Канарейка

– Просто… Стина когда ещё Зойку привезёт! А я к их приезду нового куплю. Этого я ученику подарила. Ты знаешь. Мальчик из моей школы. С мамой приходил. Мама – дальнобойщица, представляешь! У него день рождения был. Недели две назад… Пап?

Дмитрий Игнатьевич вышел в гостиную и уставился на Лиду, стоявшую посреди холла. Как он не пытался понять её последние слова, мозг отказывался принимать их смысл.

– Давай, звони, – выговорил он, накручивая в воздухе невидимый телефонный диск.

– Ой, а у меня нет номера, – на лице Лиды угадывалась растерянность.

– Как это? – недоверчиво прищурился Дмитрий Игнатьевич.

– Я поначалу не относилась к этому ученику серьезно, а потом забыла, – уже чётко, как обычно, ответила Лида.

– Когда он придет в следующий раз? – на мгновение Дмитрию Игнатьевичу показалось, что всё не так уж плохо.

– Да вот они что-то две недели и не ходят. И в школе его нет. Заболел, наверное.

– Лидия, – Дмитрий Игнатьевич качал головой и часто дышал, – я тебя, можно сказать, первый раз в жизни о чём-то серьёзном попросил! Неужели нельзя было… Это что, так сложно?! Я не знаю… – он хлопнул себя по бёдрам, потом сватился за голову и запричитал: – Этого не может быть! Этого просто не может быть!

Пройдя на кухню, он открыл шкафчик под подоконником и достал бутылку клюквенной настойки. Лида стояла неподвижно. Лицо её покрылось красными пятнаями и на глазах навернулись слёзы.

– Дуня, иди сюда, – тихо позвал Дмитрий Игнатьевич, наливая настойку в тонкие чайные стаканы.

Лида подошла, залпом осушила стакан и, вдохнув ртом, посмотрела на Дмитрия Игнатьевича с таким недоумением, будто он её только что ударил. Две огромные слезы одновременно покатились по её щекам, оставляя за собой серые дорожки.

– Пап! Да я всю жизнь поступаю только так, чтобы ты был мной доволен. Делаю только то, что тебе нравится. И всё это, значит, несерьёзно?! А какой-то медведь – серьезно, да?

– Дуняша! – Дмитрий Игнатьевич опешил и растерялся: он и не помнил, когда видел Лиду плачущей. – Сам медведь – нет, но внутри у него…

– Ты хотел, чтобы я хорошо училась – я училась, ходила в музыкалку, на танцы, рисовала. С коньками, извини, фигурой не вышла.

– Да разве ты не сама этого хотела? – Дмитрий Игнатьевич чувствовал, что сделал нечто пострашнее кражи «колокольчика», но в чём его вина не понимал.

– Я хотела, чтобы ты меня любил! – выкрикнула Лида.

– Да что ты, Лидуня, я тебя очень люблю, – Дмитрий Игнатьевич испугано округлил глаза, ему захотелось в одно мгновение исправить ошибки всей жизни.

– Я даже… – Лида захлебнулась слезами.

– Что? Что такое? Сядь! – Дмитрий Игнатьевич усадил её на стул.

– Я от любимого человека отказалась, потому что он тебе не нравился!

– Кто мне не нравился? – откровения Лиды хлестали как пощёчины, только не по лицу, а по сердцу.

– Паша!

– С чего ты взяла? Паша мне нравился. А что вы расстались, так я ж не мог влезать в ваши дела.

– Да, конечно! Ты же сам маме говорил, что он балбес и у него деревянные мозги и мускулы… эти… железные.

– Стой-стой! Я прекрасно помню этот разговор с Зоей… С мамой, то есть. Это же тебя касалось. Мы беспокоились, понятное дело. Ты, видимо, не всё слышала. Я как раз наоборот сказал, что Павел твой не будет балбесом с деревянными мозгами, потому что пойдет учиться. Просто мама до этого сказала, что у него, вроде как, в спорте нет больших перспектив. Ну? Женились бы и детей рожали.

– Да не будет у меня детей. Не будет! Никогда! – Лида высморкалась в салфетку, налила себе еще настойки и снова выпила залпом.

– Почему? – осторожно спросил Дмитрий Игнатьевич, едва сдерживая слёзы.

– Последствие аборта, – Лида закрыла глаза и уронила голову на грудь.

– Аборта? – у Дмитрия Игнатьевича больше не осталось сил воспринимать новости.

– Да. Если бы ты слашал, как меня врач отговаривал! «Посмотри, – говорил, – дура, на своё телосложение! Тебе же рожать и кормить! Рожать и кормить!» Но дура боялась огорчить папу! – Лида, не открывая глаз, сложила губы трубочкой и потянула последнюю букву. – Но дура больше так не может! И она всё равно выйдет замуж за балбеса… с как его… мозгами… деревянными. Стеклянными и оловянными. Только зачем ему… пустая пробка?

Лида встала, чмокнула Дмитрия Игнатьевича в лоб мокрыми от слёз губами и, придерживаясь за стены, ушла в ванную. Дмитрий Игнатьевич стёр со лба Лидин поцелуй кончиками пальцев и поднёс их к губам: «Где я был, пока мой ребёнок жил эту жизнь? Где я был?» Мысли замедлялись, как застывающее масло. Он положил руку на стол и упёрся в неё лбом. Сон влился в тело, впитался в него, как вода в сухую губку. Внутри чернильным пятном растеклась пустота. Как чёрное небо без звёзд. И в этой пустоте Дмитрий Игнатьевич увидел рельсы, сходящиеся вдалеке в маленький тупичок. А у тупичка – Зоя Андреевна. Вдруг, в один миг, он оказался около неё. Только хотел заговорить. Но опять до неё стало далеко. И так повторялось раз за разом.

– Я, мам Зой, ничего тебе сказать не успеваю, – Дмитрий Игнатьевич радовался нежности, заполнявшей чёрную пустоту.

– Ещё успеешь! – улыбалась ему в ответ жена.

– Давно я таким счастливым не засыпал…

Лида

Директриса опаздывала на педсовет и учителя в предвкушении скорого окончания учебного года гомонили в учительской, не уступая ни десятой доли децибела своим ученикам. Лида стояла у окна, спиной к двери, и всматривалась в ясные черты вошедшей в Петербург весны. Уроки на сегодня закончились. Дети расходились, разбегались и разъезжались по домам. У ворот остановился большой белый грузовик, открылась пассажирская дверца, и в кабину по ступенькам вскарабкался мальчуган. «Кто-то из моих, похож, – подумала Лида и мотнула головой. – Надо же!»

В учительскую вошли два человека. Судя по воцарившейся тишине, одним из них была директриса, но Лида не спешила занимать свое место. Вид из окна интересовал её больше, чем педсовет, и уж тем более, чем странный шёпоток, зашелестевший за спиной.

– Позвольте вам представить, – торжественно начала директриса, – наш новый учитель физкультуры, Рыльцев Павел Владимирович. Павел Владимирович наш земляк – Петербуржец, но волею судеб окончил Хабаровский институт физической культуры…

– Судьба-злодейка, – как бы невзначай пропищал молодой худощавый учитель физики в бессменном коричневом костюме, за моложавый вид называемый учителями Серёженькой.

– … и несколько лет работал на Дальнем востоке.

Теперь Лида хотела повернуться, но не могла. Сердце сжалось, и будто огненная волна поднялась от него и обожгла лицо. Лида оперлась ладонями на подоконник и безотчётно переводила взгляд с одного угла оконной рамы на другой.

– Присаживайтесь, Павел Владимирович, – директриса продолжала опекать нового физрука. – Лидия Дмитриевна, вы сегодня с нами? – в голосе директрисы слышались игривые нотки.

Послышался грохот упавшего стула. Лида повернулась, чувствую себя гипсовой статуей. Павел застыл, глядя на неё, в неуклюжей позе со стулом в руках.

– Спортсменам стулья ни к чему, – пискнул физик, выпучив глаза.

– Серёженька, – продолжала веселиться директриса, – аккуратнее! Павел Владимирович – кандидат в мастера спорта по боксу. А, как говорится, боксёра каждый может обидеть, но не каждый успевает извиниться.

Учительская загудела. Павел и Лида уселись по разным концам длинного стола. Потом звучали обсуждения, выступали завуч и трудовик, Серёженька постоянно комментировал слова выступавших, но содержание речей прошло мимо Лиды. По окончании педсовета директриса увела Павла в свой кабинет. Лида обрадовалась было, но потом поняла, что боится не Павла, а себя. Придя в свою классную комнату, Лида не стала включать свет, села за стол и окинула взглядом, размытые сумерками, очертания парт. «Когда в классе нет детей, он так же бесплоден, … как и я», – уныло подумала она. В дверь постучали. Лида хотела спросить, кто это, но поняла, что и так знает, растерялась и ничего не ответила. Дверь приоткрылась, и послышался голос Павла:

– Разрешите, Лидия Дмитриевна?

– Да-да, Павел… Владимирович, входите.

Павел сел на первую парту в среднем ряду и они с Лидой смотрели друг на друга, пока совсем не стемнело, и свет фонарей не отпечатал на стенах тени окон.