Большая душа

Несмотря на свою молодость, Юрий Львович представлял собою тип серьезного и сложившегося человека. Страстно любя музыку и чуть ли не с детства наметив себе карьеру музыканта, обладавший недюжинным талантом, Юрий Зарин ни на полшага не отклонялся в сторону от предпринятого им пути. Жизнь далеко не улыбалась юноше. Бедность, с ее неизбежными лишениями, не оставляла его порога, но юноша не унывал. Он боролся неустанно с судьбой и жизнью и неутомимо работал не покладая рук. И сестренку свою, любимицу Асю, он как будто заразил своей усидчивостью в труде. Вся в брата, серьезная, умная девочка отлично преуспевала и в пансионе, и дома с повседневными обязанностями, неутомимая в своих хлопотах по хозяйству и заботах о Юре.

Брата с сестрой связывала тесная дружба. Юрий во всем советовался со своей юной сестренкой. Ася ничего не скрывала от брата. Они жили душа в душу. И сейчас, когда он шутливо взял сестру под руку, как взрослую даму, и торжественным шагом провел ее в столовую, где девочке был отведен небольшой уголок за ширмой, Ася почувствовала, что он хочет сообщить ей что-то важное. Присев на подоконник и указав сестре занять место в кресле, Юрий стал говорить:

– Я вижу, что эта бедняжка Дося и ее горбатенький приятель пришлись по душе моей милой сестренке, и милая сестренка готова из кожи лезть, чтобы ее новым друзьям жилось хорошо и приятно. Или я ошибся, сестренка?

– Ну, конечно же, не ошибся, конечно, – рассмеялась Ася.

– Так. А теперь, ты, разумеется, ничего бы не имела против, если бы эта белокурая Дося получила возможность находиться подле тебя и дальше, например, зимой?

– То есть как же это? Ведь зимой я в пансионе, у бабуси, и только по воскресеньям прихожу домой? – недоумевала девочка. И после короткого раздумья она вдруг неожиданно просияла.

– Юрочка! – радостно сорвалось у Аси. – Да неужели ты хочешь помочь Досе поступить к нам, в бабушкин пансион? Ах! Неужели, Юра? Но ведь это было бы для меня таким счастьем, Юрушка, что я и сказать тебе не сумею.

– Тсс. Прежде всего тише, не так горячо, сестренка. Хотеть что-нибудь сделать – не значит уже сделать. А пока ничего еще не сделано, не надо напрасно вселять надежды в другого. До слуха Ирины Иосифовны и самой Доси может дойти слишком преждевременно выраженное тобою удовольствие – преждевременное потому, что бабушка ведь может и отказаться принять Досю, и все наши надежды по этому поводу лопнут, как мыльные пузыри.

– Да, ты прав, конечно. Но как может отказать бабушка тебе, Юра? Она, которая так любит тебя? – с горячностью произнесла Ася.

– А вот посмотрим. Завтра у меня нет утренней репетиции в оркестре, к счастью, и я могу съездить к бабушке на остров. Ты ведь знаешь, мало уговорить бабушку принять девочку в пансион. Надо попросить ее принять на бесплатную вакансию Досю, так как Подгорская не может платить за крестницу. Да, кроме того, Дося не подготовлена вовсе и…

– Я подготовлю ее заскоро! – Глаза Аси блеснули решительностью.

– За три-то месяца? Не слишком ли быстро, сестренка? – улыбнулся Зарин.

– Я попробую. Юрочка. Я попробую. Наконец, я буду заниматься с нею и в году вместе. Она умненькая, развитая и, наверное, способная девочка. Ах, Юра! Только бы тебе удалось уговорить бабусю. То-то будет счастье для Доси! Ей так не хочется расставаться с Веней и здешними; а главное – она, если нам удастся наша затея, не останется недоучкой. И Ирина Иосифовна будет рада. Ведь она с горя только, не имея иного выхода, определила в театральные статистки Досю. А тут подумай-ка: Дося будет пансионерка, получит образование – это ли не хорошо?

И Ася еще долго распространялась на эту тему, пока Юрий Львович обдумывал предстоящий ему назавтра визит к бабушке.

* * *

Анастасия Арсеньевна Ларина сидела в своем любимом уголку на террасе и вязала бесконечный гарусный шарф. Два белых шпица – Муму и Доди – мирно дремали у ног хозяйки. Высокая, худая, с совершенно седыми, по-старинному гладко причесанными волосами, Анастасия Арсеньевна уже одним своим видом внушала уважение к себе. Тонкие черты лица, внимательные и ласковые глаза, плотно сомкнутые правильные губы и породистый нос с горбинкой – все это говорило о былой красоте Анастасии Арсеньевны.

Старуха жила в своем особняке на Крестовском острове. Этот дом, вернее, дача, двухэтажная, окруженная чудесным тенистым садом, находилась в стороне от проезжей дороги, вдали от городского шума, среди прекрасного парка, ведущего к взморью. Проезжающей на острова публике были видны часть зеленой крыши да белые колонны террасы, обвитые плющом. Высокая чугунная решетка отделяла от остального мира этот прелестный уголок, оставленный покойным мужем в наследство Анастасии Арсеньевне.

Сюда она удалилась после его смерти с маленьким сыном Левушкой, здесь вырос отец Юрия и Аси; здесь же он провел свои молодые годы: здесь решил жениться на доброй, но крайне болезненной и хрупкой молодой девушке. Огорченная поступком сына, Анастасия Арсеньевна не могла питать нежного чувства к невестке. Молодые поселились одни. Старуха приезжала навещать их, но эти приезды не сближали ее с женой сына. Когда же, протянув, против ожидания врачей, десять лет жизни, молодая женщина умерла, а через несколько лет последовал за нею Лев Львович, сраженная потерей сына, Анастасия Арсеньевна стала уговаривать внучат переселиться к ней за город.

Но ни шестнадцатилетний в ту пору гимназист Юра, ни девятилетняя Ася ни за что не согласились оставить своего гнездышка, где, казалось детям, еще обитали души их покойных родителей, и где каждый уголок, каждый закоулок были дороги им по воспоминаниям.

Тогда старуха, согласившись на то, чтобы дети оставались жить у себя дома, уговаривала внука брать у нее хотя бы денежную помощь.

Но юноша горячо запротестовал и против этого.

Нет, нет. Он уже достаточно взрослый, чтобы суметь прокормить сестру и себя; он прилично учится; к тому же, может давать уроки. А вот если Асю бабушка согласна будет принять через год-другой в свой пансион – другое дело. Они были бы ей оба благодарны за это.

Пансион, упомянутый Юрием, был любимым детищем Анастасии Арсеньевны.

Огорченная ранней женитьбой сына, старуха-Зарина решила тогда же утешить себя заботами о других детях.

Она разыскивала детей небогатых родителей или вовсе круглых сирот и давала им воспитание и образование в основанном у себя на острове пансионе. Этот пансион был рассчитан на три отделения, и в каждом из них училось не более десяти девочек. Учебный курс пансиона длился шесть лет, в каждом отделении по два года.

В этот-то пансион через год после смерти отца и была определена маленькая одиннадцатилетняя Ася. Одинокая старуха питала к обоим внукам какую-то исключительную нежность. Всю любовь свою к сыну она перенесла на них. Но ни одного движения души она не проявляла внешне. Гордый отказ Юрия от помощи восхитил Анастасию Арсеньевну, хотя она ни одним словом не обмолвилась ему о том.

«Так, в сущности, и должно быть. Он настоящий Зарин. Гордый и благородный, не привыкший жар загребать чужими руками», – мысленно говорила себе старуха. И Ася не меньше старшего брата сумела завоевать симпатию бабушки с первых же дней своего поступления в пансион. Она сразу же заняла положение лучшей ученицы среди воспитанниц.

– Вся в отца пошла, умница, – говорила старуха со вздохом, вспоминая умершего сына, ученого-историка, занявшего незадолго до смерти профессорскую кафедру.

И только когда по окончании гимназии увлекшийся скрипкой Юрий заявил о своем желании поступить в консерваторию, Анастасия Арсеньевна возмутилась.

– Ты – Зарин, и хочешь быть каким-то ничтожным музыкантишкой, – говорила она внуку.

– А почему же непременно «ничтожным», бабушка? – улыбался Юрий, уже решивший в душе своей не сдаваться ни за что в мире.

– Как почему? Да потому, что все они ничтожны, эти музыканты…

– И Моцарт, и Рубинштейн тоже ничтожны, по-вашему?

– Ну, ты мне своими Моцартами и Рубинштейнами в глаза не тычь, пожалуйста. Их было один, два, и обчелся. А таких, как ты, музыкантов на каждом шагу не оберешься. Смешно даже надеяться стать Рубинштейном. То ли дело, шел бы в высшее учебное заведение, в горный институт или в путейцы, например, – предлагала бабушка.

– А покойный папа всегда говорил, что человеку следует поступать так, как велит ему его призвание… Вон папа был ученым, читал лекции по призванию, занял кафедру тоже по призванию, и он был счастлив. А у меня влечение к музыке, и я тоже хочу испытать свое счастье, – спокойно и твердо ответил внук бабушке.

И Анастасии Арсеньевне оставалось только согласиться с «упрямцем Юрой», как она называла мысленно внука.

К этой милой, властной, но удивительно доброй бабушке и ехал сейчас Юрий Львович Зарин.

ГЛАВА 4

– Анастасия Арсеньевна, никак, к нам кто-то едет.

Белокурая в белом форменном переднике девушка лет пятнадцати степенно вошла на террасу и, почтительно сложив руки, остановилась у дверей.

Это была воспитанница старшего отделения пансиона и круглая сирота Миля Шталь, из обрусевших немок, безотлучно жившая под кровом пансиона Зариной. Миля как нельзя более подходила к общему тону дома Анастасии Арсеньевны. Она двигалась бесшумно и степенно, как взрослая, говорила спокойным голосом, никогда не повышая его. Училась добросовестно и усидчиво, хотя особенными способностями не отличалась.

Оставшись на лето в пансионе в обществе самой начальницы и еще другой воспитанницы из старшего класса, Миля Шталь не скучала здесь и была даже как будто довольна летним затишьем, которое наступило с разъездом воспитанниц на каникулы.

Приезды гостей, особенно в летнее время, здесь являлись целым событием. Они вносили разнообразие в жизнь «Белого дома», как называли пансион Зариной ее ближайшие соседи по даче.

– Кто едет? Взгляни-ка, у тебя глаза помоложе моих, – приказала старуха Миле.

– Юрий Львович, внук ваш, кажется, – оживленно ответила девочка. – Остановился у калитки, расплачивается с извозчиком.

Действительно, двумя минутами позже Юрий Львович входил на террасу.

– Добро пожаловать, Юра. Входи, внучек, гостем будешь. Давно не приезжал что-то. Небось, забыл старуху. Миля, вели самовар поставить, да варенья наложи в вазочку земляничного. Садись, садись, Юра, рассказывай, как живешь. Да что ты такой озабоченный явился? По какому-нибудь делу?

Лицо Анастасии Арсеньевны так и сияло радостью. Юрий почтительно поцеловал руку бабушки и под дружный и заливчатый лай Муму и Доди сел в указанное для него кресло.

Миля внесла поднос с чашками и вареньем. За нею проскользнула с сухарницей, доверху наполненной печением, похожая на цыганенка, вторая девочка-пансионерка, с плутоватыми глазами.

– Наконец-то, и ты объявилась, сударыня! И где ты пропадала все утро? Миля звала тебя к чаю, не могла дозваться, – нахмурившись при виде второй девочки, обратилась к ней Зарина.