От первого лица

От первого лица
Lаszlо Horgos

Настоящая книга не является моей автобиографией, а просто написана от первого лица. Однако она основана на вполне реальных событиях, хотя они могут показаться совсем нереальными. Имена героев изменены так, что даже они себя не узнают, не говоря обо всех остальных. Любое совпадение с живущими ныне людьми практически исключено, и если есть какие-то совпадения, то это – просто случайность. Если вам интересна психология отношений, то читайте.

Lаszlо Horgos

От первого лица

Вместо предисловия

Всем привет, а мне респект и уважуха, но лучше бы, конечно, деньгами. Вот Вы от нефига делать читаете мои книги, да ещё имеете наглость их критиковать, ну а я создаю их в поте лица своего, не получая никакой благодарности. Однако я уже начал ваять свою пятую книгу, не закончив четвертую. Так уж получилось. Где-то в середине года две тысячи двадцать второго от Рождества Христова я принялся за эту самую четвёртую книгу, но через несколько месяцев мне надоело её писать, и я уехал в Абхазию, где и имел твёрдое намерение продолжить начатое, но не тут-то было. Случилось страшное. Я забыл в Москве своё любимое гусиное перо. Если бы я уехал в Будапешт, так и фиг бы с ним, с пером-то. Поймал бы я гуся, да и выдрал бы у него перо из жопы, делов-то, а вот в Абхазии гусей нет совсем, ну а куриными перьями писать не по понятиям. Западло. Кроме гусей в Абхазии почему-то нет ни одной типографии ГосЗнака, ну а писать книги на туалетной бумаге просто глупо. Ну, какая же книга получится, если её писать на туалетной бумаге ещё и куриным пером? Правильно! Полное говно получится. Чего-чего, ну а говна-то у нас и так хватает. Вот и пришлось мне отложить создание четвёртого опуса до возвращения в Москву.

Самое противное то, что в поезде нельзя курить, и именно по этой причине я и решил написать пятую книгу, не закончив предыдущую. Если ж Вы её осилите, то может быть и увидите связь между моим решением и идиотским антитабачным законом, но это не обязательно. На хрена оно Вам нужно? Впрочем, и чтение моих книг, как я уже неоднократно писал, до добра не доведёт, тут можно и в психушку загреметь. Лучше купите себе полное собрание сочинений дедушки В.И. Ленина и учите наизусть его разумное, доброе, вечное. Так оно понадёжнее будет. Деменция гарантирована в самые кратчайшие сроки. Как это ни противно, однако я учёл все пожелания всех четырёх моих читателей и отважился написать книгу не совсем в моём формате. Нечто среднее между Мопассаном и Набоковым. Совсем без мата и совсем без сюрреализма, но самое главное – совсем без политики, ну может быть только самую малость, чтобы никто не обиделся. Я долго думал, как обозвать свою книгу. Первое, что пришло мне в голову, были Записки Сексолога, по аналогии с Записками Охотника, которые сочинил Иван Сергеевич Тургенев. Слегка подумав, я решил, что правильнее будет назвать её Пиписки Сексолога, как-то честнее, но и этот вариант мне не понравился по зрелом размышлении. Тогда-то я и решил, что назову своё творение весьма загадочно и неоднозначно. Возможно, загадочность и неоднозначность появилась благодаря Лидии Раевской, но я и сам весьма сильно сомневаюсь в этой версии.

Лицо лицу рознь. Если ж кому-то пришло в голову, что если Первое Лицо у нас В.В. Путин, то и книга моя будет написана типа как Откровения Путина, то тут неувязочка, ибо не для всех Путин Первое Лицо. Для некоторых таковым является Сталин, но и это не совсем верно. Для некоторых, коих нет среди моих читателей, но всё же, Первым Лицом может быть Магомет, Будда или Шива, но если быть до конца последовательным, то Первым Лицом является Господь Бог. По сути своей последнее утверждение верно, так это по сути, но по форме это не совсем так. Есть такие понятия в литературе как повествование от первого лица и повествование от третьего лица. Я не люблю повествовать от первого лица и на то есть причины, не то чтобы веские, но они всё-таки есть. Повествование от первого лица напоминает мне автобиографию, а от этого слова меня начало тошнить после того, как я писал эту гадость с целью трудоустройства в КГБ. Вторая же причина заключается в том, что негоже мнить себя Первым, ибо моментально можно стать Последним. Третья причина – жена, которая может неправильно истолковать мои откровения, хотя и это маловероятно.

И так, я обозвал своё бессмертное творение «От Первого Лица», но не стоит думать, что это моя автобиография. Если слегка проанализировать то, что я писал в предыдущих абзацах, то может показаться, что это будет книга о моих подвигах на ниве совокупления, но и это не совсем так. Дело тут в том, что в отношениях с прекрасным полом меня больше интересует психология, а не физиология. Второй аспект заключается в том, что я считаю сексологию лженаукой, и именно по этой причине я и оказался от названия Пиписки Сексолога. Конечно же, в этом моём монументальном труде речь пойдёт о некоторых моих похождениях, но далеко не обо всех, а только о самых нелепых, ибо если я начну писать про всех своих дам и не дам, то Вы точно свихнётесь, ибо имя им Легион. Короче говоря, чтобы никто не сошёл с ума от моего сюрреализма, я решил изваять новую книгу из нескольких новелл в духе критического реализма с некоторыми фрейдистским заморочками, типа как у Ричарда Олдингтона. Безусловно, некоторая эротика будет имеет место, но исключительно для разнообразия повествования. На всякий случай повторюсь для особо одарённых. Эта книга не является моей автобиографией, а только лишь антихудожественным произведением, написанным от первого лица, тем не менее, она полностью основана на реальных событиях.

Чуть было не забыл сказать пару слов о лженауке. Когда мне было лет эдак пятнадцать, у меня возникло желание стать сексологом. Всё из-за Поля Дельво и дедушки Зигмунда. Один писал картины вызывающие эротический зуд, это не я придумал, а Никита Сергеевич Хрущёв, тогда как другой писал книги о сексе, но они не вызывали эротического зуда. Такая вот незадача. Что до меня касательно, так я сумел сформулировать в столь юном возрасте основной вопрос сексологии. Не стоит думать, что он был схож с основным вопросом Марксистско-Ленинской Философии. Отнюдь нет, хотя Научный Коммунизм, как и сексология, является не чем иным, как лженаукой. Вопрос первичности тех или иных половых признаков не вызывал у меня сомнений даже в тринадцать лет, ну а вопрос, что было раньше курица или яйцо, меня вообще никогда не волновал. Тут скорее Гамлет подсказал. Даст или не даст – вот в чём загвоздка. В дополнение к основному вопросу как бы появлялись два дополнительных. Если не дала, то почему? Если ж дала, то зачем? Поначалу всё было, в общем, хорошо, однако неожиданно возникло препятствие.

Дело было в том, что в девятнадцать лет я зачем-то женился. Казалось бы, что давать должны были реже, но стали давать чаще. Вот такой, однако, парадокс. Казалось бы, всё должно быть наоборот, так нет ведь, не тут-то было. Этот факт противоречил нормам советской морали и формальной логике, зато с буржуазной точки зрения Фрейда, всё так и должно было быть. Я же был полностью согласен с Фрейдом, однако, когда я развёлся с первой женой, то давать реже не стали, но и чаще – тоже. Разобраться в этой ситуации было не так-то просто, ну и меня начал мучить вопрос, который постоянно мучил всю русскую интеллигенцию. На фига оно мне надо? В результате того, что я так и не нашёл ответа на этот мучительный вопрос, основной вопрос сексологии приобрёл несколько иную форму. Брать или не брать? Формальная логика способна давать ответы только при условии, что Вы свято соблюдаете принцип «Всё как у людей», вот только я этот принцип никогда не соблюдал. Фрейд тоже не давал вразумительного ответа, но я и сам понял, что пришло время во второй раз жениться, что я и сделал. Следует лишь добавить, что со второй женой я живу уже тридцать шесть лет и очень этим доволен.

В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году я поступил в аспирантуру по специальности Фундаментальный Анализ и очень быстро понял, что сексология и марксизм суть лженауки, да и Фрейд не совсем безгрешен. Тогда я смачно плюнул на сексологию и растёр соплю ботинком. Надеюсь, что Бог меня простит за это и за все прочие мои творения, а так же и за то, что я натворил не пером, а тем, что называется матерным словом из трёх букв. Вот как-то так. Через несколько часов уже наступит Вальпургиева Ночь, плавно переходящая в пролетарский праздник, а с раннего утра пролетарии отравленные метанолом, который им принесли злые Валькирии, будут солидарно похмеляться, а я буду летать вместе с Валькириями до тех пор, пока не окончу эту книгу, ну а потом вернусь к написанию четвёртой, наверное. Там видно будет. Имеющий глаза, да не увидит. Кстати, чуть было не забыл. Скоро хохлы пойдут в последний бой, но не с интернационалом, а просто так, а может и не пойдут совсем. Кто ж их знает, убогих-то? Тут без пузырька не разберёшься.

Извините, за слишком длинное предисловие, постараюсь сделать саму книгу как можно короче. И так, читайте мой опус под названием Az Elso Szemеlyuto.l Скромно надеюсь, что он Вам не понравится, ну и вы его используете по прямому назначению. Искренне Ваш Horgos Lаszlо.

30 апреля 2022 года от Р.Х.

I. Религиозный Диспут

Был конец лета две тысячи двенадцатого года. Нелёгкая занесла меня туда, куда лучше не попадать, а именно в больницу. В общем-то, ничего серьезного, но всё равно неприятно. Проснулся я рано и ещё до завтрака, вышел на прогулку и на перекур. Погода была хорошая, и я с удовольствием устроился на лавке и закурил. Сделав пару затяжек, я увидел, что ко мне направляется священник. Следовало бы заметить, что больница была не простая, а при Московской Патриархии, и попов в ней было вполне достаточно. Кроме служителей культа были и иные обитатели, и самое неприятное было то, что к больнице была приставлена надзирательница от Патриархии, неприятная тётка неопределённого возраста. Она совершала обход территории несколько раз в день и с нескрываемой ненавистью сверкала глазами на курильщиков. Видимо, время обхода ещё не наступило, и надзирательница ещё не начала нарезать круги, однако, вместо неё нарисовался вполне благообразный Батюшка примерно моего возраста. Он достаточно уверенно дефилировал к моей лавке, из чего я сделал вывод, что лекции о вреде курения мне не избежать. Пока он шёл в нужном направлении, меня посетили некоторые странные мысли.

В раннем детстве у меня была стойкая иллюзия, что все учителя суть люди необычные, типа как другой биологический вид. Я был уверен лет до десяти в том, что они живут какой-то особенной жизнью, совсем не такой как все остальные, но эта иллюзия постепенно начала рассыпаться и окончательно рассыпалась, когда я женился на учительнице. С попами дело обстояло значительно сложнее. В раннем детстве я вообще ни одного попа не видел, да и думать о них мне не было никакой надобности. Первого живого священника я увидел только лишь тогда, когда сам пребывал уже в пубертатном периоде своего жизненного пути, и по этой причине думать о сущности священнослужителей мне было недосуг, ибо думы мои были по большей части о женских прелестях. В это время в стране Невыполнимых Советов главной религией был Атеизм, но мне почему-то ближе было православие, однако вовремя покреститься мне было почему-то некогда, хотя я регулярно собирался это сделать, ну и дотянул с этим процессом аж до девяносто восьмого года. Тогда я тоже не утруждал себя мыслями об особой миссии духовенства, но был уверен, что она имеет место быть и никак не иначе. Пока благообразный Батюшка добирался до моей персоны, я зачем-то успел озадачить себя этим архиважным вопросом, но решить его не успел.

Когда Батюшка достиг своей цели, я выбросил окурок в урну, сделав умное лицо. Поначалу у меня возникла мысль свалить в палату, но это было невежливо. Сделав совсем умное лицо, я пожелал Батюшке доброго утра и стал ждать, когда он расскажет мне о том, как дьявол искушает меня вонючим окурком, за что мне придётся гореть в Геенне Огненной. Не все ожидания сбываются. Если не сбылись худшие ожидания, то это – уже счастье. Вот мне и привалило. Батюшка тоже мне пожелал доброго утра и спросил: «О чём задумался, сын мой?» Помня о том, что людям приятно слышать не правду, а то, что они хотели бы услышать, я уверенно ответил: «О грехах моих тяжких и бренности бытия моего». Батюшка улыбнулся и задал из вежливости ещё один вопрос: «Неужто, ты убил кого-то?» Настала и моя очередь улыбаться. «Упаси Боже! Куда уж мне», – ответил я: «Я исключительно по мелочи. Вот никого не трогаю, только сижу и курю». Батюшка засмеялся и, достав сигарету, закурил. «Так я тоже покурить вышел, пока наш Цербер молится. Ну, до чего же противная тётка», – ответил он, выпустив несколько колец сизого дыма. Все мои иллюзии относительно священников рухнули мгновенно. Как бы странно это не выглядело, но священникам ни что человеческое оказалось не чуждо.

Батюшка курил с нескрываемым удовольствием, однако ж, за удовольствия всегда надо платить. Тут как бы из-под земли около нашей скамейки образовалась противная тётка от Патриархии и пристыдила меня и Батюшку за курение, да ещё и на голодный желудок. Пришлось идти завтракать, но мы с Батюшкой изъявили желание поболтать и покурить на сытый желудок и без присутствия Цербера. Так всё и случилось, и мы снова встретились на той же скамейке. На то были важные причины, одной из которых было то, что почти все остальные скамейки недавно были покрашены. «Где же ты так нагрешил?», – спросил меня Батюшка с ехидной улыбкой: «Что же ты такое натворил по мелочи, что по совокупности на тяжкий грех тянет?» Чтобы ответить на столь неожиданный вопрос, мне пришлось взять паузу, а для того, чтобы взять, паузу пришлось закурить.

– Видите ли, Святой Отец. У меня прекрасная жена, с которой я живу уже двадцать пять лет, и все эти двадцать пять лет меня тянет налево, и бывает, что я туда хожу. Нечасто, но всё-таки хожу.

– Ну, рассмешил, ей Бога! Какие же то тяжкие грехи, это даже на грешки не тянет, так – слабости, вроде, как курение. Хотя, на самом деле, курение хуже, чем твои походы налево. То, что тебя тянет на баб, так это есть инстинкт продолжения рода, ну а курение – чистая блажь. Вот если же ты делаешь из курения культ, так это – уже грех, и из гулянок культа делать не стоит, это – тоже грех, но не такой тяжкий как убийство.

– Святой Отец, Вы вселяете в меня надежду. Так что мне делать с грешками и слабостями? Как-то совесть иногда начинает мучить.

– Бог создал человека слабым, так то и надо признать. Признай себя слабым и Бог тебя простит, но если же ты возомнишь себя сильным, способным побороть все соблазны, так это уже будет Гордыня, один из смертных грехов. Признайся же в своей слабости, попроси прощения и помощи, и ты всё получишь.

Теософская беседа длилась достаточно долго. Основной её мыслью было то, что для того, чтобы избежать тяжких грехов, типа случайно не проломить череп своей жене, надо грешить по мелочам, типа регулярно ходить на сторону, но не надобно делать из этого культ, и всегда честно сознаваться в своих слабостях и не только Всевышнему, но ещё и жене, ибо же ложь, как таковая, является тяжким грехом. Кто из Вас без греха, пусть первый бросит в меня окурок или плюнет никотином. Как-то немного странно было мне слышать подобное от священника, хотя я и сам тоже придерживался аналогичных мыслей. Что дозволено быку, то негоже делать Юпитеру. Хотя, и это утверждение тоже весьма сомнительно. Всё надо подвергать сомнению, как учил Екклесиаст.

Чтобы не заработать геморрой, нам пришлось оторвать ягодичные мышцы от лавки и начать тренировать икроножные. Перемена образа жизни неизбежно перевела беседу в несколько иное русло, это и позволило мне выяснить, что мой собеседник не только знаком с трудами Зигмунда Фрейда, но очень даже уважает эти труды и их создателя. «Если изложить короткими тезисами учение Фрейда, то ты получишь Откровения Екклесиаста», – сказал мне Батюшка. Странно, я и сам примерно также думал. Какое-то подозрительное сходство крамольных мыслей. Чтобы не показаться Батюшке невеждой, я сообщил ему по секрету, что легенда о Буридановом Осле является как бы краеугольным камнем психиатрии. Батюшка, немного поразмыслив, согласился с данным утверждением, однако, уточнил, что оно верно на сто процентов лишь для кататонической формы шизофрении, а для параноидной оно не совсем подходит. На мой провокационный вопрос, не работал ли Батюшка в прошлой жизни психиатром или санитаром в дурдоме, он скромно ответил мне, что в прошлой жизни был хирургом, но, слава Богу, что не в данной больнице. Меня подмывало спросить, многих ли болезных угробил Батюшка, пока не решился стать священником, но я на всякий случай воздержался.

Прогулка укрепила не только тело, но и дух. Заметив сильно укреплённый дух священника и православного агностика, Лукавый начал искушать обоих, и ему это удалось. Мы снова приземлились на облюбованную ранее лавку и неизбежно закурили. «А вот скажите мне Святой Отец, как фрейдист фрейдисту, как можно оправдать мои развратные действия, что совершал я перед тем, как во второй раз жениться, и как я за этот мерзкий разврат получил в награду такую прекрасную жену? Ведь по идее, Господь должен был бы покарать меня, как покарал Содом и Гоморру, так ведь наградил, однако, как-то это странно. В чём моя заслуга? В том, что как ни стараюсь, не могу вспомнить даже половины женщин, с коими блудил? Может, в том, что я наплевал на коммунистическую мораль? Правда, я никого не обманывал, но так этого маловато будет». Батюшка не на шутку призадумался, ну а время незаметно подошло к обеду. Мы разбежались снова по палатам, однако ж, договорились продолжить наш религиозный диспут после акта чревоугодия, если этим загадочным словом можно назвать поглощение больничного обеда.

После сытного обеда нужно сесть и покурить, чем я и занялся. Батюшка не спешил поддаться искушению, и мне показалось, что он тихо слился. Оказалось, что я ошибался. Так нередко случается, что к священникам пристают убогие со своими проблемками, и отвязаться от них не так-то просто. Не прошло и часа, как Батюшка появился в поле моего зрения. Беседа потекла, но совсем не в том русле. «Скажи мне, а ты к чему стремишься со своей женой? К свету или к покою? Или ж есть что-то третье?», – неожиданно спросил меня Батюшка. Мне стало интересно, с какой это радости его потянуло поговорить о Булгакове, к которому у РПЦ любви совсем даже не наблюдается. Чтобы напустить туману, я решил блеснуть знанием латыни. «Tertium non est datum или Nulla tertia. Это уж как Вам больше нравится. Третьего не дано. Что касается диалектической дилеммы, то хотелось бы получить покой», – ответил я и тут же задал в лоб свой провокационный вопрос: «Скажите на милость, Святой Отец, а как Вы относитесь к «Мастеру и Маргарите» и ко всему творчеству Булгакова?» Батюшка захохотал так, что я даже подумал, как бы его не хватила Кондрашка. Минуты через три он всё же мне ответил, как оно и положено раввину, вопросом на вопрос: «Тебя интересует моё сугубо частное мнение или же официальное мнение РПЦ?» Тут настала моя очередь смеяться. Пока я был занят этим увлекательным процессом, Батюшка вкратце разъяснил мне причину своего демонического хохота: «Если б ты знал, сколько раз мне задавали этот вопрос». Я тоже не остался в долгу у Батюшки и ответил, что также не стану ему рассказывать сколько раз я слышал от священников такой же еврейский ответ. На самом деле, слышал я его лишь второй раз, но был твёрдо уверен, что этих вот разов могло бы быть бесконечно много. Профессиональным стереотипом называется. Потом мы вместе смеялись до слёз. Вот и повеселились. Удалось-таки развеять совместными усилиями больничную скуку.

Как того и следовало ожидать, у меня возник вопрос о том, почему же так происходит, что у РПЦ имеются в наличии умные люди, но она выражает мнение людей, которых умными назвать просто невозможно. На этот вопрос батюшка дал весьма уклончивый ответ, что при советской власти профессора иногда картошку собирали, а всё только потому, что больше некому было. Тема моих похождений показалась Святому Отцу не столь опасной, как критика РПЦ, вот он и вернулся к отложенному нами вопросу: «Будет тебе покой. Господь же дал тебе шанс, и ты им воспользовался. Тебе дали возможность исправиться, ну так ты это почти сделал. Вот если бы ты хотел к свету, так до сих пор продолжал бы хотеть». Ответ меня не очень порадовал, о чём я уведомил Святого Отца: «Шанс даётся каждому. Господь милостлив, однако ж, далеко не каждый может шансом этим воспользоваться. То, что я смог воспользоваться шансом и есть мне награда, вот только за что она мне, это-то и не совсем понятно». Батюшка призадумался не на шутку и даже по ходу помянул чёрта, хорошо, что хоть не мужской половой орган. Я ликовал. Удалось мне всё-таки загнать попа в угол. Чего только от скуки не сделаешь.

Лукавый опять успешно искусил Святого Отца, и тот опять закурил. Пауза слишком затянулась, и мне пришлось её нарушить. «Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что я своим блудом реализовал не только лишь свои сексуальные фантазии, но ещё и фантазии многих барышень, чем избавил великое множество будущих детей от душевных расстройств, конечно, если Фрейд нас не обманывал. Вот за это меня и наградил Господь шансом обрести покой», – с улыбкой сообщил я Батюшке. Выпустив из носа два столба сизого дыма, Святой отец изрёк голосом, напоминающим Иерихонскую Трубу: «Пожалуй ты прав. Как говаривал товарищ Сталин, мыль хорошая, надо бы её запомнить, а лучше записать». Главное верить в свою правоту, но правда у каждого своя, однако приятно, когда твоя правда как бы стала не только твоей. Грех, грешок или слабость? Тут всё зависит только лишь от точки зрения. Вот как-то так получилось, что я успокоился относительно своих грехов, не всех, а только лишь сексуальных, а Батюшка обогатил свои познания в области психоанализа. Беседа получилась конструктивной. Конечно, болтали мы значительно больше, чем я здесь понаписал, и обсуждали мы не только то, о чём я пишу. Приходится экономить бумагу и излагать лишь тезисы.

После перекура Святой Отец решил поинтересоваться у меня, что есть Бог, а меня опять снесло на скользкую тему. «Бог есть субстанция нематериальная, дух святой, как сказано в Библии. Если изложить это в более наукообразной форме, то Бог есть промежуточная субстанция между материей и сознанием. Диалектика не видит субстанции связующей противоположности, вот потому-то и Бога отрицает, что мы и видим воочию. Бог есть как бы всеобщая идея Мироздания, включающая в себя его базисные элементы. Законы Мироздания незыблемы, ну а всё то, что им противоречит, есть плоды бредовых фантазий». Батюшка улыбнулся и изрёк: «Ну а незыблемые Законы Мироздания сформулировал ещё давным-давно Михайло Васильевич Ломоносов. Не так ли?» Я ответил ему, что именно так и есть. Во всех областях знания законы одинаковы и опираются только на Закон Мироздания. К примеру, если вернуться к очень популярному нынче вопросу, так именно Закон Вселенского Равновесия даёт на него однозначный ответ. Если на земле не хватает мужчин, то в изобилии появляются многожёнцы, зато если же мужчин становится слишком много, то тут в изобилии появляются педерасты, трансгендеры, и всякая разная нечисть. Батюшка охотно согласился с моими мыслями, и тут же задал мне крайне опасный вопрос. Решая этот вопрос, религиозные фанатики убивали друг друга и поубивали народу больше, чем погибло в любой известной войне.

Решить вопрос о том, кто есть Христос, Бог, сын Божий или Богочеловек, с моей точки зрения, крайне просто, но это только лишь моя точка зрения, о чём я и уведомил Святого Отца. Для себя я решил этот вопрос, просто отказавшись о нём думать. Мне без разницы. Для меня имеет значение учение Христа, а не ярлык. Я верующий, но совсем нерелигиозный. С моей точки зрения Бог везде, а не только в Храме, а в Храм ходить нужно лишь для укрепления Веры, когда её не хватает в твоей душе, и жить нужно по Божьим заповедям постоянно, а не по календарю от праздника к празднику. Вот как-то так и никак иначе, однако, почему-то Церковь придерживается несколько иного мнения, и потому я в неё и не хожу. Выслушав меня, Батюшка ответил коротко и ясно: «Так это – ты такой умный, а чтобы наше быдло совсем не обыдлячилось, так их хоть как-то надо в стойло загнать. Вот для этого и приходится говорить на их языке. Они глубинного смысла не поймут. До них легенду можно донести только в форме догмы». Вот об этом я и не подумал. Прав Святой Отец, ой как прав. Умным нужна Вера, а всем остальным – религия.

После ужина на сон грядущий мы решили окончательно стереть все грани между религией и психоанализом, для чего следовало обсудить тему непорочного зачатия. Возникало некоторое непонимание, почему оно так популярно в разных религиях. Сын Божий был зачат непорочно, однако, и богоборец Абрскил – тоже. Совместными усилиями мы всё-таки пришли к мысли, что Дух Святой не имел прямого отношения к беременности, а просто указал на того, от кого надо зачать естественным способом, ну а сама по себе непорочность весьма условна. Скажем так, половой акт исключительно ради удовольствия считается порочным, а если исключительно ради зачатия, тут как бы другое дело. Мотивация имеет значение. Материя и сознание существуют неразрывно, значит, чтобы произошло зачатие, дух должен был материализоваться. Иносказательность же нужна для таких, как Цербер. Её мозг не поймёт смысла слова мотивация, так зачем ей понимать суть легенды? Надзирательница от Московской Патриархии, сестра Евгения зачем-то неожиданно материализовалась. Не знаю, всё ли она услышала, или же ей удалось подслушать только последнюю часть беседы, но вони было много. Меня не тянуло выслушивать всё то, что она могла бы сказать, вот я и пресёк на корню её гнусную попытку, пообещав ей бросить курить сразу же, как только меня выпишут.

Оказалось всё не так уж страшно, скорее даже смешно. Самым смешным же было то, что сестра Евгения приняла меня за священника. Разговоров наших она почти не слышала, а что слышала, так того не поняла, но лекцию о вреде курения после отбоя всё же прочла и настойчиво попросила расходиться по палатам. Вот разойтись мы сразу согласились, но только после перекура. Недовольная Евгения дала нам пятнадцать минут, за которые она собиралась разогнать всех остальных нарушителей режима. Когда она отошла на почтительное расстояние, я скромно предположил, что по её доносу Батюшку могут лишить сана, а меня ещё и предать Анафеме. Батюшка долго смеялся, а потом как-то очень тихо сказал: «Может быть так, что у меня такие комплексы и предрассудки, но от имени Евгения меня мутит и в дрожь бросает. Как можно женщину мужским именем называть? Валентины мне тоже неприятны, как женщины, так и мужчины. Но самый пик кретинизма это – назвать девочку Александрой. Ну, да ладно. Завтра меня с утра выпишут. Не скучай. Пойдём уже спать». Я пожелал Батюшке спокойной ночи и ушёл в свою палату. Меня от имени Евгения совсем не тошнило, несмотря на то, что одна особа с таким именем попортила мне много крови. Отношение же к Валентинам в моём сознании разделялось по половому признаку. К дамам я был лоялен, зато ко всем остальным испытывал чувство глубокого омерзения, всего-то только из-за одного мужчинки. Если быть до конца честным, то за всю свою жизни я видел всего лишь одного Валентина, и именно он привил мне нелюбовь к своему имени. О девочках Александрах я вообще никогда не думал, ибо ни одной живой Александры в своей жизни я не видел. Также я ни разу не видел ни одной живой Даши или же Насти, но это уже совсем из другой оперы.

Спалось мне не очень, если не сказать это на великом и могучем. Можно, конечно считать слонов или баранов, но я решил посчитать имена, от которых мне становится некомфортно. Оказалось, что проще посчитать те, которые позитивно отражаются на моих нервах. С этой категорией имён всё было ясно. Есть в каждой семье набор имён, которые повторяются из поколения в поколение. Вот они-то и радуют душу и уши. В моём роду были Елены, Ирины, Татьяны. К примеру, сестру моей бабки звали Татьяной, Татьяной звали мою самую любимую тётку, Татьяной зовут и мою двоюродную сестру, и мою родную сестру. Нетрудно догадаться, что и жену мою зовут Татьяной. С этим я легко разобрался, зато попытки разобраться в том, почему те или иные имена меня не приводят в восторг, было не так-то просто, ну я и заснул. Утро наступило в строгом соответствии с Законами Мироздания, а после завтрака Батюшка покинул больницу. На прощание он сообщил мне, что все люди суть сосредоточение мерзости и пороков, и мы с ним в том числе, а также то, что каждый человек обязательно обосрётся, ну а ежели он этого ещё не сделал, так только лишь потому, что просто пока ещё не успел. Когда я смотрел, как Мерседес Батюшки выезжает за ворота больницы, мне сразу всё стало понятно. Нет, отнюдь не с неприятными именами, а с образом мыслей Святого Отца. Конечно, ну кто же ещё может до сих пор ездить на старом и ржавом Мерине чёрного цвета, название которому Привет из Девяностых? Только лишь тот, кто сам родом из той же эпохи. Всех тех, кто там побывал, научили мыслить парадоксально. Как это ни печально, но чтобы человек начал думать, ему надо настучать по башке, и не раз.

Я как-то довольно быстро позабыл о религиозном диспуте, точнее сказать, вспоминал о нём изредка. Образ Батюшки покрылся пылью и паутиной так, что вспомнить черты его лица я не в состоянии, но именно этот диспут я вспомнил по дороге в Москву. От нечего делать, я размышлял о взаимосвязи имени человека с его сущностью, а из-за этого мне пришлось вспомнить массу дурацких эпизодов из моей жизни. Искомая взаимосвязь так и не нашлась, зато воспоминания остались, а что теперь с ними делать непонятно, разве что написать автобиографию, а потом обосраться и не жить. Меня долго терзали сомнения, стоит ли это делать, или так рассосётся. Пока пограничники проверяли документы, дурная мысль рассосалась, но неокончательно. Возник некоторый соблазн просто написать некое подобие Апрельских Тезисов о своей жизни, по большей части о жизни половой, ибо всё остальное читателям неинтересно. На этой мажорной ноте я и завершил полёт своих Валькирий.

Поезд подходил к Адлеру. Очень хотелось курить, и не только мне. Толпа из страждущих скопилась в тамбуре вагона для некурящих, ибо других теперь уж нет. Злобная проводница изрыгала проклятия в адрес курильщиков, и если верить её бейджику, звалась она Евгенией. Именно из-за этой омерзительной бабы, которая была раз в сто мерзостнее сестры Евгении, я и вспомнил Батюшку из девяностых в очередной раз и решился окончательно написать нечто непотребное от первого лица. Дорога была длинная, а ночь, наверное, лунная, и я вспомнил всех и даже несколько лишних. Лишних не в смысле, что их не было, а совсем наоборот. Вроде бы, их не должно было быть, а вот были ведь, а зачем непонятно. Однако во всём есть свой смысл, даже если он нам неочевиден.

II. В музее Сталина

В среду первого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года от Рождества Христова я с радостью пошёл в школу. В тот же день я вернулся из той же школы, но радости уже не было и в помине. Как-то совсем меня не порадовала моя первая учительница, Зинаида Васильевна. Сколько ей было лет, сказать могу лишь приблизительно. Она была явно моложе моей бабки, но точно старше моей матери. Если взять среднее арифметическое, то получится сорок два, однако, мне так думается, что было ей лет тридцать пять. Всем своим обликом она напоминала гренадёра, а шерстяной покров головы был мерзейшего рыжего окраса, типа как у ржавчины на трубах общественного сортира. Голосок у Зинаиды Васильевны был настолько гадкий, что описать его без мата практически невозможно. Он был не низок, не высок, зато очень громок. При её явлении перед классом, большая часть девочек обоссалась, а остальные просто заплакали, а у одного мальчика случился эпилептический припадок. Больше этого мальчика в школу не приводили. Совсем не так представлял я себе школу, вот и разочаровался.

Зинаида Васильевна неизбежно начала сеять в наши неокрепшие детские души разумное, доброе, вечное при помощи подзатыльников, оскорблений и всех иных садистских ухищрений. Она ненавидела не только одного меня, а всех вместе и каждого отдельно взятого ученика. Следует заметить, что ко мне репрессий она почти не применяла. Слово Бестолочь в её устах звучало как похвала, как высшая оценка умственных способностей. В качестве низкой оценки ученика применялось не слово, а действие. Зинаида Васильевна не выпускала детей из класса во время уроков, как бы они не умоляли. Дети ссались, а она их ещё и стыдила. Все четыре угла класса были всегда заняты поставленными туда нерадивыми детьми. Самым любимым развлечением Зинаиды Васильевны было лупить со всей дури указкой по парте перед носом ученика. Иногда она попадала по рукам, а один раз попала и по голове, может быть и нечаянно. Ученик упал в проход между партами, и вот тут уже обоссалась Зинаида Васильевна. Обошлось, а жаль. После этого случая рыжий гренадёр слегка умерил свой пыл, и воспитание подрастающего поколения слегка застопорилось, жаль ненадолго. Зинаида Васильевна изобрела более изощрённые педагогические приёмы для издевательства над детьми. Скорее всего, из-за неё у меня и сложилось стойкое убеждение, что у учителей детей нет, и быть не может по определению.

В углу мне пришлось постоять всего раз за первый класс, и я всегда успевал донести мочу до унитаза, всего лишь раз я получил костяшкой среднего пальца по лбу и пару раз указкой по спине, мне и этого хватило, чтоб возненавидеть Зинаиду Васильевну от чистого сердца. Своим детским умом я никак не мог понять, почему из всех учителей начальных классов нам досталось такое говно. Изредка в жизни всё-таки бывают праздники. Иногда Зинаида болела, и тогда её подменяли другие учительницы. Весь класс с замиранием сердца ждал, что может быть, она сдохнет или хотя бы проболеет лет пять, но больше трёх дней у неё как-то не получалось. В эти счастливые дни Зинаиду подменяли две весьма приятные дамы средних лет, а иногда и юная девушка. Дам звали Надежда Ильинична и Ольга Леонтьевна, ну а меня постоянно мучил вопрос, почему Зинку-корзинку нельзя заменить навсегда. Юную девушку звали Ариной, а отчество её я не знал, да ещё и позабыл. Девушка эта мне очень нравилась, и не только мне, но ещё и моему отцу. Подробностей я не знаю, но точно знаю, что мой отец ей тоже нравился, однако же, о результатах их взаимной симпатии он мне не сообщал. Могу точно сказать только то, что Арина мне ставила исключительно пятёрки, а Зинка-резинка впадала в ярость из-за этих самых пятёрок.

В третьей четверти первого класса жизнь моя изменилась к худшему. Арина навсегда исчезла из моего поля зрения. Зина-образина, видимо, этому радовалась, а мне стало как-то совсем грустно. Никакой радости в этой жизни. Одна из первых сексуальных фантазий испарилась. Конечно, эта фантазия была только на уровне глубинного подсознания. Я, как бы, не осознавал на чём основано моё влечение к Арине, тем не менее, оно всё-таки было. Может, оно и стало причиной того, что я через двадцать один год женился на учительнице. Может быть, так оно и было, но это – аспект профессий, я же поставил себе другую задачу, разобраться с именами. Арины не так уж часто встречаются на просторах нашей необъятной Родины. На момент исчезновения моей первой фантазии я знал только одну Арину, которая была няней Пушкина. Через двадцать лет после исчезновения мне подвернулась ещё одна Арина, причём в реальной жизни. Что самое интересное, то про Арину Родионовну я помнил, когда трахался с реальной Ариной, а вот про свою детскую сексуальную фантазию напрочь позабыл, да и вряд ли бы вспомнил, если бы не Батюшка с его Евгениями и Валентинами. Реальная Арина оказалась так себе, на раз сойдёт. Ещё одну Арину, я увидел по телевизору где-то лет через десять после того, как трахнул Арину одноразовую. Арина Шарапова было ей имя. Вот, как бы, и всё. Нет больше Арин. Закончились.

Добрая учительница ушла в туман, оставив в моём подсознании настолько незначительный след, что я о ней не вспоминал больше полувека. Так уж вышло, что имя Арина не вызывает у меня никаких ощущений. Другое дело – Зинаида, хуже имени даже придумать невозможно. Встретил бы, так сразу бы в расход, да одна беда – за всю жизнь я не встретил ни одной Зинаиды. Только слышал я, что была такая героическая пионерка, Зина Портнова, но думаю, что врут. Не может у человека быть такого мерзкого имени, никак не может. Ладно, если бы Зинаида Васильевна заколотила бы в моё подсознание отвращение только к своему имени, так ведь нет. Она умудрилась нагадить ещё и без вины виноватым. Это какие же педагогические способности надо иметь? Воистину гениальные. Ни одной из моих школьных учительниц не удалось даже сотой доли того, что сделала Зинаида, ни тем, что меня учили в школе, ни тем, что появились значительно позже и совсем для других целей, нежели народное образование. Бывают же педагоги от Бога, а почему бы не быть педагогам от Дьявола? В нашей стране всем места хватит.

Где-то в конце третьей четверти весь мой первый класс писал диктант. Две первых четверти мы писали палки и крючки, а в третьей нам уже доверили писать слова и примитивные предложения. Диктант состоял вроде из пяти примитивных предложений, а может быть, их было даже три. Точно сказать не могу, однако же, помню, что одним из таких предложений было – Маша ела кашу. Какая мерзость. Зачем только детей заставляют писать подобную гадость? Видимо есть на то свои причины. Скорее всего, такие диктанты придумывают такие же педагоги-садисты, чтобы гренадёры Зинки могли вдоволь поиздеваться над детьми. Честно говоря, сам по себе диктант был не так уж мерзок, основная мерзость была запланирована на следующий день. Чтобы грамотно поиздеваться над учениками, Зинаиде надо было для начала проверить, что они понаписали, и только потом дать волю своим садистским наклонностям. Конечно, никто в классе не догадывался, что готовит нам день грядущий, и на урок все заявились, как ни в чём не бывало. Даже первую половину урока было всё спокойно, пока Зинаида Васильевна рассказывала что-то из грамматики, но во второй половине случилось страшное.

Прежде чем писать, что там случилось, следует отметить три очень важных аспекта. Первое, у нас в классе не было ни одной Маши. Второе, моя фамилия по алфавиту третья с конца. Третье, я кашу ненавидел с раннего детства. Мне ближе свиная отбивная. Час Икс всё-таки наступил. Начался разбор полётов. Досталось всем по самые помидоры. В воздухе летали бездари, бестолочи и придурки, но это были ещё цветочки. Покончив с описанием интеллектуальных способностей своих учеников, Зинаида Васильевна огласила список кар за допущенные ошибки. Одна ошибка влекла за собой десятикратное переписывание предложения, в котором и была допущена эта ошибка. Если ошибок было две, то переписывать пришлось бы двадцать раз, причём всё это после уроков. Некоторым повезло, им выпало писать всего по десять раз, то есть всего в два раза больше, чем был сам диктант, но так не всем свезло. Была у нас одна девочка с труднопроизносимой фамилией, а звалась она, не приведи Господь как, так ей выпало писать три предложения по двадцать раз и два по десять. На всю жизнь хватит. Однако было и нечто странное в этом не совсем гуманном поведении Зинаиды Васильевны. Она пропустила мою фамилию и не только мою. Ещё две. Вот тут и прозвенел звонок.

После урока арифметики наступила пора расплаты. Работа над ошибками называется. По своей наивности я полагал, что написал диктант без ошибок, за что и пойду домой вместе с двумя другими пропущенными фамилиями. Всё почти так и случилось. Почти, да не совсем. Две фамилии пошли домой, зато я туда не пошёл. «Прочти-ка вслух, что ты там понаписал», – сказала мне Зинаида совсем недобрым голосом. Я прочёл. Всё получилось складно, но Зинаиде это почему-то не понравилось. Она добавила железа в голос и повторила свой категорический императив: «Читай, бестолочь, только третье предложение. Считать до трёх ты вроде научился. Читай не то, что должно быть, а то, что ты там накарябал. Читай громко и внятно». Во всём виновата дисграфия, и никакого злого умысла не было. Раза с пятого я с ужасом заметил, что написал я не совсем то, что читал. Делов-то, всего одну букву попутал. Маша ела каку. Можно было бы и не заострять. Можно было просто заставить меня десять раз написать, что Маша ела кашу, а не мучить меня глупостями, но не так проста была Зинаида Васильевна. Весь класс изошёл от смеха, и даже девочка с труднопроизносимой фамилией.

Когда всем уже надоело смеяться, Зинаида Васильевна приговорила меня к десяти повторам Маши евшей кашу в письменном виде, что я и исполнил всего за час, но не тут-то было. Опять проклятая дисграфия. Семь раз Маша съела кашу, но на восьмой раз я попутал Машу с Мамой. Так уж вышло. Пришлось ещё десять раз писать про Машу. Ну, я и написал, тоже всего лишь один раз из десяти, что Маша ела маму. Каннибализм, однако. Зинаида заорала громче Иерихонской Трубы, и мне казалось, что слова у неё заканчиваются. Пришлось ещё раз писать, но тут уж мне надоело это издевательство, и я написал все десять раз и даже без ошибок, что Маша ела какашки. Зинаида Васильевна позеленела, и неизвестно, чем бы всё это могло закончиться, но дверь в класс отворилась, и вошёл мой отец. Чёрт его знает, может быть, он надеялся встретить Арину, или мать забеспокоилась, что меня так долго нет дома, и отправила его на поиски, но вошёл он вовремя, поэтому я и жив до сих пор. Зинаида успела только несколько раз шмякнуть указкой по моей парте да сказать не более десяти самых добрых слов в мой адрес, как вдруг, как в сказке скрипнула дверь.

Я так надеялся, что отец мой схватит рыжую гадину за волосы и вытрет её харей классную доску. Каждому же должно воздаться по вере его. Но отец мой не оправдал моих чаяний и только вежливо, но весьма доступно объяснил Зинаиде Васильевне, где её место, и кто она есть по жизни. Я понял далеко не все слова, но общий смысл уловил верно, в чём впоследствии и убедился. Почти два года Зинка вела себя прилично, но всему приходит конец. Как-то незаметно пролетело время, а я так и ничего не смог вспомнить, что произошло за эти два года. Однако третья четверть третьего класса внесла в мою жизнь много перемен. В те годы всех детей без исключения принимали в пионеры, вот только некоторых принимали раньше, а остальных позже. В четвёртом классе все должны были быть пионерами, это, как бы, не обсуждалось. Обсуждалось только когда принять. Было два варианта. Один для большинства девятнадцатого мая в день рождения Пионерской Организации, зато второй для особенных, двадцать второго апреля в день рождения Ленина. Так вот, из-за Ленина вся фигня и приключилась. Сам не понимаю зачем, однако захотел я встать в первые ряды, забыв о том, что последние станут первыми.

Чтобы стать первым, надо было не просто хорошо учиться, а ещё и выучить наизусть и прочесть с высокой трибуны какой-нибудь гадкий стишок про Ленина. Что-что, а память у меня хорошая. Стишки учить было для меня делом плёвым, и выбрал я самый длинный и самый мерзкий опус всенародного поэта. Виной тому была книжка. Целая книжка на один стишок. На каждой странице была огромная фотография и одно четверостишье. Формат книжки был таков, что запихнуть её в портфель было просто невозможно. Переплёт у книжки был из картона, твёрдого как фанера, а с её обложки смотрело на читателя мудрое лицо товарища Сталина. Называлась эта книжка Сергея Михалкова не совсем в соответствии с обложкой, а именно «В Музее Ленина» и никак не иначе. Лицо Сталина, а вот музей Ленина. По малости лет я посчитал, что это правильно, и когнитивный диссонанс обошел меня стороной. Всего за неделю я выучил сей шедевр подхалимской литературы и начал мечтать о том, как я стану пионером, чтобы подавать всем ребятам пример. Самое интересное было то, что вся моя семья преспокойно наблюдала за моими действиями. Я-то не знал, что книга эта безнадёжно устарела, и Сергей Михалков её уже переписал заново так, что от товарища Сталина не осталось там никаких следов. Тут нечему удивляться, ибо он и гимн Советского Союза скорректировал в угоду товарищу Хрущёву, а спустя много лет и вовсе переделал его в гимн России, чтобы господина Ельцина порадовать. Но в те годы я и понятия не имел, что такое может быть. Мне казалось, что рукописи не горят, а уж тем более, не меняются в угоду власть имущим.

Где-то числа двадцатого марта, аккурат в конце третьей четверти, я зачитал с высокой трибуны перед всем классом морально устаревший стишок:

«В воскресный день с сестрой моей мы вышли со двора,