, что к ним приедут сегодня ряженые. Нас встречают денщики и лакеи, выбежавшие на подъезд.

Впопыхах надеваем маски и входим в залу.

Нас ждали. В столовой стол, уставленный яствами; в зале – хор трубачей и песенников. Позднее, дав нам наслушаться пения и музыки, княгиня садится за рояль, и мы танцуем. Князь же, высокий, красивый старик, подходит к каждому из нас, стараясь узнать, кто мы.

Смех, шутки, догадки.

Узнали только «Солнышко» и баронессу Татю.

Вольдемар же уверяет князя, что он переодетая барышня, и тот верит ему, к общему восторгу.

К нам присоединяется племянник князя, молоденький гусар, одетый монахом, и мы уезжаем.

От князя Б. мы поехали к Рагодским. Маша Ягуби, как истая цыганка, гадает всем по ладони. Оказывается, Марья Александровна должна, согласно линиям руки, прожить сто лет, быть прабабушкой и при этом не потерять ни одного зуба; а ее дочь Наташа – выйти замуж за владетельного принца.

Нашумев, мы исчезаем под общий хохот.

Последний визит наш – к купцу-миллионеру И. Но «самого» нынче нет дома, а «сама» ряженых и покойников боится больше всего на свете. Мы слышим еще в прихожей, как она кричит на весь дом:

– Акулина! Домна! Перепетуя! Убери польты с вешалок сичас! Кто их знает, ряженых-то, из каких они будут! Вон намедни, бают в газетах, такие же ряженые в Питере дочиста у купца Митрофанова весь дом обобрали. Польты-то да одежу, какая получше, убери. Да молодцам вели для всякого случая наготове стать у ворот, да…

– Вот так приемец! – не удержался кто-то из нас, и все остальные бросились к мокшанам.

Один «Солнышко» остался успокаивать старуху и в конце концов сбросил маску и откланялся ей.