Ленинград Довлатова. Исторический путеводитель

– Сбегай за водкой. Купи бутылок лесть. Останется мелочь – возьми чего-то на закуску. Может, копченой трески. Или еще какого-нибудь говна.

Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу – очередь. Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки. Спрашиваю – что, мол, дают?

В ответ раздается:

– Как что? Треску горячего копчения!»

    С. Довлатов «Соло на ундервуде»

Улица Рубинштейна была приятна для Сергея Довлатова и его семьи еще и тем, что здесь и в окрестностях жило множество их близких знакомых: потомственный аристократ, пушкинист и знаток Владимира Набокова Вадим Старк с супругой, преподавателем истории литературы в Академии художеств Натальей Телетовой; один из самых известных художников ленинградского андеграунда Евгений Михнов-Войтенко, ученик Николая Акимова, создатель собственного направления в абстрактном экспрессионизме. Он жил в доме № 18, на четвертом этаже, над скупкой золота. Работал в комбинате живописно-оформительского искусства, который занимался интерьерным дизайном государственных учреждений. В частности, Михнов-Войтенко оформил ресторан «Москва» и знаменитый кафетерий при нем росписью со стилизованными малороссийскими петухами.

С мастерской Михнова-Войтенко на улице Рубинштейна, 18, и его соратником художником-абстракционистом Михаилом Кулаковым связана история знакомства Сергея Донатовича с его второй женой Еленой, рассказанная ею в интервью журналу «Огонек»: «Мы познакомились в троллейбусе. Сергей заговорил со мной, мы проехали две остановки, потом некоторое время шли по одной улице. Не доходя до Малого драматического театра распрощались – Сергей пошел домой, а я в гости к одному художнику. В гостях было шумно, у меня разболелась голова, я хотела уйти. Сказала, что иду за сигаретами, хозяин послал со мной художника Мишу Кулакова с наказом привести обратно. Киоск был закрыт, я пошла к другому, пытаясь оторваться от Миши, но он во исполнение задания схватил меня за рукав. И надо же, чтобы в эту минуту мимо шел Довлатов. Он увидел мою борьбу с Мишей, который был в довольно сложном положении: его жена, чтобы удержать его дома, состригла со всей его одежды пуговицы. Он был завернут в рубашку, в пиджак, в пальто, как капуста, – поэтому одной рукой держал брюки, а другой меня. Вдруг сверху раздался голос: “Мне кажется, барышня не хочет с вами идти”. И ко мне: “Лена, вы знаете этого человека?”» Довлатов освободил девушку от настойчивого спутника и проводил до остановки на Невском. В то время он был увлечен Асей Пекуровской, и его отношения с Еленой начались несколькими годами позже.

В 1970-х через дорогу от Малого драматического театра на Рубинштейна, 9, жили бывший политзаключенный, филолог и поэт Леонид Чертков, близкий приятель Иосифа Бродского и Льва Лосева, и его супруга Татьяна Никольская, один из первых в России специалистов по творчеству «заумников» и Константина Вагинова. На углу Невского и Литейного над магазином «ТЭЖЭ» жил светский человек, профессиональный водолаз и замечательный фотограф Лев Поляков, на Владимирском проспекте – ученица Глеба Семенова, поэтесса и специалист по творчеству А. С. Пушкина Татьяна Галушко.

Из людей, близких Довлатову в краткий период студенчества, по соседству обитали также Евгений Кушкин и Людмила Пазюк. Кушкин, пятикратный чемпион Ленинграда по боксу среди юниоров и победитель первенства среди вузов, учился с Довлатовым на одном курсе, но на французском отделении, и жил на Большой Московской улице, 6, в квартире № 4, где в июне 1862 года (то есть через месяц после упомянутого выше пожара) был арестован Николай Чернышевский. Евгений Кушкин вспоминал: «Набоков в “Даре” описывает сцену ареста Чернышевского, когда тот выходит в соседнюю комнату и съедает документы. Я эту сцену живо себе мог представить, и меня удивляло, как достоверно писатель воспроизвел обстановку квартиры. Мы по этому поводу много шутили с Сергеем – паркетный пол был изрядно попорчен, и мы представляли, как в этой комнате собирались картежники-нигилисты. Помню, как однажды к нам пришла Нора Сергеевна. Довлатовы подарили мне щенка, но появилась она, я думаю, чтобы заодно узнать, как дела у Сергея, с кем он общается – она старалась наблюдать за его окружением. Как раз в это время в 1961 году наш дом собирались поставить на капремонт. Я, извиняясь за интерьер, сказал: “Видите, какая обстановка, фанэра на потолке”. Нора Сергеевна строго заметила: “Молодой человек, избегайте этих ошибок – «фанера», как «шинель» и «музей», произносится через "е"!” Это внимание к слову в семье Довлатовых культивировалось». Мила Пазюк, первое студенческое увлечение Довлатова, также жила неподалеку, на Разъезжей улице у Пяти углов.

Дом Петербургской купеческой управы

«Жили мы в отвратительной коммуналке. Длинный пасмурный коридор метафизически заканчивался уборной. Обои возле телефона были испещрены рисунками – удручающая хроника коммунального подсознания. <…> Наша квартира вряд ли была типичной. Населяла ее главным образом интеллигенция. Драк не было. В суп друг другу не плевали. (Хотя ручаться трудно.) Это не означает, что здесь царили вечный мир и благоденствие. Тайная война не утихала. Кастрюля, полная взаимного раздражения, стояла на медленном огне и тихо булькала…»

    С. Довлатов «Наши»

Двор дома 23 по ул. Рубинштейна

Фото Кирилла Сергеева

Большая часть ленинградской жизни Сергея Довлатова прошла в доме № 23 по улице Рубинштейна, построенном в 1911 году гражданским инженером Александром Барышниковым. Барышников был известным в городе зодчим, состоял членом Государственной Думы и даже был назначен министром Временного правительства после Февральской революции. Исходя из стандартов Серебряного века, дом – шикарный: центр города, налет северного модерна, три двора, один из которых распахнут на улицу Рубинштейна, чугунное литье, фонарики над входом, декоративные колонны в парадных, кафельные печи. В доме изначально были устроены лифты, имелось паровое отопление, гаражи.

До революции квартиру здесь имел богатейший купец-лесопромышленник Антип Ефремов, чей сын Иван Ефремов стал известным на весь Советский Союз писателем-фантастом и видным палеонтологом. В 1920-х в доме на Троицкой поселилось семейство Райкиных, Аркадий Райкин ходил в ту же школу № 206, которую впоследствии окончил Сергей Довлатов. С середины 1920-х жилплощадь в доме предоставлялась артистам Ленинградского театра драмы им. А. С. Пушкина – соседом Довлатовых был, например, народный артист СССР Константин Адашевский.

Как и прочие многоквартирные дома в центре города, в 1920-х он подвергся уплотнению: в жилище, рассчитанном когда-то на одну семью, теперь ютилось от 20 до 30 человек. Довлатовская квартира № 34 на третьем этаже до революции принадлежала семейству Овсянниковых – один из них, «жизнелюбивый инженер» Гордей Овсянников с домочадцами продолжал жить на уплотненной жилплощади и в 1950-х.

Мать Сергея Довлатова Нора Сергеевна, 28-летняя артистка драматического театра, получила в этой коммуналке две смежные комнаты окнами в темный проходной двор в декабре 1936 года. Отсюда она уехала в эвакуацию (по рассказам матери Довлатов вспоминал, как эшелон с эвакуированными остановился в Кургане, и местные жители пришли посмотреть на них, приговаривая «жидков привезли, жидков привезли»). В июле 1944 года Нора Довлатова вернулась на улицу Рубинштейна со своей большой семьей: в двух смежных комнатах разместились ее трехлетний сын Сергей, муж Донат Исаакович Мечик, его мама Раиса Рафаиловна и родная сестра Норы Анель Сергеевна. Постепенно, однако, комнаты пустели: бабушка Раиса умерла через месяц после возвращения, Донат спустя несколько лет ушел из семьи, Анеля (так ее звали близкие) вышла замуж и завела собственное хозяйство. По-видимому, когда мать и сын стали жить вдвоем, была приглашена немецкая няня Эльза Карловна, которая присматривала за Сережей, пока Нора Сергеевна была на работе. К Довлатовым она попала по рекомендации подруги Норы Сергеевны, актрисы Нины Черкасовой. Русская немка очень боялась, что работодатели на нее донесут, поэтому часто кочевала из семьи в семью. В прозе Довлатова няня, переименованная в Луизу Генриховну, – трагикомический персонаж.

Нора Сергеевна Довлатова. 1930-е

Из архива сестер Плисецких

«В детстве у меня была няня, Луиза Генриховна. Она все делала невнимательно, потому что боялась ареста. Однажды Луиза Генриховна надевала мне короткие штаны. И засунула мои ноги в одну штанину. В результате я проходил таким образом целый день.

Мне было четыре года, и я хорошо помню этот случай. Я знал, что меня одели неправильно. Но я молчал. Я не хотел переодеваться. Да и сейчас не хочу».

    С. Довлатов «Чемодан»

Кроме Довлатовых в семикомнатной квартире постоянно жили 6–7 семей, по преимуществу интеллигентных пролетариев. Среди них, например, были инженер-картограф Мария Цатинова, актриса Ленгосэстрады Алла Журавлева и ее муж, музыкант Радиокомитета Аркадий Журавлев, бухгалтер Ленинградского военного округа Зоя Свистунова. Две комнаты занимало семейство Клауса Карловича Петерсона, у остальных было по одной. Большинство соседей Довлатова превратились в персонажей его прозы. Квартуполномоченный подполковник Константин Тихомиров, который нередко появлялся перед светскими гостями Довлатовых голый по пояс, щеголяя подтянутым торсом, и вовсе – герой первого плана. Дверь его комнаты находилась рядом с коммунальным телефоном, по которому Довлатов разговаривал часами, вызывая бешенство Тихомирова.

«И вот однажды я беседовал по коммунальному телефону. Беседа эта страшно раздражала Тихомирова чрезмерным умственным изобилием. Раз десять Тихомиров проследовал узкой коммунальной трассой. Трижды ходил в уборную. Заваривал чай. До полярного сияния начистил лишенные индивидуальности ботинки. Даже зачем-то возил свой мопед на кухню и обратно. А я все говорил. Я говорил, что Лев Толстой по сути дела – обыватель. Что Достоевский сродни постимпрессионизму. Что апперцепция у Бальзака – неорганична. Что Люда Федосеенко сделала аборт. Что американской прозе не хватает космополитического фермента… И Тихомиров не выдержал. Умышленно задев меня пологим животом, он рявкнул:

– Писатель! Смотрите-ка – писатель! Да это же писатель!.. Расстреливать надо таких писателей!..»

    С. Довлатов «Ремесло»

По-видимому, в начале 1950-х семейство попытались уплотнить: для двух человек две комнаты «больно жирно». Категорически не любившая ни к кому обращаться за помощью Нора Сергеевна на этот раз попросила об одолжении свою близкую подругу Нину Черкасову. Вмешательство народного артиста СССР, лауреата Сталинской премии, депутата Верховного совета Черкасова не дало урезать жилплощадь. Тем не менее столкновения с соседями продолжались еще долгие годы.

Некоторое время в квартире № 34 жила Ася Пекуровская, на которой Довлатов женился в 1962 году и расстался незадолго до ухода в армию. С 1963 года начались отношения с Еленой Довлатовой (Ритман), с которой писатель был знаком еще с доармейского времени. Проведя год в Коми, Довлатов перевелся в часть под Ленинградом и, благодаря статусу женатого мужчины, имел возможность брать увольнительную каждую неделю и видеться с Еленой. С января по апрель 1964-го они снимали комнату в Автово, потому что Нора Сергеевна на период службы Сергея в армии сдала его комнату студенту консерватории. Весной Елена переехала на Рубинштейна. В августе 1965 года закончилась армейская служба Довлатова. Незадолго до появления на свет их общей с Еленой дочери Сергей Донатович получил развод от первой жены. В 1966 году родители оформили свидетельство о рождении Екатерины Довлатовой вместе с новым свидетельством о браке. Супруги Довлатовы жили в отдельной комнате, а в другой была кроватка Кати и отгороженная сервантом половина Норы Сергеевны. Заметными предметами обстановки были шкаф времен Павла I и дореволюционный концертный рояль. Елена, как и Нора Сергеевна, устроилась работать корректором в типографию имени Володарского. Сергей с фокстерьером Глашей нередко ходил встречать жену с работы, и этот маршрут легко можно повторить: из парадной, где находится квартира № 34, путь ведет направо под арку, в проходной двор, стену которого теперь украшает граффити с печатной машинкой и надпись «Довлатов жив». Отсюда можно попасть на улицу Ломоносова, а затем на набережную Фонтанки, 57.

Памятная доска на доме Довлатова. Скульптор – Алексей Архипов

Фото Кирилла Сергеева

Памятник, установленный к 75-летию Сергея Довлатова рядом с его домом на ул. Рубинштейна. Архитектор – Вячеслав Бухаев

Фото Кирилла Сергеева

В 1974 году, когда Довлатов был в Таллинне, Елена и Нора Сергеевна обменяли комнату на станции метро «Елизаровская» и жилплощадь Довлатовых на отдельную двухкомнатную квартиру на той же улице Рубинштейна (дом № 22, кв. 29). Как выяснилось в процессе обмена, эта квартира принадлежала знакомому художнику. Тем не менее, когда в 2007 году было решено создать памятный знак к 65-летию писателя, доску скульптора Алексея Архипова установили именно на доме архитектора Барышникова, где происходили главные события ленинградской жизни Довлатова. А 4 сентября 2016 года, к 75-летию писателя, рядом с домом, у бара «Цветочки» был установлен памятник Сергею Довлатову скульптора Вячеслава Бухаева.

Мечики и Довлатовы

По паспорту Довлатов был армянином. Армянскую родню матери, жившую поначалу в Тифлисе, и деда Степана, колоритного и презрительного старика, пугавшего близких криком «Абанамат!», Довлатов описал в повести «Наши». Со временем четверо детей Степана Довлатова перебрались в Ленинград. 34 метра в коммунальной квартире – большая по советским меркам площадь, поэтому родственники временно прописывались у сестры Норы на улице Рубинштейна, пока не получали свое жилье. Анель Сергеевна до войны работала в советском диппредставительстве в Копенгагене. С 1944 года она жила у сестры на Рубинштейна и работала начальником отдела кадров предприятия «Севэнергомонтаж» (наб. реки Фонтанки, 76), затем вышла замуж за русского немца и переехала жить в Невскую Дубровку. В 1950-х ненадолго останавливался на Рубинштейна и бывший тогда в чине майора дядя Довлатова Роман Степанович, «тифлисский кинто»[1 - «Перевести это слово довольно трудно. Кинто – не хулиган, не пьяница, не тунеядец. Хотя он выпивает, безобразничает и не работает… Может быть – повеса? Затрудняюсь…» С. Довлатов «Наши».], которого «война сделала человеком». Но самые близкие отношения у Довлатовых были с семьей третьей сестры, Маргариты Степановны, Мары, сделавшей карьеру в издательстве «Советский писатель» – она жила в двух кварталах, на той же улице Рубинштейна.

Сама Нора Сергеевна была человеком разносторонне одаренным, поступила одновременно в Консерваторию и в Театральный институт, но выбрав сцену, продолжала любить музыку – в квартире Довлатовых на Рубинштейна был рояль. Хотя Сергей не учился музыке, он унаследовал от матери музыкальные способности и артистизм, пел. Кроме того, он способен был безупречно имитировать иностранный акцент: например, приводил в замешательство однокурсников-филологов, произнося тарабарщину с идеальным французским прононсом, и утверждал, что американцы хвалят его за «бруклинский акцент». После рождения сына и расставания с Донатом Мечиком Нора оставила театр и вплоть до выхода на пенсию работала корректором. Пока это было возможно, она следила за кругом чтения и знакомств Сергея, например в студенческие годы наказывала ему на летних каникулах прочесть «Племянника Рамо» Дени Дидро. Любопытно, что еще в молодости она, как и сестра Анель, сменила неблагозвучное по ее мнению отчество «Степановна» на «Сергеевна» и сына назвала в честь некоего Сергея.

Отец Довлатова Донат Исаакович Мечик родился в Харбине, окончил театральное училище во Владивостоке. Сергей Довлатов воображал юность отца так: «Владивосток был театральным городом, похожим на Одессу. В портовых ресторанах хулиганили иностранные моряки. В городских садах звучала африканская музыка. По главной улице – Свет-ланке – фланировали щеголи в ядовито-зеленых брюках. В кофейнях обсуждалось последнее самоубийство из-за неразделенной любви…». Яркого эстрадного артиста, смешившего публику исполнением рассказов Зощенко, заметили гастролировавшие на Дальнем Востоке артисты Молодежного театра, будущие знаменитости Василий Меркурьев и Юрий Толубеев. Они посоветовали ему перебираться в Ленинград. В 1929 году Мечик поступил сразу на 4-й курс Техникума сценических искусств (Театрального института), а к началу войны стал одним из ведущих театральных режиссеров города. С 1930-х он ставил спектакли в филиале «Молодого театра» Сергея Радлова, в Театре железнодорожного транспорта, где, по-видимому, и познакомился с Норой Довлатовой, артисткой этого театра, руководил Республиканским драмтеатром в Мордовии и Ленинградским районным драматическим театром. С конца 1920-х совместно с Леонидом Вивьеном Мечик работал режиссером и в театре им. А. С. Пушкина (Александринском), а в эвакуации был назначен завлитом труппы.

Донат Исаакович Мечик. 1939 год

Александринка славилась звездным составом: здесь служили молодые еще Черкасов, Меркурьев, Толубеев, Борисов, Бруно Фрейндлих, Николай Симонов. Служба Мечика в престижном театре и добрые отношения с лауреатом Сталинской премии Николаем Черкасовым и его женой Ниной помогли семье спастись в годы блокады и благополучно вернуться в Ленинград вскоре после его освобождения. Мечик вместе с театром оказался в эвакуации в Новосибирске, Нора Сергеевна на последних месяцах беременности была вывезена в Уфу и после рождения сына воссоединилась с мужем. В эвакуации в Новосибирске и семья Анели, и Мара с маленьким сыном Борисом жили в комнате Мечиков, предоставленной Александринкой. Раннее возвращение семьи в Ленинград также было связано с реэвакуацией труппы: салют в День Победы трехлетний Сережа смотрел с балкона Александринского театра под квадригой Аполлона. Спустя год родители разошлись, но сохраняли дружеские отношения. Донат Мечик жил неподалеку от первой семьи, на улице Восстания, 22, часто виделся с сыном. Спустя восемь лет он женился, у Сергея сложились отличные отношения с его дочкой от второго брака Ксенией. После эмиграции обоих детей в США в конце 1970-х Мечик был уволен из Музыкального училища при Консерватории, где он руководил эстрадным отделением, и, в конце концов, решил воссоединиться с детьми.

Довлатов, как известно, любил шаржировать и преувеличивать смешные черты своих знакомых и близких, ставших героями его прозы. Донат Мечик вовсе не был местечковым и забавным околосценическим деятелем, каким рисует его сын в своей прозе, и в жизни их отношения были гораздо ближе, чем можно судить по повести «Наши». Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в армейскую переписку Довлатова с отцом, которого в письмах он дружески называет Донатом.

Друзья юности Довлатова вспоминают, что сын вольно обращался с творческим наследием отца, иногда выдавая его стихи за последнее творение Бродского или, наоборот, приписывая папе авторство популярных строк. Так, он утверждал, что светящуюся рекламу, установленную над гастрономом на углу Большой Московской и Владимировского, придумал его отец.

Ленинградское дело

«В общем, то, что Сталин – убийца, моим родителям было хорошо известно. И друзьям моих родителей – тоже. В доме только об этом и говорили.

Я одного не понимаю. Почему мои обыкновенные родители все знали, а Эренбург – нет?

В шесть лет я знал, что Сталин убил моего деда. А уж к моменту окончания школы знал решительно все».

    С. Довлатов «Наши»

Два с половиной года, с января 1944-го по август 1946-го, не предвещали ленинградской интеллигенции никаких особых неприятностей. Казалось, что начавшаяся в войну некоторая идеологическая либерализация будет продолжена. Открылись многие закрытые в прошлом церкви; 25-ти улицам центра города вернули их исторические названия; Смольный сумел добиться беспрецедентного решения о восстановлении, а по сути – воссоздании полностью разрушенных ансамблей Павловска, Петергофа и Царского Села. В ленинградской писательской организации состояли такие приличные люди, как Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Евгений Шварц, Вадим Шефнер, Израиль Меттер, Ольга Берггольц, Вера Панова. Партийные верхи и беспартийную интеллигенцию соединяла память о трагедии Ленинградской блокады. Пришедший на должность первого секретаря обкома вместо Андрея Жданова его бывший подчиненный Алексей Кузнецов в официальной речи заявил, что подвиг защитников Ленинграда можно сравнить только с подвигом защитников Трои. В Соляном городке работал Музей обороны Ленинграда, где с огромным портретом Сталина соседствовали чуть меньшие портреты ленинградских руководителей. Из эвакуации вернулся университет, драматические театры, музеи, театр оперы и балета имени С. М. Кирова. В мае 1946 года Сталинскую премию получил Михаил Лозинский за перевод «Божественной комедии». Были разбиты Московский и Приморский парки Победы. Архитекторы вернулись к комплексной застройке Московского проспекта и района Автово. Круг родителей и близких Довлатова, скорее всего, испытывал счастье некоторого оазиса после войны и репрессий. События августа 1946 года стали для ленинградской интеллигенции ушатом холодной воды и напомнили ей, в какой стране она живет.

По разным причинам Сталин решил идеологически «подтянуть» разболтавшихся за годы войны писателей. Вначале жертвами должны были стать Борис Пастернак и журнал «Новый мир». Но неожиданно в голову ему пришла другая загогулина: ответственными за идейные ошибки были названы ленинградские журналы «Звезда» и «Ленинград». В постановлении, напечатанном во всех газетах и специально озвученном ленинградскому партийному руководству, Андрей Жданов назвал главных виновников: Анну Ахматову, Михаила Зощенко и Александра Хазина (последнему ставилась в вину поэма «Возвращение Онегина», написанная онегинской строфой пародия на послевоенный ленинградский быт, где среди прочего были строки, по поводу которых впоследствии острил Довлатов, приписавший их поэту-фронтовику Семену Ботвиннику: «И вновь сверкает без чехла Адмиралтейская игла»).

Можно догадываться, что отношение к происходящему в семье Довлатовых было резко отрицательным, даже презрительным. Не зря Довлатов писал: «Университет имени Жданова звучит не хуже, чем университет имени Аль Капоне».