Начистоту в ли-бемоле

ври, что время вернёт мне долг и

мои даниловские веснадцать лет.

И вставай уже на ноги.

Серьёзно, асфальт холодный,

простудишься. Посмотри, как хорош

(когда ничего не ждёшь),

бессовестно хорош

снег.

ОНА. Погоди, до снега ещё далеко. Столько всего впереди – первый листопад, первая прохлада октября, первые после лета уютные свитера… И такие краски кругом, хоть бери кисть и макай её прямо в пожар каштанов.

ОН. Боюсь, не в этот раз. По крайней мере, не у нас.

ОНА (посерьёзнев). Да, наверное, ты прав. Нас на перроне будет встречать другая осень. Я даже догадываюсь, что она нам скажет:

Привет. Я осень. Я втекаю

на цыпочках в твоё окно

и жду. Мой город навсикаев

и прян, горчит сентябрьским карри,

зовёт на дно.

Порадуй, снизойди – здесь нечем

мечтать, но плюсы налицо:

никто в печаль не обилечен,

врачей нет – и никто не лечит.

Товарищ Цой,

опять же, – славное знакомство.

Сидит, охоч до сигарет.

Не хочешь Цоя – будет Моцарт.

Без Нэнси Вишесу неймётся,

а с Нэнси – нет.

А главное – здесь безболезно,

чего не скажешь о теперь.

Все ноги ходят, а не ездят,

сны исключительно диезны,

и ни потерь,

ни взорванной вины в потёмках

за смерть любимого котёнка.

Как жался он к тебе, подонку…

Прощать себя – прощаться. Сколько

ещё темнеющих осколков

вместит закатный абажур?

Ночь рвётся там, где ночи тонко.

А впрочем, песня не о том – так

давай скажу,

чего не скажешь, дожимая

остатки сил в пустой стакан.

Привет. Я осень. Я живая.

Чего не ска…

Неужели тебе действительно совсем-совсем ни капельки не страшно?

ОН. Не знаю… Наверное, не должно быть. По крайней мере, если верить, что там, по ту сторону, что-то есть.

ОНА. Рай?

ОН. Вроде того.

ОНА. Мне, признаться, интересней размышлять о перерождении. Я частенько об этом думаю. Недавно даже нафантазировала, что попала в приёмную Верховного Распределителя Тел и торгуюсь с ним о своей следующей жизни, представляешь?

ОН. О как! Ну-ка, подробности в студию!