В тугих чехлах укрыт знаменный шёлк.
Молчит труба. Под утро, к эшелону,
На станцию кавалерийский полк
Вытягивает тёмную колонну,
Чтобы теперь в столовке полковой
С плакатом про героев Халхин-Гола
Плеснуть в стаканы водки даровой
Под лязганье казённого глагола.
Есть винегрет и верить, что твоя
Жизнь удалась, на полку встанет книга,
И выползет из черепа змея,
Чтобы ужалить старого комбрига.
1980-е
«Четыре дня на юг, на юг…»
Четыре дня на юг, на юг,
Четыре долгих дня
Он торопил коня на юг
И не щадил коня.
В кровавой пене конский бок,
Глаза – красней вина,
Но мчится бешеный седок
И шпорит скакуна.
И тот, кто сорок лет назад
Вознёс его в седло,
Кто гнал его сквозь дождь и град,
Промолвил, опуская взгляд,
Вздыхая тяжело:
«Довольно, дам покой ему.
На этом берегу
Он – лист дубовый, к моему
Прилипший сапогу.
И я стряхну его с ноги,
Пускай летит в огонь,
Туда, где сняты сапоги
И отдыхает конь».
1990-е
Манёвры
Снег отражает, как слюда,
Небес туманное свеченье.
В урочище Эрген-Цада
Нас выводили на ученья.
Урочище Эрген-Цада
Омыто ветром небывалым.
Трепещет поздняя звезда,
Как стоп-сигнал над перевалом.
Воздевши крылья на весу,
Садятся медленные птицы
В распаханную полосу
Вдоль государственной границы.
Мне этот мир давно знаком —
Древка антенны тяжкий трепет
И топовышка с бунчуком,
И рации немолчный лепет.
Там полковая частота
Ещё набита позывными,
Но вдруг вся эта голота
С их голосами номерными
Куда-то сдуется, и вот
Сквозь треск армейского эфира
Нездешний голос пропоёт
О красоте иного мира.
На первозданном языке
С гортанными и носовыми
Он возвестит о той реке
За башнями сторожевыми,
Куда, покинув свой капкан,
Мы все придём в блаженной неге,
Когда сарматский истукан
Приедет на хромой телеге.
1990-е
Унгерн
Там, где жёлтые облака
Гонит ночь на погибель птахам,
Всадник выткался из песка,
Вздыбил прах – и распался прахом.
Даже во?рону на обед