Необычайные похождения с белым котом

«Говорите же, юноша, не смущайтесь!»

Поощренный этими словами, Ломаный Фриц наклонился вперед, к своему собеседнику, при этом руки его описали в воздухе несуразные изломанные линии:

«О, господин мой, никогда не забуду я вашего роскошного великодушия! Послушайте же, что приключилось со мной, послушайте… Четыре дня назад, в такой же примерно час пришло мне в голову отужинать. В этом не было ничего необычного: всем хорошо известно, что я часто ем на ночь, если только имею возможность ночевать дома. Так вот, повинуясь моему приказу, служанка накрыла на стол, приготовив перед тем самую обыкновенную мою пищу. Я сел и принялся за трапезу безотлагательно. И тут случилось это… это ужасное происшествие, о котором я, собственно, и пришел вам поведать!»

Он замолчал на миг, гулко сглотнув слюну, затем продолжил:

«Едва только первый кусок пищи упал в мой желудок… я почувствовал… я словно бы почувствовал, что мясо, приготовленное служанкой, оказалось не слишком свежим, да… Какой-то неприятный привкус, со сладковатой гнильцой… Подумав об этом, я уже открыл было рот, чтоб отчитать нерадивую женщину – но, увы, не успел произнести ни слова!.. Только что съеденный мною кусок, а вместе с ним и остальное содержимое моего желудка принялось вдруг ходить ходуном и уже миг спустя вырвалось из меня наружу, заставив согнуться в три погибели. Право, со мною прежде никогда не бывало ничего подобного – только лишь через полчаса рвоту удалось унять. Однако с этих самых пор, Господь свидетель, в моем рту не побывало ни крошки!»

«Хотите ли вы есть, несмотря на это? – спросил Гурагон участливо, – Или же сама мысль о еде с неизбежностью вызывает у вас отвращение?»

«О, нет! – Фриц немедленно замотал головой, – Нет, нет, я голоден сейчас, как брошенная собака! Голод сжигает своим огнем все мои члены! Но стоит мне поднести ко рту что-либо помимо воды… точнее – взять в рот и ощутить вкус какой-либо пищи… как сразу же… сразу повторяется то же, что было тогда…»

Молодой человек опустил голову и закрыл лицо ладонями:

«Помогите же мне! Помогите, о благородный чужестранец! Оба городских лекаря отказали мне, сказав, что прежде не встречали такого недуга… Никто во всем городе не может, как видно, меня спасти!»

Он, кажется, заплакал даже – во всяком случае, слова его теперь напоминали всхлипы:

«Я молод… богат… я хочу жить!.. я не хочу умирать от голода!..»

Слезы, наконец, потекли сквозь его пальцы неудержимо. Гурагон положил свою ладонь на плечо гостя и, подавив в себе короткую снисходительную улыбку, посмотрел на него сверху вниз:

«Ваша болезнь серьезна, это сущая правда! – колдун сделал паузу, чтобы придать весомости своим словам, – Лекари неспроста отказались вам помогать…»

Он замолчал вновь, но тут же продолжил:

«Она впивается в человека подобно пиявке и подобно пиявке же вытягивает из него все соки – обрекая на мучительную смерть во цвете лет!..»

Молодой человек, услышав это, вздрогнул помимо воли.

«Я, однако, могу избавить вас от этой напасти – не вешайте же голову, эй: не пройдет и часа, как вы съедите первую за эти дни ржаную лепешку!»

Ломаный Фриц отнял ладони от своего лица – глаза его теперь несли в себе огонечки изумления и надежды:

«О, добрый господин!.. – юноша опустился на колени, – Добрый мой господин… позвольте…»

«Не стоит, право! – Гурагон по-отечески поднял его и усадил вновь, – Не стоит беспокоиться, юноша! Вам повезло несказанно – и вы теперь в добрых руках! Знания мои велики, я вылечу вас, если Господь позволит! Сидите же здесь и ждите меня терпеливо».

Он вдруг исчез из комнаты – быстрее, чем Ломаный Фриц опомнился. Когда же час спустя Гурагон появился вновь, его незваный гость спал, привалившись спиной к стене, спал, дергаясь во сне и прерывисто похрапывая, как это, впрочем, и водится обычно среди тех, кто изо дня в день засыпает голодным.

Отодвинув в сторону шахматную доску, колдун поставил на стол принесенный с собой стакан с какой-то горячей жидкостью, положил рядом кусок хлеба. Внимательно и сурово посмотрел на спящего Фрица, затем шагнул к нему и решительно взял его за руку.

«Просыпайтесь, просыпайтесь, юноша!.. Будем лечиться…»

Гость открыл глаза в испуге, однако уже мгновение спустя вполне успокоился:

«Я вовсе не сплю, господин… я готов…»

«Выпейте вот это…» – Гурагон протянул ему принесенное пойло. Больной протянул руку, взял стакан, бросил на его содержимое короткий настороженный взгляд, после чего зажмурился и залпом выпил все до дна.

«Не страшно? – Гурагон усмехнулся, – Вовсе не страшно: целебная жидкость почти что начисто лишена вкуса… а потому не вызовет у вас то, о чем вы только что рассказывали…»

Он медленно огладил свою густую бороду, затем, не отрывая от лица рук, на миг задумался о чем-то, но тут же поднял голову вновь:

«Отлично же! Произнесите теперь четырежды „Отче наш…“ – и к концу четвертого раза, я думаю, лекарство примется за свое благословенное дело».

Губы Ломаного Фрица послушно зашевелились, повторяя молитву.

«Теперь возьмите вот это, не бойтесь!.. – произнес Гурагон, едва только губы несчастного юноши сомкнулись опять, – Не бойтесь последствий, пересильте себя – покажите-ка мне теперь свою болезнь лицом!..»

Он протянул больному хлеб. Тот взял его с опаской, медленно, словно бы отраву или камень, поднес ко рту… Затем стремительно откусил немного и тут же проглотил не разжевывая.

Несколько мгновений оба сидели молча. Затем Фриц словно бы опомнился от чего-то, сбросил с себя какое-то странное оцепенение. Обеими руками схватил он остатки хлеба и мгновенно отправил их в свое изголодавшееся чрево.

«Боже мой!.. Боже!.. я опять могу есть!»

Глаза его сверкали сумасшедшим огнем:

«Я опять… опять… о, вы великий лекарь из величайших!.. я… я заплачу вам, сколько скажете…»

Он прямо трясся от возбуждения:

«Я отблагодарю вас всем, что только имею!.. Но сейчас… сейчас, я прошу… я заклинаю вас, найдите для меня еще один кусочек хлеба… только один-единственный кусок – и все… ведь я не ел четыре дня!»

Он сложил ладони умоляюще – однако Гурагон в ответ лишь мотнул головой:

«Не стоит так спешить, молодой человек… Тому, кто голодал, никогда не следует набрасываться на пищу – это опасно… Желудок, к тому же, все равно не примет ее разом… – колдун, сказав это, положил руку на плечо юноши, – Пожалуй, следует подождать немного… останьтесь-ка здесь, у меня – в противном случае, запахи домашней кухни пересилят, того и гляди, вашу волю!..»

Час спустя Гурагон дал Ломаному Фрицу еще хлеба. Кусок на этот раз был заметно больше, к тому же колдун приказал принести вина, и, выпив, молодой человек почувствовал вдруг прилив блаженной истомы. Двигаться не хотелось вовсе, вместо этого хотелось вновь рассыпаться словами благодарности – да только язык не вполне повиновался ему теперь:

«Ведь это чудесно! Чудесно, право!.. Ведь в этом городе живет немало сведущих и ученых людей – лекарей, проповедников, философов… и ни один из них не смог… не нашел возможным избавить меня… исцелить меня от этой жуткой болезни!»

Речь Ломаного Фрица была по-прежнему преисполнена возбуждения. Что же касается Гурагона, то последний сперва внимал своему пациенту с легкой улыбкой снисхождения, пропуская услышанное большей частью мимо своих ушей. Однако что-то вдруг заинтересовало и его: печать равнодушия моментально исчезла с лица колдуна, он даже чуть вскинул от удивления правую бровь и, подавшись вперед, произнес с вкрадчивым придыханием:

«Философов?.. Вы сказали – философов, не так ли?»

«Угу! – подтвердил Фриц с прежним оживлением, – Есть здесь один такой… я, впрочем, не стал к нему обращаться… уж больно он себе на уме, этот молчаливый старик…»

Гурагон придвинулся еще ближе, голос его стал еще более вкрадчивым:

«Чем же он занят, философ этот?.. Тоже практикует медицинское искусство, отбивая заработок у городских лекарей?»

«О, нет!.. – Фриц затряс головой энергично, – Что-то не слыхал я про его лекарские успехи… Хотя наш граф платит ему изрядную сумму каждые два месяца – а уж он, всем известно, просто так серебра никому не даст!..»

Колдун, как мог, изобразил на лице веселое удивление:

«Что же он делает за графское серебро?»