Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки

– «Н?тъ, не отложу», сказала она, отв?чая больше на борьбу, происходившую въ эту минуту въ ея душ?, ч?мъ на его слова. —

– «Марьяна!» началъ онъ, давая ей т? страстныя ласкательныя названiя, которыя вспоминаешь потомъ всегда съ чувствомъ какого-то стыда и раскаянiя: «ради Бога, только подойди къ с?нямъ на минуту», и онъ рукою старался обнять ее. —

– Не будетъ теб? ничего, уйди», сказала она, отстраняясь отъ окошка.

Дубковъ подошелъ къ двери и сталъ стучаться, но никто не отворилъ ее, онъ топнулъ ногой съ выраженiемъ истиннаго отчаянiя и поб?жалъ въ свою комнату. —

Въ то время, какъ онъ стучался, Марьяна встала съ кровати, легкими шагами подошла къ с?нямъ и, положивъ одну руку на замокъ двери, а другую на высоко поднимающуюся грудь, придерживая разстегнутую ожерелку, остановилась въ нер?шительности. Когда шаги его удалились, она вздохнула, вернулась на постель, гд? еще долго сид?ла въ раздумьи, глядя въ осв?щенную луною щель ставня на дверь, въ которую онъ скрылся, потомъ р?шительнымъ движенiемъ бросилась на подушку и тотчасъ же заснула т?мъ кр?пкимъ, безмятежнымъ сномъ, которымъ спятъ только д?ти и люди, проводящие жизнь свою въ тяжелой работ?.

<Губковъ былъ молодъ, богатъ, влюбленъ и обладалъ наружностью красивою и благородною. Кром? того онъ былъ предпрiимчивъ и ум?лъ находить языкъ любви для каждаго сословiя, поэтому трудно предположить, чтобы вс? эти достоинства не им?ли влiянiя на женщину умную, страстную и съ д?тства прiученную къ грубому полу-восточному обращенiю казаковъ. Марьяна любила Губкова той понятной земной любовью, которая состоитъ въ желанiи всегда вид?ть предмета своей любви и принадлежать ему. Боже мой! Какого мн?нiя будутъ обо мн? вс? писатели, изощрявшiеся столько времени разбирать различные отт?нки любви, когда я скажу, что не понимаю другого рода любви, который мн? даже кажется единственнымъ, ежели не самымъ возвышеннымъ и поэтическимъ. то по крайней м?р? самымъ честнымъ и откровеннымъ. Марьяна любила со всей искренностью и силой женщины простой, доброй и трудолюбивой.

Только дв? равносильныя причины удерживали ее: страхъ гр?ха – старов?рк? любить православнаго – и постоянные трудъ и усталость, не допускавшiе искушенiя до ея неиспорченнаго, хотя и пылкаго сердца.>

Глава 3-я. Встр?ча.[40 - Перед этой главой набросаны другим почерком (очевидно, несколько позже) конспективные фразы, уже имеющие в виду форму изложения от первого лица: Что будетъ, я не знаю, хорошо, что я ушелъ въ походъ.]

Было около полдня, когда все остававшееся народонаселенiе въ станиц? – старики, неслужащiе льготные казаки, бабы, д?вки, д?ти – высыпало на поляну, чтобы встр?тить за оградой похожихъ – сотни возвращавшихся изъ похода мужей, отцовъ, д?тей, братьевъ.

Вс? собрались, какъ на радость, а въ душ? каждаго бол?зненно боролась надежда со страхомъ.

Не разъ прислушивались они во время похода къ дальнимъ орудейнымъ выстр?ламъ зa Терекомъ и не разъ мысль о томъ, на чью долю выпадетъ нынче жребiй несчастья? заставляла сжиматься каждое сердце.

Съ правой стороны яркозеленаго луга, перер?заннаго дорогой, по которой ждали казаковъ, разстилалась гладкая степь, заканчивающаяся бурунами (песчаными буграми ногайскаго кочевья), съ л?вой стороны зелен?ли низкiе, только что од?вшiеся виноградные сады, надъ которыми кое-гд? возвышались р?зко выдающiяся на прозрачно-голубомъ неб? группы высокихъ, стройныхъ тополей и раскидистыхъ фруктовыхъ деревьевъ. За садами м?стами видн?лась серебристая полоса Терека и покрытый сплошнымъ л?сомъ первый уступъ Чеченскихъ горъ. —

Весеннее солнце, стоявшее высоко на чистой лазури неба, св?тило ярко и согр?вало св?жiя испаренiя оживавшей земли носившiяся въ воздух?. Воздухъ, въ которомъ весело вились хохлатые жаворонки и медленно поводя хвостомъ плавали черные орлы и коршуны, былъ совершенно неподвиженъ и до того прозраченъ, что очертанiя л?систыхъ горъ были видны съ поразительной ясностью, хотя находились на такомъ разстоянiи, что огромныя деревья казались мелкими кустами. —

Старыя казачки, поставивъ около себя кувшины съ чихиремъ и узелки съ рыбой и лепешками, которые они принесли съ т?мъ, чтобы съ хл?бомъ солью встр?тить похожихъ, расположившись на трав?, разговаривали между собой. Молодыя бабы и д?вки въ лучшихъ канаусовыхъ бешметахъ, въ ярко-цв?тныхъ рубашкахъ и головныхъ платкахъ, которыми до самыхъ глазъ закутаны большей частью красивыя, св?жiя, оригинальныя лица, и льготные парни – казаки, и писаря въ обшитыхъ галунами зипунахъ и сапогахъ съ каблуками составляли другую группу. Писаря и вообще казаки, служащiе въ правленьяхъ по письменной части и отличающiеся всегда щегольствомъ, политичностью и особенной манерою краснор?чиво выражаться, бойко поплевывая шелуху с?мячекъ, балагурили и заигрывали съ д?вками.

Старики – почетные – въ простыхъ черныхъ или с?рыхъ зипунахъ, обшитыхъ тесемками, и старенькихъ попахахъ, съ с?дыми бородами и выразительными лицами, облокачиваясь на палки, съ достоинствомъ останавливались то подл? той, то подл? другой группы. – Мальчишки и д?вчонки, чтобы не терять время, собравшись немного въ сторон?, зажигали – играли въ лапту. —

Но вотъ кто-то зам?тилъ по дорог? подвигающееся облако пыли и вс? глаза обратились по этому направленiю. Слышно: стр?ляютъ, поютъ, и вотъ изъ-за облака пыли выдается быстро подвигающаяся черная точка. Это казакъ скачетъ......

Вся толпа нетерп?ливо подвигается ему навстр?чу и онъ не усп?ваетъ отв?чать на вопросы, которыми со вс?хъ сторонъ осыпаютъ его. —

– «Здорово, родной,» кричитъ, высовывая изъ-за плеча молодой казачки свое сморщенное лицо, высокая старуха: «что мой старикъ идетъ?»

– «Идетъ, бабука».

– «А Михайлычь?»

– «А батяка Васька?»

– «Идутъ, вс? идутъ».

– «А что Кирка пришелъ?» спокойно спрашиваетъ с?дой старикъ, съ достоинствомъ проходя черезъ толпу и равнодушно прищуривая глаза. —

– «Богъ миловалъ: пришелъ живъ-здоровъ, д?дука.»

Старикъ снимаетъ шапку, набожно кладетъ крестъ на свою впалую грудь и медленнымъ шагомъ отходить въ сторону......

Громче слышны звуки казачьей п?сни и безпрестанные выстр?лы. Слышны даже частые удары плетью и топотъ усталыхъ коней. Казаки и казачки уже по цв?ту лошадей, зипуновъ, шапокъ узнаютъ т?хъ, кого съ надеждой и страхомъ ищутъ въ этой подвигающейся толп?.

Сотня казаковъ въ запыленныхъ, изорванныхъ зипунахъ, разноцв?тныхъ попахахъ, съ ружьями зa плечами, сумками и свернутыми бурками за с?длами, на разномастныхъ, худыхъ и частью хромыхъ и раненныхъ лошадяхъ подвигается по дорог?. – Н?которые казаки, уже усп?вшiе выпить въ станицахъ, которые проходили, пошатываясь на с?дл?, выскакиваютъ впередъ, въ?зжаютъ въ толпу казачекъ, ц?луютъ женъ, здороваются со вс?ми и, не сл?зая съ коней, принимаются за чапурки, налитыя родительскимъ, которыя съ радостью на лиц? подносятъ имъ. Сотникъ и офицеры сл?заютъ съ лошадей, казаки сл?дуютъ ихъ прим?ру. На вс?хъ лицахъ сiяетъ радость, вс? спрашиваютъ, пьютъ, см?ются, разсказываютъ.

<Выраженiе радости въ первую минуту свиданiя всегда бываетъ какъ то неловко и глупо. Языкъ противъ воли говоритъ разс?янныя, равнодушныя слова, тогда какъ взглядъ блеститъ истиннымъ чувствомъ и радостью. Во всей этой шевелящейся, см?ющейся и говорящей толп? ни въ комъ не встр?тишь истиннаго выраженiя радости: хохотъ, пьянство, грубыя шутки, толкотня волнуютъ пеструю толпу, придавая ей характеръ грубаго веселья.>

«Гм, в?дьмы!» кричитъ, молодецки подбоченившись, раненный въ ногу казакъ д?вкамъ, которыя, шушукая между собой, поглядываютъ на него: «прiйди, поц?луй меня, давно не видались. Чай соскучились безъ меня», прибавляетъ онъ, подходя къ нимъ. —

«Что съ женой не здоровкаешься, смола!» отв?чаетъ худощавая, самая некрасивая, и бойкая изъ д?вокъ. —

– «Кормилецъ ты мой, родной ты мой, соколъ ясный, братецъ ты мой!» со слезами радости на глазахъ, сложивъ руки, приговариваетъ старуха, глядя на безбородаго казаченка – своего сына, который, не обращая на нее вниманiя, отирая мокрыя губы, передаетъ жен? пустую чапурку.

– «Дай теб? Господи сходимши въ походъ благополучiя въ дому и отъ Царя милости заслужить», задумчиво говорить пьяный старикъ, который уже минутъ пять держитъ въ трясущейся рук? полную чапурку и все приговариваетъ.

Но не вс?мъ встр?ча въ радость. Сзади сотни ?дутъ дв? конныя арбы. На одной изъ нихъ, бол?зненно съежившись, сидитъ тяжело раненный казакъ и тщетно старается выказать домашнимъ, которые съ воемъ окружаютъ его, признаки спокойствiя и радости на своемъ бл?дномъ, страдальческомъ лиц?. На другой арб? покачивается что-то длинное, тяжелое, покрытое буркой, но по формамъ, которыя на толчкахъ обозначаются подъ нею, слишкомъ ясно, что это что-то – холодное т?ло, въ которомъ давно н?тъ искры жизни. – Молодая женщина, вдова убитаго, опустивъ голову, съ громкими рыданiями идетъ за печальнымъ по?здомъ; старуха мать вскрикиваетъ страшнымъ пронзительнымъ голосомъ, безъ умолку приговариваетъ и рветъ на себ? с?дые волосы. Выражая такъ поразительно свое горе, она исполняетъ вм?ст? естественный законъ природы и законъ приличiя, сл?дуя обычаю вытья.

Мужъ Марьянки, батяка Гурка, молоденькiй, безбородый, остроглазый казаченокъ, вернулся веселъ и невредимъ. Писарь Федоръ Михайловъ (братъ его), Марьяна и дядя Епишка, изв?стный старикъ, бывшiй первымъ молодцомъ въ свое время (сос?дъ и крестный отецъ Гурки) изъявили каждый по своему радость, встр?чая Гурку.

– «Теперь посл? царской службы, можно то есть сказать, проливалъ кровь», политично улыбаясь, сказалъ Федоръ Михайловъ: «можешь, братецъ, на время предаться и родительскому».

Марьяна съ радостной улыбкой, игравшей въ ея прекрасныхъ глазахъ, подошла къ нему. – «Здорово, батяка!» —

«Здорово, Марьянушка!» Но Гурка былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы при другихъ ц?ловать свою хозяйку: онъ съ улыбкой, выражавшей ув?ренность въ наслажденiяхъ любви, ожидавшихъ его, взглянулъ на нее и красн?я повернулся къ дяд? Епишк?.

– «Здорово, дядя!»

– «Здорово, братъ, помолить тебя надо. Ей баба!» обратился онъ, оскаливая корни своихъ зубъ: «аль отороп?ла? Давай вино, помолимъ хозяина».

– «Помолимъ, помолимъ».

– «Домой придемъ, – я осьмушку поставлю. Я теб? радъ, ты молодецъ!» съ достоинствомъ говорилъ дядя Епишка.

– «Спасибо, дядя».

Черезъ полчаса казаки почти вс? пьяные съ п?снями въ?зжали въ станицу, зa казаками шли нарядныя съ радостными лицами бабы и д?вки, за ними ?хали дв? арбы; а за арбами н?сколько печальныхъ, плачущихъ женщинъ. Мальчишки съ вытаращенными, испуганными глазами подб?гали къ арб?, поднимаясь на ципочки, взглядывали на убитого и раненнаго и разсуждали между собой:

«Ерошка, а Ерошка!» – А? – «В?дь это батяку Фомку убили?»

«Разв? не видишь подъ буркой то кто?»

«Куда его убили?»

«Въ самую сердце!»

«Анъ въ голову изъ шашки срубили».

«Анъ въ сердце изъ пульки».

«Анъ въ голову».