Паж цесаревны

– Нет, нет, мадемуазель Мавра. Изволите ошибаться, я швейцарец, – тихо рассмеялся последний.

– И полно – швейцарец? Эко сказать: да по мне – что француз, что немец, что швейцарец, все едино – нехристи.

– Да молчи ты, молчи, Христа ради, болтунья! – остановила ее цесаревна. – И больного тревожишь, да и толку не дождешься от тебя. Ну, попала к Бирону и что же?

– Самого нет. Вышла эта самая индюшка его, супружница, Бе-Бе-ниг-на Гот-Гот-либ. Тьфу, и не выговоришь! Вышла это ко мне дура-дурой. Глаза выпучены, сама важная, разодетая. Разговорились. Так мол и так. Я говорю: хочу самого видеть, говорить с ним насчет одного прапора. А она на это мне: «Не насчет того, которого неподалеку от Смоляного дворца арестовали? Хороша, говорит, цесаревна ваша, таких к себе лиц приближает, которые государыне-царице изменники». А я и говорю: «За всеми не уследишь, ваше сиятельство, мало ли что у кого на уме. А только мне подлинно известно, что Шубин изменничеством не отличался». А она то: «клы-клы-клы-клы», как индюшка расфыркалась. Я ей так, а она мне этак, а я ей опять…

– Мавруша! Не мучь меня, не томи! – взмолилась цесаревна, в то время как Лесток не мог удержать улыбки при виде бойкой фрейлины, умело передразнивающей напыщенную графиню Бирон.

Но цесаревна и не заметила комической выходки Мавры. Она вся дрожала от нетерпения.

– Скорее, скорее говори, что узнала, Мавруша!

– Узнала, матушка! Ох, узнала! – вздохнула фрейлина. И за минуту до этого оживленное лицо изобразило смущение, печаль, тревогу.

– Что? Худо? Убили его? – так и вскинула на нее испуганные глаза Елизавета.

– Не убили! Нет, а почитай хуже того сделали… Пытали его сегодня… поднимали на «виску», – чуть слышно заключила она.

– О! – глухо простонала цесаревна и, всплеснув руками, схватилась за голову.

– Его, верного слугу, Алешу, его пытали! Проклятые! Проклятые! За что? За что?

– Пытка что! Впереди горше! – прошептала также тихо Мавра, – впереди еще хуже ждет Алексея Яковлевича.

– Что? Что такое ждет его впереди?! Говори, я готова все услышать, все, все! – схватив за плечи свою подругу и приблизив к ее лицу свои горящие глаза, произнесла глухим голосом цесаревна.

– А то, что нету больше теперь Алексея Яковлевича. Есть безымянный арестант в каменном мешке адмиралтейской крепости. И безымянного арестанта этого отсылают на вечные времена в Камчатку. А там ждут его пожизненные кандалы и безобразная невеста-камчадалка, с которою его окрутят насильно.

И Мавруша, всегда веселая, не унывающая Мавруша, залилась слезами при последний словах.

Лесток нахмурился. Ему было жаль молодую жизнь. В глазах жизнерадостного лейб-медика блеснули непритворные слезы.

Одна цесаревна не проронила ни единой слезы.

При последних словах своей подруги-фрейлины она гордо выпрямилась. Глаза ее засверкали царственным величием и гневом. Никто бы в этом грозном облике не узнал теперь прежней кроткой, мягкой, сердечной цесаревны.

– Слушай, Мавра, и ты, доктор, слушайте! – обратилась она громким, мощным голосом, отчеканивая каждое слово. – До сих пор цесаревна Елизавета смотрела со скорбным смирением на гибель лучших русских людей. До сих пор она сносила безропотно издевательство над Россией пришлых чужеземцев. До сих пор была покорной слугой существующего порядка. Но лучшие друзья гибнут невинно на дыбах и гниют в мрачных застенках тайной канцелярии. Святая Русь залита кровью. Стоны слышатся все явственнее и слышнее, невинные души взывают к мщению. Не пришло еще время освобождения, но когда оно придет, – тут цесаревна подняла глаза кверху и, глядя вдохновенным взором вдаль, произнесла еще громче, – когда оно придет, цесаревна Елизавета сумеет спасти свою погибающую родину!

Она умолкла. И Лесток, и Мавра Шепелева с восторгом смотрели на нее. Что-то пророческое учудилось им в речах Елизаветы.

Минуту длилось молчание. Потом Елизавета вся вздрогнула, встрепенулась.

– Едем, едем, доктор, – заторопилась она.

– Куда? Зачем? – взволновались ее друзья.

– Как куда? К нему! К Шубину! Я должна его видеть! Должна благословить на трудный путь своего верного слугу.

– Но это безумие, Ваше Высочество! Что, если вас увидят? – произнес взволнованно Лесток.

– Надо приложить все старания, чтобы этого не случилось. Конечно, не в моем виде должна буду я явиться туда. И тебе придется сыграть комедию, мой друг! Решишься ли ты на это? – обратилась к своему лейб-медику цесаревна.

– Хоть на самую смерть, если это угодно Вашему Высочеству, – поспешно ответил тот.

– Нет, до этого, даст Бог, далеко! – с грустной улыбкой произнесла цесаревна.

– Располагайте мною, Ваше Высочество, – с низким поклоном произнес Лесток.

– Хорошо!.. Мы выедем, когда стемнеет… Мавруша останется подле больного… Кстати, осмотри его еще раз.

С новым поклоном лейб-медик поспешил исполнить приказание своей госпожи и занялся ребенком.

– Ему хуже? – с тревогой осведомилась цесаревна.

– Все в руках Божьих! Один Господь может помочь ему! – произнес Лесток, избегая скорбных глаз Елизаветы.

– Господи! Ты видишь мое сердце! – вырвалось из груди последней. – Оно далеко лихих помыслов и зла. Но клянусь жизнью этого ребенка Тебе, Господи, что отныне все мои силы положу на пользу моей бедной родины! Сохрани же мне, Господи, этот великий залог моей клятвы.

И, боясь рыданиями нарушить покой больного, цесаревна стремительно вышла из горницы.

Глава XXIII

Снова арап. Чудесное средство. Он умер! Спасенье

Долгий зимний вечер уже плотно окутал со всех сторон столицу.

В домах обывателей потушили огни, когда к небольшой пригородной слободке быстрыми шагами приблизилась одинокая фигура закутанного в шубу человека.

Сделав несколько поворотов по темной, кривой улице, фигура внезапно исчезла, точно провалилась, уйдя в черную, зиявшую дыру у ее ног.

Это было небольшое отверстие входа в подземное жилище.

Длинным подземным проходом незнакомый человек подошел к крошечной дверце и постучал в нее.

– Войдите! – раздался голос оттуда, и дверь поддалась под толчком сильной руки.

Сальный огарок освещал комнату. Седой, как лунь, старик, в очках, с худым лицом и умными, проницательными глазами сидел у стола и растирал что-то в глиняной чашке. Вокруг него стояли склянки и пузырьки, наполненные жидкостями всевозможных оттенков и цветов. Всюду: на полу, на деревянных подставках, – были расставлены разные приборы, в шкапу лежали, стояли и валялись книги.

При появлении вошедшего старик поднял голову, с трудом оторвавшись от работы.

Перед ним стоял закутанный в шубу стройный, высокий арап.

– Добро пожаловать! Чем могу служить вам снова? – очевидно, сразу признав старого знакомого в лице черного человека, произнес старик.

Тот почтительно поклонился ему.

– Простите, что я опять беспокою вас, мудрейший из ученых, – произнес на чистейшем русском языке арап. – На этот раз еще более сильное и безысходное горе, чем в прошлый раз, толкает меня в ваше жилище… Мне нечего повторять, что если я жив еще, если меня, несмотря на самые тщательные поиски, не могли поймать искуснейшие слуги Бирона, то этим я обязан всецело вам. С помощью вашей я, после моего бегства из застенка тайной канцелярии, превратился в черного арапа. Благодаря вашим снадобьям мое тело стало похоже на уголь… Это не только помогло мне укрыться от преследователей, но дало возможность проникнуть во дворец императрицы, где менее всего могли догадаться искать бежавшего узника… Я бесконечно благодарен вам, мудрейший из ученых, но теперь, теперь иную просьбу, и не просьбу, а мольбу услышите вы… Спасите жизнь, спасите юное существо, маленького ребенка от смерти. Ребенок болен, опасно болен, и вы один можете ему помочь… Спасите его, и я всеми моими мыслями, всем сердцем буду благодарить вас!