как острова распластались они.
Безмолвие от речки наползает.
Из края в край собою заполняет
усталый город в предвечерней мгле.
И тишина на старенькой Земле.
Один рабочий подошёл к воротам.
Цыгарки искру бросил в темноту.
Сказал негромко, как не для кого-то:
«Покинуть Землю всем невмоготу»…
«Иди, Кузьмин, пить чай,– его позвали,–
Уж больно разговорчивыми стали»…
На ящик сели. Кружки на верстак.
Второй – Хохлов, сказал: «Да, это так».
«Мне жаль его,– Кузьмин заметил тихо,
Таких людей теперь почти и нет»…
«Не причитай! Ещё накличешь лихо!
И отпевать его, причины нет»!
«Но с ним лететь пока никто не хочет,–
сказал Кузьмин,– а он ведь так хлопочет.
Напрасно объявление висит,
а на него никто и не глядит».
«Я верю! Долетит он до планеты!–
сказал Хохлов и хлопнул о верстак,–
Европа вся тогда невзвидит света!
Ведь он летит на Марс не просто так!
На, выкуси! Ведь Марс тогда советский!
Не датский, не французский, не немецкий»!
«Да, было б здорово,– сказал Кузьмин,–
Мстислав Сергеич – он такой один»!
«Пожалуй, одному лететь придётся,–
промолвил Лось, к рабочим подходя.-
Товарища мне точно не найдётся».
Вздохнул, присел, немного погодя.
«Мстислав Сергеич, разве вам не страшно,–
спросил Хохлов,– пускаться в рейс опасный»?
Изобретатель глянул на него:
«Нет, друг мой. Мне не страшно ничего.
Уверен я, что опущусь удачно.
А если нет – удар и темнота!
Вот был, и нет – какая незадача?
Но без полёта жизнь моя пуста.
Другое страшно. Если вдруг расчёты
ошибочны мои, тогда невзгоды
меня, куда страшнее смерти ждут.
В кромешном мраке дни мои пройдут.
И если только пролетит ракета
планету Марс, к нему не попадёт –
тогда во тьме к звезде за гранью света
меня до самой смерти понесёт.
Еды, припасов мне надолго хватит.