Паж цесаревны

И вдруг страшный, оглушительный треск… Дверь, подавшись вперед, валится с шумом к ногам ошеломленного прапорщика, и целая толпа неизвестных людей врывается в комнату. Впереди всех торжествующий Берг.

– Вот он, берите его! – кричит курляндец с пеной у рта и с диким бешеным блеском в глазах, – берите его! Он порицал милостивое царствование нашей государыни и грозил бунтом… Он изменник. Хватайте его!

Несколько человек кинулись к Шубину и схватили его. Шубин взмахнул шпагой. Но чьи-то сильные руки выбили ее из рук его, другие руки вырвали из его объятий плачущего Андрюшу и в один миг обезоруженного офицера скрутили веревками по рукам и ногам, вынесли его из домика и положили в сани, стоявшие у крыльца. Берг и его спутники уселись туда же. Кто занял козлы, кто встал на запятки, и сани тронулись, чуть скрипя полозьями по снежной дороге.

– Остановитесь! Остановитесь! Возьмите и меня с собою! Я не хочу оставаться без крестненького! Не хочу! Не хочу! – кричал взволнованный голосок кинувшегося следом за санями Андрюши.

Но никто не слышал, никто не хотел слушать несчастного ребенка. Возница хлестнул лошадей. Сани помчались быстрее.

Андрюша побежал за ними, продолжая громко плакать и кричать:

– Возьмите меня! И меня возьмите!

Но только вьюга и ветер отвечали ему, заглушая его крики и плач. Вьюга кружилась и пела вокруг него. Ветер свистел в уши. Мальчик бежал, спотыкаясь на каждом шагу. Его крошечные ножонки вязли в сугробах… а сани уже были далеко, далеко… Вскоре они повернули за угол и исчезли из вида.

– О злые! Злые люди! Отдайте мне моего крестненького! – неутешно зарыдал несчастный мальчик.

И ветер и вьюга рыдали вместе с ним… Андрюша остался совсем одиноким среди пустынной дороги.

«К цесаревне. К ней, родной, ласковой, милой! – неожиданно мелькнула быстрая мысль в крошечной детской головке, – она поможет крестненькому, она освободит его, велит догнать злых людей, прикажет вернуть дядю Алешу!»

И со всех ног малютка пустился назад к Смоляному дому.

Но бежать ему было больше не под силу. Темнота и снежные сугробы утруждали путь. Сделав несколько шагов, Андрюша окончательно выбился из сил, опустился на снег и горько заплакал…

Бедный мальчик так горько плакал и рыдал, так ушел весь в свое горе, что не расслышал скрипевших по снегу быстрых шагов, не заметил приближающейся к нему высокой фигуры. А незнакомец приближался и приближался быстро, быстро к маленькой фигурке. И вот он уже в двух шагах от нее…

Андрюша поднял голову, взглянул перед собою затуманенным слезами взглядом, и трепет ужаса пробежал по его маленькому телу: перед ним стоял страшный черный человек со сверкающими в темноте белками, точно сатана в образе человека.

Андрюша громко вскрикнул, протянул вперед крошечные ручонки, отталкивая ими страшное видение, и… лишился чувств.

Вскрикнул и черный человек и быстро склонился над ребенком. При слабом свете луны он успел рассмотреть прелестное, смертельно бледное личико и тихо, испуганно закричал:

– Он! Опять он, мой мальчик! Само небо посылает меня к нему! И один в эту пору в темном поле… Скорее, скорей отнести его во дворец Елизаветы!.. Доктор Лесток приведет в чувство ненаглядного крошку…

Говоря это, черная фигура заботливо склонилась над бесчувственным ребенком и легко подняла его. Потом, прижав Андрюшу к сильно бьющемуся сердцу, черный человек быстро зашагал с ним по снежной дороге по направлению Смольного дворца, всячески стараясь своим теплым дыханием согреть закоченевшего малютку…

В то время сани с похищенным Шубиным находились уже далеко-далеко от Смоляного двора.

Глава XX

В каменном мешке. Берг отомщен

Алексей Яковлевич лежал связанный на дне саней, у ног своих похитителей. Его тело томительно ныло, веревки, перетягивавшие члены, вонзались в него, вызывая нестерпимую боль. Ко всему этому прибавлялось мучительное чувство полнейшего недоумения – за что его взяли? Каким страшным преступлением заслужил он это разбойничье нападение в эту ночь? Из нападавших на него врагов он узнал только одного – торжествующего лакея дворца цесаревны. Но каким образом немец-лакей мог попасть в число его недругов, Шубин никак не мог сообразить. Ему и в голову не приходило, что этот лакей в седом парике – обиженный им в слободе Покровской курляндец Берг.

А сани все неслись и неслись по снежной дороге. Вот они вынырнули на так называемую «Большую Прешпективу», вот миновали Аничковскую слободу с примыкавшей к ней огромной рощей, вот пролетели мимо Казанской церкви и очутились у ворот адмиралтейской крепости. Здесь возница разом осадил лошадей. Сани остановились. Сидевшие в них выпрыгнули и вынули связанного по рукам и ногам Шубина. Два караульных солдата, по данному знаку, широко открыли ворота, которые вели в крепостной двор, где, по самой середине, горел одинокий фонарь.

Неведомые враги Алексея Яковлевича пронесли своего пленника через двор, мимо фонаря, по направлению к небольшой площади, отделенной забором, и, пройдя через узкое, маленькое отверстие, опустили его на землю рядом с глубокой, темной, четырехугольной ямой, имевшей вид могилы. Вслед за тем они, по приказанию шедшего впереди, сняли с арестанта веревки.

Шубин, не подозревавший, какая участь грозит ему, с удовольствием расправил затекшие члены, вытянул руки. Но тут чей-то неожиданный толчок заставил его пошатнуться, оступиться, и черная бездна поглотила несчастного.

Каменный мешок принял свою жертву…

Ер Страшная, черная, узкая четырехугольная яма давила заключенного со всех сторон. Бедный узник не мог пошевелиться, Не мог двинуться с места. Черные стены, выложенные камнями, почти вплотную приходились к его плечам. Это был тесный гроб, в котором, к тому же, заживо погребенный должен был находиться стоя. Алексей Яковлевич сразу понял весь ужас своего положения. Понял и содрогнулся. Он знал, что заключение в «каменный мешок» – была страшнейшая из пыток, ужаснейшая из казней. Только самых страшных преступников и пытали таким способом. Несчастные лишь в редких случаях выносили свое мучительное заключение. Многие задыхались, многие сходили с ума, не преодолев томительной пытки. Это была смерть, но смерть медленная, мучительная. Алексей Яковлевич приготовился к ней. Он не кричал, не звал на помощь. Он знал, как бесполезно будет это все. Его не спасут, не вынут отсюда. Черный каменный гроб должен заключить его, полную светлых надежд, молодую жизнь. А эта жизнь была до сих пор так прекрасна! Прекрасна с той поры, как он встретил цесаревну… О, как он помнит этот день! Сама смерть, кажется, не заставит его забыть эту благословенную встречу. В темных воронежских лесах, неподалеку от границы родной вотчины его матери, встретил он Елизавету. Она выезжала на соколиную охоту с небольшою свитою, в неизменном мужском охотничьем кафтане, прекрасная и смелая, как всегда. Шубин и прежде много слышал о ней, много говорил про нее со своим приятелем Долинским, но видеть ее не доводилось. В дни его пребывания в Петербурге цесаревна находилась то в Москве, то в селе Покровском. Но он думал о ней много, часто мечтая о пленительном образе настоящей русской царь-девицы. И вот, в осеннее свежее утро, когда деревья оделись в багряно-золотистый наряд, стройное, дивное видение предстало перед ним, с белым кречетом на плече предстала дочь Великого Петра. И с первого же взгляда, с первого взмаха бровей, царственного и смелого, Шубин был очарован и красотою цесаревны, и ее добротою, и ее царственным величием. И с этой минуты он поклялся служить ей, поклялся отдать ей все свои силы и – его дерзкие мечты зашли далеко – помочь ей стать спасительницей России от курляндского ига и добыть для нее похищенный престол…

Но все рушилось в один день… Кара была незаслуженной, мучение непосильно… Шубин поднял лицо к небу, горевшему в отверстии его гробницы золотыми очами ночных созвездий, и в тот же миг испустил крик неожиданности, изумления, почти суеверного страха.

Передним, высоко над его головою, как в раме, опоясанное отверстием каменного мешка виднелось слабо освещенное ближним фонарем перекошенное лицо Берга. Мнимый лакей давно уже сорвал с головы парик, совершенно изменивший его лицо, и с дьявольской улыбкой торжества смотрел на Шубина.

– Узнаешь меня, не правда ли, приятель? Вот где пришлось встретиться. Небось, попомнишь теперь, как оскорблять прирожденного курляндского дворянина! Не забудешь того рокового дня в селе Покровском и курьера Берга, умеющего мстить за обиды!

Алексей Яковлевич от слова до слова слышал злорадную речь. И резким пятном встало перед ним недавнее происшествие. Он внимательно взглянул на перекошенное лицо рыжего курляндца, узнал его и разом понял все. «Донос! Клевета из мести!»

– Убью, негодяй! – вскричал он и дико рванулся вперед, но сильный удар каменных стен о его грудь, голову и спину разом напомнил ему о его бессилии. Торжествующий хохот Берга еще больше подтвердил ему, что его угроза теперь неисполнима. Несчастный мог только испустить мучительный стон, почти лишаясь сознания.

Глава XXI

Собираются тучи. Жертва застенка

– Государыня гневается. Государыня не в духе изволила подняться.

Напрасно безотлучно окружавшие Анну Иоанновну девки-дурки, во главе с любимицей государыни Бужениновой, всячески старались увеселить свою высокую госпожу; напрасно Анна Федоровна Юшкова, безотлучная фрейлина императрицы, кликнула шутов, и те, умостившись в лукошки, принялись кудахтать по-куриному, что всегда так забавляло Анну; напрасно курляндка Зарленд, приставленная в надзирательницы к любимому говорящему попугаю государыни, заставляла своего питомца повторять чуть ли не сотый раз: «Нет могущественнее на свете русской императрицы. Да здравствует на многие лета императрица Анна Иоанновна!» Все напрасно! Государыня даже не улыбнулась на проделку шутов, обыкновенно заставлявшую ее смеяться, и не приласкала своего пернатого любимца.

Прибежала любимая собачка императрицы Цитринка; прибежал следом за нею специально приставленный к ней шут Никита Волконский, бывший знатный дворянин и князь, обращенный в шуты императрицей по личной вражде ее величества к его супруге, ныне заточенной в монастырь. Но и на Цитринку императрица не обратила внимания.

Прибежали, наконец, маленькие Бироны и начали шуметь и возиться, но Анна только морщилась в ответ на веселую болтовню детей. Даже Гедвига, приютившаяся у ее ног и рассказывавшая о новых своих обидах, причиненных ей братьями, не произвела на государыню обычного впечатления.

Анна Иоанновна была не в духе, и весь двор затих. На лицах фрейлин застыло почтительно-печальное настроение. Лица камергеров вытянулись, прилично случаю.

У императрицы были на этот раз уважительные причины к тоске и грусти. Вести из Польши не приносили ничего утешительного. Союзница Станислава Лещинского, Франция, обещала последнему усиленную помощь. Русский фельдмаршал Ласси с двадцатитысячным войском готовился к осаде Гданьска и слал с дороги предупреждения, что победа достанется не так-то легко, благодаря вмешательству французов, и что придется пролить много крови для того, чтобы одолеть врагов.

Но, помимо военных дел, еще другие заботы угнетали государыню. Принц Антон Брауншвейгский не понравился своей невесте, и принцесса Анна явно сторонилась его. Положим, принцесса была очень молода, и подрасти она немного, все могло бы измениться к лучшему. Но и самой государыне был не по душе робкий, заикающийся, бесцветный принц, хотя она всячески старалась не показывать этого приближенным. Отослать же принца обратно – значило оскорбить австрийского императора, которому он приходился близким родственником.

А тут еще принцесса Елизавета. Бирон открыл новые козни ее близкого приближенного и настаивает на привлечении его к розыску. Это будет удар для цесаревны и порвет и так уже натянутые отношения между ними… Но верный Эрнест открыл такие важные тайны, такие козни, что…

Анна Иоанновна даже вздрогнула при одной мысли о них…

И глубоко, глубоко задумалась она, положив голову на руку и глядя куда-то вдаль.

Потом она быстро окинула взором толпившихся вокруг нее приближенных. Что-то жесткое теперь мелькнуло в ее суровом, но далеко не злобном обычно лице.

– Эрнест прав, – произнесла она мысленно, – только строгостью и крутыми мерами можно создать благополучие России!

И решив это, государыня приказала позвать дежурного пажа. С ним она послала наказ торжествующему любимцу: допросить нового арестанта-прапора со «всевозможным пристрастием», т. е. со всею строгостью.

Маленький, темный застенок адмиралтейской крепости с сырыми сводами, освещенный единственною сальною свечою, поражал своим угрюмым видом. Кольца, дыбы, гнутые «виски» – все орудия пытки того времени нашли гостеприимство в этой страшной комнате, со скользким от обильно орошаемого человеческой кровью полом, с тяжелым, смрадным запахом сырости и тленья.

За столом, сдвинутым к стене, сидел не менее страшный, нежели сам застенок, генерал Андрей Иванович Ушаков, прибывший сюда только что из своей тайной канцелярии. Секретарь его, приготовившийся записывать показания, сидел тут же. Несколько заплечных мастеров находились у двери. Между ними был и необходимый в пыточном деле костоправ-лекарь, которому приходилось вправлять суставы, вывороченные на дыбе у несчастных мучеников.