– Это ярославцы должно быть, что подле нас стояли, – говорили солдаты. Полки всё погоняли. Выслали стрелков. Дохтуров уже давно дрался и не шел вперед, теряя время, когда, задержанный кавалерией, подходил Ланжерон, но место, которое он должен был пройти, было уже занято неприятелем. Вся дивизия Фриана успела притти на место. Не успели опомниться солдаты и офицеры, как они почувствовали себя под огнем артиллерии и увидали в первый раз, как понесли раненных, и отходили от убитых. На речке стоял неприятель и не уступал нам. Немного погодя сошлись в низы к речке и третья колонна Пржебышевского, тоже задержанная кавалерией, из тех, которые назначены были атаковать левый фланг. На этом пространстве двух верст квадратных, где была речка, пруды и три деревни, внизу стоял густой туман. Все стреляли друг в друга, но не подвигались ни вперед, ни назад. Буксгевден был пьян. Три начальника действовали отдельно, без связи, и все опоздали. Однако, сорок тысяч человек[591 - Зач.: дрались] стреляли тут друг в друга и тысячи уже были убиты. Французы удерживались на местах, а мы должны были итти вперед, туман мешал нам.
Атака наша во фланг была слаба, потому что колонны наши, задержанные непредвиденными обстоятельствами, приходили часа по полтора одна после[592 - В рукописи: подле] другой. (Я прошу вспомнить, была ли когда война в России после Екатерины и до Александра II, чтобы колонны наши не были задержаны непредвиденными обстоятельствами? Давно бы пора предвидеть и расстреливать эти непредвиденные обстоятельства, ибо такие непредвиденные обстоятельства стоят из за лени, необдуманности, легкомыслия двух-трех жизни десяти тысяч и позора миллионам.) Итак авангард Кинмеера расчистил первый себе дорогу, но не мог удержаться, не был поддержан 1-й колонной Дохтурова, ведомой Бенигсенем, опоздавшей на час. Дохтуров занял Тельниц, но не мог удержаться, не быв поддержан колонной Ланжерона, опоздавшей еще на час, вследствии загороженной дороги кавалерией, спутанной еще с вечера, опоздавшей тоже на час. Наконец, овладев Тельницем и потеряв много времени и людей, Дохтуров и Ланжерон остановились, ожидая 3-ю колонну Пржебышевского, опоздавшую в свою очередь, и которая должна была выравняться с ними. Все эти задержки сделали то, что дух войск этих упал, что потеряно пять тысяч человек там, где много было две, и что одна дивизия Фриана в шесть и до восьми тысяч человек занимала и противустояла до десятого часа двадцати пяти тысячам русских и дала время Наполеону обратить все свои силы на центр. Те, которые были причиною этого, австрийские колонновожатые, на другой день чистили себе ногти и отпускали немецкие вицы, и умерли в почестях и своей смертью, и никто не позаботился вытянуть из них кишки за то, что по их оплошности погибло двадцать тысяч русских людей и русская армия надолго не только потеряла свою прежнюю славу, но была опозорена. В центре стояли, несмотря на направление трех сильных колонн на левый фланг, еще тысяч двадцать человек австрийцев и русских, там командовали оба императора, Кутузов и все молодые люди, окружавшие императоров. Наполеон, свободный нашими ошибками на его правом фланге, всеми силами напал на центр, на Праценские высоты. Русские и австрийцы не ожидали нападения, а думали сами нападать, но вместо того, чтобы защищать эти высоты, они отступили (на языке военных историков), по русски же струсили и бежали, хотя очень могли бы защищать. Правый фланг остался отрезан от левого и центр прорван. Ланн занимал правый фланг, хотел смять и полонить его, но не мог, по той же самой причине, необъяснимой военной историей, по которой Буксгевден не мог смять с тремя колоннами одной дивизии Фриана. Багратион с правым флангом отступил в порядке. А центр бежал. Тогда Наполеон всеми силами ударил на Буксгевдена и перебил все три колонны, его прогнал, побил и забрал в плен и все бежали, кто куда мог. Военные историки говорят, что это произошло от того, что колонны Буксгевдена зашли в пруды и болота, но я никак не могу понять, отчего в болотах одни биты, а другие бьют, ибо для того, чтобы бить в болотах, надо самому быть в болотах, и почему французы били, а мы были биты в болотах, остается непонятным из военной истории, точно так же, как и то, почему русские центра стояли на высотах, а французы шли низом и всё таки русские бежали и были биты? Так неудовлетворительно рассуждает и объясняет военная история. Эпические поэты, военные историки рассуждают и описывают еще иначе. Они говорят: едва яркое солнце, знаменитое солнце Аустерлица, поднялось над Моравскими горами, как великая битва трех императоров закипела на долинах Моравии. Гул сотен орудий загремел над окрестностями и храбрая стена русского, неподражаемого воинства грудью (непременно грудью, хотя я решительно не понимаю, какое дело груди на войне. Голова, руки и ноги я понимаю, но грудь, как и другие части тела, остаются совершенно излишними на войне), итак, грудью двинулось воинство против врага. Едва туман рассеялся, как тысячи храбрых полетели на неприятеля. Вот ближе, ближе уже враг и настает минута торжества, но ряды редеют и трупы храбрых устилают (непременно устилают) достопамятное Аустерлицкое поле. Храбрый Дохтуров, как лев, летает от одного полка к другому и наконец усилия его увенчаны. Русские знамена развеваются над Тельницом. (О том, что русских двадцать тысяч против восьми, о том не говорится, так же, как и о том, что ни Тельница, ни Сокольница совсем не нужно для славы и счастия русских). Но вот бой загорается в центре, доселе непобедимые когорты Бонапарта, как неудержимые волны, несутся навстречу русским, тщетны усилия и жертвы храбрых, венчанные полководцы с горестью видят близкое торжество врага, но вот питомцы великого Петра – гвардия – под командой самого великого князя двигается на помощь. Величественное зрелище предстало. Земля стонет под топотом коней и, как порывы бурного ветра, мчатся эскадроны и уничтожают все преграды на своем пути. Но вот преграда садов, и храбрые гибнут полки, Багратион, питомец Суворова, удерживает отчаянные натиски врага и т. д. и т. д. и вот другое описание сражения, из которого всё таки вопрос, щемящий тогда, теперь и вопрос, который всегда щемит сердце, пока будут русские, вопрос, почему так постыдно разбито русское войско, вопрос этот не получает ответа. Должно быть нельзя иначе, и это не наше дело.
Мы пишем выдумки, роман, а не военную историю. Мы только хотим рассказать, что случилось 20 ноября 1805 года с нашими выдуманными лицами.
Шишкин вышел из палатки, только что заслыхал адъютанта, нахмурился и кликнул фелдвебеля. Солдаты у костра недалеко от него, которые спали, стали потягиваться, другие с трубочками. Всё засуетилось. Кто натягивал шинель, подпрыгивая и стараясь впрыгнуть в рукава шинели, кто увязывал мешочек.
– Ну, брат, не жалей, немцам оставь в наследство, – смеялся один солдат другому про калоши, которые он было брал с собою.
– Я нездоров, Иван Захарыч, – пришел к Шишкину поручик, всегда бывший на дурном счету в полку, батальоне и роте. – Я очень нездоров, – говорил он робко. Шишкин ничего не говорил, пристально смотрел на него.
– Всего ломает, и вот тут боль такая, и не ем ничего, и вдруг сделалось. Я поеду в вагенбург. – Он не умел притворяться.
– Идите к доктору и сами доложите полковому командиру, мне некогда, – сказал Шишкин.
– В ружье! – скомандовал он роте. Он был уж совсем готов.
* № 17 (рук. № 46).
Волхонской видел, как спустились карабинеры и новгородцы, отсталые, рысью догоняли. Они скрылись. В свите говорили о том, что ночевать придется может быть далеко, что мы завлечемся, преследуя Наполеона. Многие были веселы – из неопытных, не бывалых в делах, думали уж, что только и будет сраженья, что это стоянье здесь, наверху, и созерцанье побоища Наполеона. Двое спорили о том, справедливо или несправедливо, что нам, штабным, дают первые награды. Волхонской сказал:
– Чтож, надо признаться – они работают больше нашего, но что же делать – они chair ? canon,[593 - [пушечное мясо,]] а мы соль земли (он говорил по французски).
В свите большинство ничего не понимало: что идет? куда? зачем? где правый, где левой фланг? Ждали, что пошлют и, стиснув нравственно зубы, бренча саблей и принимая воинственный вид, неслись. Только государи и ближайшие к ним, видимо, понимали и интересовались чем то, и были различных мнений с Кутузовым. Но о чем – этого не мог понять Волхонской и завидовал им. Вдруг между ближайшими свиты зашевелилось, заговорили, стали страстно вырывать друг у друга зрительную трубку и что то указывать. Лица переменились. Стали озабочены и испуганы.
На войне всё делается скоро – зашевелилось – куда то поскакали. И вдруг выстрелы ближе, ближе, куда ни посмотрите, везде испуг и страх. Волхонской к Кутузову. Кутузов говорит:
– Посмотрите, они бегут. – Волхонской всё понял. Он поглядел, лихие мушкатера бежали. Он помнил лицо одного мушкатера, рыжего, пригинавшегося.[594 - Поперек текста: Русские дерутся с австрийцами.] Волхонской испугался, как никогда в жизни, и ему стало стыдно и гадко. Он бросился вперед собирать солдат. Раненный офицер. Здоровый бежит.
– Подлец! Куда?
– Да подите ка, суньтесь.
– Стой, стой. Он увидал французов, стройно двигавшихся впереди артиллерии. Наша сыпала картечь, но без меры. К[утузов]:
– Вели стрелять на батареях картечью. – Он подскакал к орудиям. Старый офицер бледный.
– Главнокомандующий приказал стрелять картечью.
– Уже давно стреляем.
Тут же скомандовал: «бери на отвозы». 2-й нумер торопливо не попадал в дуло. Он подъехал назад – французы были ближе. На горе была толпа панашей бегущих, г[осудари] впереди. Австрийцы бежали. Офицеры притворялись, что отступали. Wo ist der General en chef, wir retrogradieren.[595 - [Где генерал-аншеф, мы отступаем.]] Французы шли бодро и еще ближе. Кутузов собирал бригаду. Он любил Волхонского.
– Ваше высокопревосходительство, что это? – Кутузов оглянулся.
– Что ты бледен? Скажи, чтоб шел 8-й Егерской. Ребята, вперед! – Французы осыпали пулями, дрогнули, бежали. Вот юнкер и два молодых бросились вперед. В это время подскакал гусар.
– Багратион требует конницы. – Это был Толстой. Он видел, как Волхонской исчез на лошади и упал с знаменем. Он взглянул на Толстого. Этот взгляд был и мир, и любовь, и значение. Солдаты побежали назад. Толстой уехал. Он едва ускакал от французской конницы, делавшей атаку.
Борис вышел вперед: «Это наши. Ядро. Стройся». Великий князь: с богом, в атаку. Они не стреляли. Борис[596 - Зачеркнуто: вел себя блестяще] бежал впереди всех, только боялся отстать. Французы застреляли и побежали. Очнулись, уж французы шли. В это время скакал кавалергардский.
– Смотри, наши – прелесть. Наши застреляли.
– Отступать!
– Зачем?
– Не извольте рассуждать. – Это говорил тот, с кем он играл в вист. Берг схватил шпагу в левую руку. Это не нужно было.
Толстой не застал нас уже на своей позиции, мы отступали. Он пристроился к Багратиону.
– Толстой, ступай к павлоградцам, вели атаковать. – Все грустны, его окружают, рассказы.
– Отрезали. – Шишкина вернули с 1600 человек и на них обрушилась вся артиллерия. Его били, смяли. Бегут. Он, как зверь. Не видит, не понимает, только слушает команду и не велит стрелять. Начальство скачет мимо. Но вот генерал шагом едет, тихо спокоен.
– Кто это?
– Дохтуров.
– Извольте отступать. Пошли, успокоились. Пруды. Некуда итти. Какие то пошли по льду, «пошел, ребята». Орудие, одно, другое ядро, всё провалилось. Ш[ишкин] держит и одному своротил скуло ружьем. Тащут корову на лафет, рухается лед. Устроились, вдруг толпа пеших кавалеристов, деньщиков сбили с ног. Ермолов останавливает. Все бегут и Шишкин. Ермолова повезли. Кавалерия сбоку, поскакала (она отняла Ермолова). По льду Дохтуров велел, кавалерию бьют по обозам. Запуталась лошадь во льду, бьется и визжит. Ни одного человека полка. Он бежит. Толстой ездит, ищет <государя>. Кутузова находит, Кутузов посылает искать государя. Ищет, никто не знает. Находит, он плачет и болен. Французы торжествуют. У нас отовсюду ждут, обошли все говорят. Отрезали. Ночь, всё бежит. Волхонской исходит кровью.
Толстой на биваке с Ермоловым, разговор о том, что будет. Рассказы. Борис[597 - Зач.: убит] идет к к[омандиру] п[олка]; Берг уже интригует.
Гос[ударь] написал записку Мортье, уверяя, что перемирие. Всех обвиняют в штабе, кроме себя. Поляк. Не дрались солдаты. Войска возвратились par journеes d'еtapes.[598 - [переходами.]]
–
Роды княгини. Инвалид. Смерть.
Письмо княжны и Волковой, разъезжающиеся, о Аустерлицкой битве.
1) Свидание Бориса и Nicolas. Столкновение с к[нязем] А[ндреем].
2) Смотр.
3) Б[орис] с к[нязем] А[ндреем] ходит по штабам.
4) Дело под Вишау. Государь, раненные.[599 - Зачеркнуто: Берг подделыва[ется]] Nicolas в первый раз имел [?] женщину [?], проиграл Д[олохову], наглость, подним[ал] ранен[ого].
5) Долгорукий[600 - Зач.: на аванпостах] возвращается после свидания с Наполеоном: все смотрят, как на бога. К[нязь] А[ндрей] говорит с восторгом, расспрашивает.
6) Военный совет. Ночь, месяц, туман. Князь Андрей. Что я такое?[601 - Поперек текста позднейшие заметки: <Nicolas Ростов> Гвардия, гнев великого князя. Б[орис] и Б[ерг].N[icolas] Р[остов] видит бегство и государя с Толлем.К[нязь] А[ндрей] истекает кровью, добр и примирился, и всех жал[еет]. Я – ничтожество. Бог.]
* № 18 (рук. № 49).
<[602 - Зач.: Прошел год.] В Москве жило семейство В-ых с 1801 по 1825-й год, когда умерла мать и переженившиеся сыновья и повышедшие замуж дочери, кроме одной, оставшейся девицей, поразъехались и дом В-ых уничтожился. Отец их, умерший в 1796 году, был министром и имел двадцать пять тысяч душ. Тот, кто не знал В-ых в Москве, тот не знал хорошего московского общества. С 1805-го года старшая дочь Катишь В. сдружилась с княжной Мари Волконской. Мари жила в деревне с отцом <и в Петербурге, изредка в Mocквe>. Катишь жила в Москве и на даче. Между ними завязалась та женская высшего общества переписка, которая в то время считалась нравственной необходимостью для каждой хорошо воспитанной девушки и женщины. Переписка эта была – обычай, для них же она казалась душевной потребностью и влечением. Переписка была на французском языке <и для того, чтобы дать понятие читателю> я привожу одно письмо в подлиннике, остальные я буду переводить.
Беру письмо 1805 года, когда обеим барышням было по 18 лет и когда дружба уже продолжалась 8-й месяц.